Ришелье

На первый взгляд, все, что построено и тем и другим, недолговечно. Абсолютная монархия, фундамент которой был заложен Ришелье, развалилась меньше чем через сто пятьдесят лет, а империя Гогенцоллернов не простояла и шестидесяти лет.

В этом нет ничего удивительного, так всегда бывает. Но работа, проделанная великими людьми, не прошла даром; память о них сохранилась до наших дней.

Трудно сказать, как долго еще будут служить образцом политические принципы Бисмарка, но ясно, что великая война не уничтожила их. Последний Гогенцоллерн бежал из страны после капитуляции и больше уже не вернется, но «рейх» остался. Все его политические принципы — подчинение значительного, но составляющего меньшинство католического населения власти протестантов с центром в Берлине в том числе, — остались такими же, как пятьдесят лет назад.

Главной целью Ришелье было создание единого национального государства. Она была им достигнута, и гибель монархии ничего не изменила по существу.

Итак, пока еще рано говорить о том, что все усилия великих людей были напрасны. Но можно говорить о том, что имеются некие тенденции, которые могут сильно помешать сделанному великими людьми.

Для дела Бисмарка, по-видимому, было бы губительным объединение всех немцев. Конфедеративный союз, включающий австрийцев, швейцарцев, немцев, живущих по Рейну и Верхнему Дунаю, на берегах Балтики, мог бы привести к возрождению немецкой католической культуры, к созданию, по крайней мере, трех центров — на Дунае, на Рейне и на Балтике, — совершенно не зависящих, как теперь, от Берлина. Такой союз мог бы оживить в памяти немцев старые предания о местной системе управления и самостоятельности каждой из областей. Но дело до этого не дошло и, вполне возможно, что не дойдет.

Дело Ришелье могло бы погибнуть, если бы религиозная распря достигла такой остроты, что либо французы забыли о своем национальном единстве, либо католическая культура перестала существовать. Ни то, ни другое не кажется сейчас возможным, но признаки надвигающейся катастрофы налицо.

В последние годы во Франции растет число организаций, члены которых сеют ненависть к католической церкви, утверждая при этом, что они заботятся о финансовой и политической стабильности страны.[2]

Вследствие этого воссоединение Эльзаса с соотечественниками прошло далеко не гладко, и процесс интеграции не закончился до сих пор. Те же самые лица, которые мешают финансовой стабильности страны, выступают за запрет религиозных орденов, прекрасно понимая, что члены орденов неустанно работают над тем, чтобы укрепить и поддержать людей в их вере. Между тем государство через школы пытается искоренить в умах французов остатки католической веры. Хорошо известно, как тесно связана во Франции католическая культура с культурой вообще. Плоды этого разрыва мы уже наблюдаем в архитектуре — появилась масса безобразных зданий — ив произведениях французских писателей, которые все чаще становятся напыщенными и пустыми. Пороки общества, видимые на поверхности, порождаются болезнями, терзающими общество изнутри.

Богиня Немезида поступила бы очень странно, если бы дело и того и другого великого человека погибло, но мы опять могли бы сказать, что ирония истории состоит в разрушении дела великого человека с помощью того самого принципа, которому он служит.

Какому принципу служил Бисмарк, трудясь над созданием «рейха»? Разумеется, объединению Германии. Но если бы оно стало реальностью, то идея Бисмарка была бы забыта навсегда.

Какому принципу служил Ришелье, создавая единую и неделимую Францию? Это был принцип религиозной терпимости, когда главным считается национальное единство и не принимаются во внимание религиозные взгляды людей. Так же как и для Бисмарка, этот принцип работал вопреки воле его автора, разрушая его дело.

Глава 3. Внутриполитическая обстановка

Придя к власти, Ришелье должен был начать борьбу с мятежами против власти короля внутри страны и охранять территориальную целостность страны от посягательств на нее со стороны испанских и австрийских Габсбургов, владения которых окружали Францию на суше со всех сторон.

Мятежники внутри страны утверждали, что они борются за свою веру. Во главе их стояли князья, стремившиеся освободиться от бремени королевской власти. Все они были кальвинистами или, как их называли во Франции, гугенотами и не пользовались народной любовью, так как народ был на стороне короля.

Стремление добиться самостоятельности составляло лишь одну сторону желаний гугенотских принцев, другой стороной было желание обогатиться. И в этом они не были одиноки: точно такие же желания были у феодалов Германии, Нидерландов, Англии, Шотландии и всюду, где идеи реформации нашли себе сторонников. Среди протестантов царила возбужденная духовная атмосфера: все они мечтали, разрушив старое здание католицизма, создать на основе новых религиозных принципов некую новую идеальную Европу.

Вследствие этого во Франции начались религиозные войны, которые не принесли победу ни одной стороне, и воюющие лагери вынуждены были пойти на компромисс: стоявший во главе гугенотов принц Генрих Наваррский перешел в католичество и стал французским королем Генрихом IV, подав пример решения религиозного спора.

Когда Генрих IV был убит и на престоле Франции оказался его сын Людовик XIII, которому шел только девятый год, вожди гугенотов снова взялись за оружие. По Нантскому эдикту (1598), подписанному Генрихом IV, гугеноты не только могли беспрепятственно отправлять свои религиозные обряды, но и сохраняли за собой право иметь вооруженные отряды в своих областях, не считая собственных парламентов. Таким образом, внутри страны образовалось как бы государство в государстве со своей армией, судом и церковью, совершенно независящее от центральной королевской власти.

В этой обстановке нужно было решить, какую выбрать политику. Можно было поставить своей целью победу католицизма над еретиками и добиться культурного единства Франции; можно было объединиться с другими антипротестантскими силами и попытаться достичь единства Европы. Но в последнем случае приходилось ради общеевропейских интересов жертвовать интересами монархии. Но этого мало, пришлось бы бороться не только против князей и их сторонников, но и против простых кальвинистов: мелких дворян, чиновников, купцов — их были тысячи — и, главное, против сотен тысяч фермеров и городских ремесленников, которые кормили, одевали и снабжали французов всем необходимым.

Риск был слишком велик, поэтому не оставалось ничего другого, как укреплять монархию.

И Ришелье был тем человеком, который взялся за это дело и занимался им до конца жизни. Он был безжалостен по отношению к мятежникам, кто бы они ни были, гугеноты или католики; он считал врагами короля и нации любого из гугенотских принцев, пытавшихся проводить политику государства в государстве, и старался любыми средствами подчинить принцев королевской власти. Но к гугенотам, будь то принц или простой столяр, он относился вполне терпимо, если они признавали принцип центральной власти: не важно, что они схизматики и еретики, важно, что они признают политическое единство нации.

Давайте посмотрим, как вопрос религиозной терпимости решался в Англии.

Если в континентальной Европе реформационное движение нашло поддержку среди широких масс, то в Англии оно было им навязано и проводилось с большой оглядкой и в интересах новой знати и богатых купцов. Внутренней и внешней политикой Англии во время правления Елизаветы I и затем Иакова I в течение пятидесяти трех лет (1558–1612) руководили Уильям Сесил и его сын Роберт. С помощью больших налогов и постоянной политики преследования католиков, не останавливающейся перед пытками и казнями, им удалось к концу царствования Елизаветы I (1603) уменьшить число католиков вдвое. Политика преследования католиков продолжалась и дальше, так что после гражданской войны и протектората Кромвеля к моменту коронации Карла II (1660) их оставалось менее четверти от общего населения страны. К моменту же «великой революции» 1688 года их оставалось всего несколько тысяч. Так в Англии было достигнуто религиозное единство за период, длившийся менее ста пятидесяти лет. Горстка людей, оставшихся верными старой, когда-то общей всем религии, была запугана и унижена.

2

Книга была впервые издана в 1929 году в Соединенных Штатах. — Прим. ред.