Страница 56 из 106
Тут он остановился и начал вспоминать случаи из жизни, когда люди «погибали с музыкой». Один боец в. сорок первом году, когда наши войска, не выдержав натиска врага, начали отступать, обвязался гранатами и бросился под немецкий танк. Танк взорвался, наши бойцы вернулись в окопы и отбили атаку врага, а героя посмертно наградили орденом Красного Знамени. Другой, молодой лейтенант, будучи в разведке, ворвался в немецкий штаб и из автомата расстрелял более двух десятков офицеров. Ему присвоили звание Героя Советского Союза, но тоже посмертно. Третий, кажется, майор, будучи в лагере военнопленных, лопатой раскроил череп одному из охранников, который особенно жестоко обращался с пленными. Немцы его в тот же день повесили на аппельплаце... «Все они совершили подвиг, но зато их давно нет в живых. А я вот не гонялся за славой и цел до сих пор. Конечно, если заранее знать, что останусь в живых, тоже стоило совершить героический подвиг, но ведь никто не может мне ничего гарантировать. Что ни говори, жизнь героя всегда короче жизни обыкновенных людей. Взять хотя бы ту же пулю, которую мы называем дурой. В кого она легче попадает? В героя, который первым идет в атаку, или в труса, лежащего на дне окопа? Значит, если хочешь дольше жить, не мечтай о славе. Вот мое кредо. Да, мое кредо», — прошептал Айгашев.
Он встал, проверил оружие, боеприпасы. Все было на месте. Посмотрел на небо — луны не видно, а звезды мерцали так же, как и миллионы лет назад.
«Лодка берет четырех. Возьму с собой трех бойцов и уйду из отряда, — решил он. — Конечно, меня назовут трусом, скажут: бросил роту на произвол судьбы. Ну и пускай говорят! Лишь бы выжить, а там уже что-нибудь придумаю...»
Он разбудил Колпакова и отвел его в сторону.
— Послушай, друг мой! — обратился он к нему. — Из всех моих подчиненных ты самый храбрый, стойкий и способный командир. Поэтому я решил оставить тебя временно своим заместителем.
А разве вы уходите? — удивился и насторожился командир взвода.
Да, друг мой! Только что с того берега вернулись разведчики. Они доложили, что в деревне встретили группу Кальтенберга. Я поеду с Конрадом в отряд и к утру приведу сюда одну или даже обе роты. Тогда мы наверняка разгромим немцев. Только не отступайте ни на шаг, защищайтесь...
А если помощь не подоспеет?
Об этом и не думай. Немцы до утра не станут атаковать, а на заре мы будем здесь, зайдем к ним с тыла и внезапным ударом уничтожим всех до единого.
Колпаков почувствовал что-то неладное. Слова майора не внушали ему доверия. Прямо сказать об этом он не мог, но все же не удержался от вопроса:
Замполит знает об этом?
Жалко его будить. Весь день был на ногах, умаялся, бедняга. Ведь он не строевик, походы ему даются тяжело. Пусть спит, утром скажешь.
О своем заместителе Айгашев всегда отзывался с пренебрежением, на сей же раз вдруг проявил заботу, и это обезоружило Колпакова. Он больше не стал тревожить командира вопросами.
Хорошо, я постараюсь оправдать ваше доверие, — сказал он со вздохом.
Я в этом нисколько не сомневался. Выдели мне трех бойцов, и мы переправимся на тот берег. А то боюсь, как бы Кальтенберг не уехал на своем бронетранспортере.
Скоро от берега отчалила небольшая рыбацкая лодка. Некоторое время она плыла по течению, придерживаясь тени деревьев, тихо дремавших на берегу, потом круто свернула налево, пересекла полосу воды, ярко освещенную луной, после чего скрылась в кустах на противоположном берегу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Проводив командира, Колпаков пошел по взводам. Бойцы рыли окопы полного профиля, а кое-где соединили их ходами сообщения. Лопат не хватало, поэтому приходилось работать по очереди. Но все же за ночь сделали много. Колпаков уже сообщил о своем новом назначении, поэтому к нему везде обращались как к командиру роты.
— А что нам делать, если Айгашев не успеет? — не раз спрашивали его.
Он всем отвечал одинаково:
Будем бить фрицев.
Это так, — соглашались бойцы. — Но немцев ведь куда больше? Что же делать?..
Каждый партизан стоит десятерых фашистов! Поэтому запомните: пока не уничтожите десять фрицев, из строя не выходить. Понятно?
Вчера я убил двух немцев. Значит, мне остается еще восемь? — спросил, улыбнувшись, молодой боец.
Вчерашний не в счет. Всех десятерых надо уничтожить сегодня.
А если не успею?
Накажу, — засмеялся командир. — Пошлю в наряд вне очереди.
Бойцы тоже рассмеялись. «Если командир шутит, значит, пока все в порядке», — думали они.
Позиции соседнего взвода обходил замполит. Он узнал об Айгашеве, но не поверил ни одному его слову. «Загнал нас в ловушку, а сам удрал. Трус проклятый, подлец! И как земля таких носит?» — возмущался он. Но чтобы не расстраивать людей, молчал.
Приближалось утро. Обычно на рассвете ветер, стихает, сегодня же дул по-прежнему. Скоро половину небосвода залило алым светом. Это напоминало о предстоящем кровопролитии. Проснулся ворон, проведший ночь на верхушке дуба, и сразу громко закаркал.
Ишь как зазывает гостей! Чует, сволочь, пиршество, — плюнул на землю пожилой партизан.
Да, крепенько нам сегодня достанется, — вздохнул другой, молодой боец.
Выше головы, товарищи! Фашист, он смирных и горемычных бьет, а перед смелыми сам дрожит как осенний лист. Не бойтесь его, пусть он боится вас! — старался подбодрить их Пуяндайкин.
За себя я не боюсь, — ответил пожилой, боец. — Я уже свое прожил. Жалко вот их, — показал он на молодых товарищей. — Погибнут, и никакого следа не останется...
Нет, останется! — возразил замполит. — Останется — и не простой, а самый яркий след. Для гитлеровцев мы, чуваши, татары, марийцы и многие другие народы проживающие в Советском Союзе, являемся людьми низ шей расы. Давайте докажем им в бою, что это не так. Пусть они запомнят, как храбро дерутся советские люди. По нас они будут судить о боеспособности всех партизан. Вот это и будет тот яркий след, который надолго сохранится в памяти поколений.
На наблюдательном пункте командира роты Пуяндайкин встретил Эсфирь. Она еще больше похудела за эти дни. По всему было видно, что девушка провела ночь без сна: лицо ее совсем побледнело, вокруг огромных черных глаз образовались синие круги. Замполит подумал о предстоящем неравном бое, и ему до боли стало жаль ее.
Товарищ замполит! — обратилась Эсфирь к нему. — Всех раненых мы перенесли в здание рудника.
Какого рудника?
До войны тут обнаружили какую-то руду, начали ее разрабатывать и построили дом. Он находится в лесу, за горой. Когда началась война, рабочие покинули рудник, а в доме поселился бедный рыбак. Он помог нам разместить раненых, а ночью попрощался и ушел из дома. Если вы тоже будете уходить, не забудьте взять нас...
— Много у вас раненых?
Было девять человек. Трое умерли ночью, двое вы писались сегодня утром и ушли в окопы. Остальные вставать не могут, но в случае необходимости собираются стрелять прямо из окон. Я им достала винтовки и патроны.
Молодец, Эсфирь! — похвалил ее замполит. — Мы вас не бросим. Раненые могут быть и сегодня. Идите, приготовьтесь...
Девушка, очевидно, хотела еще что-то сказать, но, должно быть, не решилась — постояла молча, махнула рукой, улыбнулась и убежала. Пуяндайкин подошел к Колпакову, сосредоточенно смотревшему в бинокль.
Начинается, — пробормотал командир, опуская бинокль. — Теперь держись!
А что? — спросил замполит.
Слышишь, как ревут моторы! У врага появились танки. Они сейчас двинутся, а у нас всего одно противотанковое ружье. Эх, хоть бы заминировать самые опасные места, — проговорил с досадой Колпаков.
.. После непродолжительной артподготовки немцы действительно пошли в атаку. Впереди шли три танка с автоматчиками на броне. За ними бежали солдаты. По приблизительным подсчетам, их было около пятидесяти человек. Дойдя до середины болота, танк неожиданно остановился, выйти на оба фланга партизан, а третий танк пошел прямо разбрызгивая грязную воду. Партизаны не отрывали от него глаз. «Неужели пройдет? Наверно, пройдет и начнет давить нас, как сейчас — болотную траву».