Тито Вецио

— Вот, что дело, то дело, — отвечали собеседники, — выпьем за успех сражения и палку центуриона,[216] которая, несомненно в скором времени будет тебе пожалована.

— Да здравствует наш храбрый центурион Макеро! — вскричали солдаты, в душе хотя и презиравшие трусливого забияку, но по слабости человеческой природы и солдатской льстивости, желавшие попасть в милость к новому начальнику.

— Большое вам спасибо! — сказал храбрец, первый раз вкушавший сладость лести подчиненных.

— Великое и прекрасное дело война! — вскричал словоохотливый Портений. — Вот, например, ты недавно был простым легионером, а теперь уже помощник центуриона и скоро, наверное, будешь пожалован в центурионы, а потом можешь быть трибуном, помощником главнокомандующего, а если посчастливится, то и главнокомандующим. Возьми, например, хотя бы Гая Мария. Кем он был при осаде Нуманции? Простым солдатом, не имеющим кроме меча никакого имущества, а теперь, как говорят, у него полно денег и он считается одним из первых богачей Рима. Я вас спрашиваю: мог ли этот крестьянин достичь таких почестей и богатства, если бы он оставался в своем родном селе, пахал бы на своих волах землю, засевая маленькое отцовское поле? Только война может сделать из солдата императора, а из крестьянина консула. А потому, да здравствует война!

— Да здравствует война! — повторили все хором и громче всех солдат Кратер, — в особенности теперь, когда войско составляется из людей нашего сословия — плебеев и не требуется заслуг дедов и прадедов.

— Патриции и всадники не желают с нами равняться, они предпочитают тягостям лагерной жизни праздность, портики, бани, театры, цирки и думают только об одном, как бы промотать богатое наследство, передать его ростовщикам, заложив им свои имения. Нам же, пролетариям и беднякам, нечего терять, мы можем только жить в лагере, где нашли свободу, в которой нам так долго отказывали.

— Если дела пойдут таким образом, то мы скоро будем повелевать этими гордецами, хвастающими своими золотыми кольцами и пурпурными тогами.

— Если нами будут командовать Гай Марий, Сулла или Лукулл и поведут нас на тех, кто допустил убийство Гракхов, мы, конечно, им пощады не дадим!

— И тот, кого мы поддержим нашими мечами, будет неограниченным хозяином Рима!

— Да, да! Да здравствует император-пролетарий! — кричали с энтузиазмом солдаты.

— Не споем ли мы какую-нибудь из наших военных песен?

— Да, да, песню о резне! — завопили легионеры. — Один их них запел известную варварскую песнь римских легионеров. — Нет, лучше споем песню плебеев. Портений будет запевалой, а мы подхватим припев.

Портений очень, важно заметил, что сначала надо промочить горло.

— Прежде всего, — говорил он, — надо выпить, иначе Вакх меня не вдохновит, да и Аполлон тоже.

Все согласились с этим мнением и казарменному артисту была вручена амфора с вином. Портений высосал из нее достаточное количество, прочистил горло и запел:

Последний куплет солдаты повторили хором. Портений продолжал:

Солдаты восторженно повторяли последние куплеты. Запевала Портений неоднократно был награжден аплодисментами. Попойка начала было походить на оргию, как вдруг послышался вдали крик ночной птицы, предвещавший беду.

Все в одно мгновение замолкли и со страхом стали перешептываться. Римляне были чрезвычайно суеверны. Для них крик ночной совы равнялся смертному приговору.

Римские легионеры, несмотря на их храбрость, признанную целым миром, сидели чуть дыша, напряженно прислушиваясь к зловещему крику ночной птицы.

— Слышите, слышите, уже второй раз крикнула, — говорил один из солдат, бледнея от страха.

— А вот и третий раз!

— Погасите огонь! — сказал Макеро, стараясь быть хладнокровным. — А вы, Портений и Леторий, идите поднимите решетку самой двери. Пусть Кратер с остальными людьми возьмет оружие, но чтобы никто не смел выходить без моего приказания.

Сказав это, Макеро, Портений и Леторий поспешно вышли, оставив своих товарищей в потемках придумывать тысячу страшных и фантастических вещей, предсказанных криком зловещей ночной птицы.

— Это вы? — спросил Макеро двух входящих людей.

— Да, но, пожалуйста, тише.

— Проходите поскорее, чтобы никто вас не видел.

Вновь прибывшие не заставили себя долго просить, пройдя в калитку, сначала один, а потом и другой. Тот, который вошел последним, успел вложить в руку Макеро дощечку с греческими фразами.

Помощник центуриона после этого возвратился в караульню, приказал зажечь фитиль в лампаде и, надев шлем и меч, собрался уходить.

— Не готовится ли что-нибудь серьезное? — спросили легионеры, глядя на Макеро.

— Может быть, да… а, может быть, и нет, все будет зависеть от обстоятельств, — важно отвечал помощник центуриона, принимая таинственный и вместе с тем озабоченный вид. — На всякий случай будьте готовы. Вместо меня постом будет командовать Портений, — прибавил Макеро, уходя из караулки.

На улице верный слуга и наперсник Аполлония закутался в свой широкий плащ и направился к дому Пакувия Калавия, где уже собрались для совещания главные начальники Капуи с префектом и местными декурионами.

Ликторы и слуги претора и префекта сторожили двери зала, не пропуская туда никого, кроме участников военного совета.

Все чины и начальники давно собрались в зале, но не приступали к совещанию, кого-то поджидая. Они с беспокойством и нетерпением прохаживались из угла в угол, прислушивались к малейшему шуму на улице. Было очевидно, что собрание ожидало важных вестей.

— Как долго не идет Лентул! — сказал Марий Альфий, обращаясь к префекту. — Это дурной знак!

— Имейте немного терпения, благородные мои гости, — отвечал префект, обращаясь к римским главным начальникам войск и горожанам Капуи. — Наш Лентул Батиат не замедлит явиться и, вероятно, принесет нам добрые вести.

— Вашей боязни, кажется, нет границ! — вскричал надменно Лукулл, в душе трусивший гораздо больше других.

— Достославный претор! — сказал торжественно Марий Альфий, в котором чувство патриотизма увеличивало смелость перед важным представителем римского величия, — прости нетерпение моим гражданам, оно вызвано неопределенностью нашего положения. Подумай сам, семейства подвергаются нападению свирепых и лютых шаек, намеревающихся предать огню и мечу наш несчастный город и ограбить его, тогда как он еще не успел оправиться после последнего разрушения. Наше беспокойство весьма понятно. Ты прими во внимание: четыре тысячи гладиаторов школы Батиата в союзе с городскими подонками, и, если им удастся их адский план, мятежники возьмут наш город и шайки рабов восторжествуют.

216

Палка из виноградной лозы, отличительный знак центуриона.