Страница 11 из 34
Большую жизнь прожил Тертий Иванович и все время был в центре важнейших событий своего времени. До сих пор не могут ему простить скромность происхождения и перемены в мировоззрении: из бунтаря, «красного» в молодые годы — в реакционера и святошу. Все думали, что это ради карьеры… Говорят также, что он непонятным образом стал богатым человеком, крупным землевладельцем. И сколько уж выясняли, пока окончательно не выяснили, что все добыто легальным путем, частью унаследовано, частью благоприобретено. Любил он вспоминать свою молодость, веселые застолья, где царствовала его песня, широкая, раздольная, как сама великая Русь. Вспоминал он и резкие взрывы общественных столкновений… И свою постоянную занятость государственными делами. Это сейчас он немножко сбавил активность, а раньше постоянно мучили его настоящие недосуги. Некогда было работать над статьями, над книгами, ведь предрекали и ему литературную будущность, а все ушло в песок… Вот покойный Леонтьев сразу решил уйти от всякой службы, он успел познать полный досуг и современную свободу… Тот мог писать, когда вздумается, а он — когда выдастся свободная минута. Тем не менее мало кто понимал его положение, в том числе и Леонтьев, все требовали ответа на свои письма — ну как же, такова черта дворянина, кстати не самая похвальная… И не стоило бы отвечать на каждое письмо за неимением времени, да каждый раз приходилось вырывать свободную минуту и писать. А иногда и самому трудно было вытерпеть, чтобы не поделиться той или иной радостью… Честь этого изобличения могла бы принадлежать и Леонтьеву, если бы он догадался о крайней необходимости этого дела… Ведь Соловьев смешал древних славянофилов с Катковым, взгляды которого на Церковь были прямою противоположностью их воззрению. Они ошибались в применении общих начал к историческим явлениям, но не в самих началах…
Помнил Тертий Иванович и отвратительную выходку Каткова против И. Аксакова, который ставил духовное или церковное начало над государственным: Иван Аксаков грубому государственному единству предпочитал свое, возвышенное… А самым тяжким воспоминанием было для него, пожалуй, несостоявшееся назначение его на пост министра финансов вместо Сольского. Пять лет тому назад все уже, казалось, было решено. Вызывал государь… Говорил приятные слова, спрашивал уже как о деле решенном о товарище министра, и Тертий Иванович назвал Владимира Павловича Череванского… Но — о холопство и хамство! — Сольский тут же разгласил тайну назначения Половцеву, который сразу же отправился в Сергиеву пустынь, где в ту пору жил Победоносцев, и рассказал обо всем ему. Победоносцев был раздосадован, он предлагал Коханова на этот пост, уговаривал Половцева выступать против него, Тертия Ивановича… А что можно против него сказать? Человек он честный, чистый, умный и даже даровитый, образованный, разбирается во многих вопросах современной жизни… Но Победоносцев сам трижды ездил к государю, чтобы отговорить того от принятого решения. И отговорил… Поразительные события… Недавно скончался митрополит Исидор, девяносто три года прожил, родился 1 октября 1799 года. В год рождения Пушкина…
Ну что ж, пора собираться, ведь скоро придут гости, предстоит большой музыкальный вечер…
Глава седьмая
Музыкальный вечер
Тертий Иванович, тщательно одетый, встречал гостей.
В гостиную вошли два молодых человека. Одного из них, Василия Васильевича Андреева, Тертий Иванович уже не раз слушал в своем доме, а другого впервые видел у себя.
Василий Васильевич подошел к Тертию Ивановичу и, показывая на своего высокого спутника, представил:
— Тертий Иванович! Вот уговорил прийти к вам артиста Шаляпина Федора Ивановича.
— Василий Васильевич уговорил меня прийти к вам, а мне как-то совестно, такой вы человек, Тертий Иванович…
— Запомните, юноша… Домогаться не следует, но и избегать нет причины. Не приближайся, да не отриновен будеши. И не удаляйся, да не забвен будеши. Вот так себя и держите, — добродушно сказал Тертий Иванович.
— Да говорят, что у вас очень много всяких дел, забот, хлопот. — Шаляпин выглядел смущенным, впервые оказавшись в гостях у такого высокого сановника, не знал, как себя держать, что говорить, но хозяин добродушно на него поглядывал, как бы изучая…
— Обязанность наша помогать людям. Это привлекает к нам Божию милость и в трудные дни наши оградит нас от скорбей. Великодушными деяниями светится наша жизнь…
— Как себя чувствуете, Тертий Иванович? — Василий Васильевич явно шел на выручку своему растерявшемуся другу.
— Бог хранит меня в таком спокойствии и равновесии духа, какие редко даются мне в последнее время. Я могу много заниматься с добрым вниманием и не утомляясь по-прежнему. Здоровье мое восстановилось, но этому одному не могу приписать ясное настроение моего духа… Явная Божья милость… А вот и Людмила Ивановна, сестра нашего незабвенного Михаила Ивановича Глинки… Пойдемте, познакомлю…
И Тертий Иванович поспешил навстречу скромно одетой пожилой женщине. Людмила Ивановна Шестакова — добрейшей души человек. Все это знали, особенно близкие. Однажды, лет шесть тому назад, она, возвращаясь от Филипповых, задала себе вопрос: почему у Сережи Филиппова нет одеяла ее работы, у многих есть, так же искренне ею любимых, у Милия, Корсаковых, Стасовых, а у Сергея нет… Она тут же заехала в магазин и, зная, что Сергей, как и его отец, любит все русское, выбрала узоры русские и славянские, купила шерсти и с большим удовольствием взялась за работу… К Новому году закончила работу и послала с надеждой, лишь бы понравилось, пусть укрывается новым одеялом и будет здоров. А то прислала портрет Бородина ко дню рождения Сергея, и не просто портрет — сам автор «Князя Игоря» привез ей портрет с многочисленными автографами всех его друзей, присутствовавших на каком-то музыкальном вечере. «Портрет будет тебе напоминать то наслаждение, с коим мы в одно время слышали прелестную музыку покойного». Они часто встречались на концертах русской музыки, было время, когда Людмила Ивановна сама устраивала вечера, на которых исполнялись произведения Михаила Ивановича Глинки.
— Тертий Иванович! Покажите мне, куда вы поместили портрет незабвенной супруги вашей Марии Ивановны, вечная ей память, — сразу заговорила Людмила Ивановна после первых же слов приветствия. — Художница Шнейдер сделала все, что от нее зависело… Ведь Шапиро дурно снял ее, так что у меня не было портрета ее последних дней… Но что же делать, пришлось пользоваться тем, что осталось.
Пока Людмила Ивановна говорила, Тертий Иванович провел ее в другую комнату и глазами показал на портрет.
— Я заказывала этот портрет для Тертия Ивановича и Сергея Тертиевича. Я даже думала, куда поместить портрет, в зале или гостиной, — поясняла она гостям.
Федор Шаляпин, следовавший за Василием Васильевичем, обратил внимание на портрет женщины в натуральную величину. Что-то величественное было в ее фигуре. Тон рисунка был спокойным, не было ярких цветов, все было просто и серьезно. Художница Шнейдер вполне подтвердила свое реноме.
— Вот, Тертий Иванович, много разных мыслей и чувств испытываю я при виде этого портрета. Мне припоминаются все ее слова. Как горячо она вас любила и как мне грустно, что мы так редко видимся и говорим о нашей несравненной… А не лучше ли поставить портрет на мольберт, наискосок к окну? Мне кажется, когда войдешь к вам в гостиную, налево за трельяжем было бы очень удобное место… Впрочем, в чужой, как говорится, монастырь со своим уставом не ходят…
— Да, посоветуемся еще, посмотрим, куда его определить. Она все время с нами… — Тертий Иванович приложил к мокрым глазам батистовый платок. — Да, портрет хорош, — наконец произнес он.
В глазах Марии Ивановны видны чистота, глубокая доброта и святость…
— Так кто ж у вас сегодня будет-то главным козырем на вечере? — попыталась она перевести разговор в более спокойное русло.
— Да вот Василия Васильевича вы знаете, а это — Федор Шаляпин. Он будет петь русские народные песни и арии из наших опер.