Страница 17 из 97
В 1867 году в Париже Александр, приехавший на приглашение Наполеона III любоваться Всемирной выставкой, освистан в Судебной палате французскими адвокатами, встретившими его негодующими возгласами: «Да здравствует Польша!» Когда в одной карете с Наполеоном он возвращается с Лоншанского смотра, в него, на всем ходу экипажа, стреляет поляк Березовский. Царь вне себя от возмущения. И когда вечером в Елисейский дворец через укромную калитку с угла аллеи Мариньи и улицы Габриэль является взволнованная фаворитка утешить оскорбленного венценосца, он сообщает ей, грозя бесцветными очами, что даст в свое время урок Наполеону и отплатит сразу этому проходимцу и за Крымскую кампанию, и за неумение охранить в Париже его священную особу.
И, действительно, летом 1870 года в Эмсе, где рядом с Отель де-Катр-Тур – местожительством царя, – живет в укромной вилле Долгорукая, готовятся грозные события. Мечутся великие жребии, кидаются на карту судьбы государств, решаются народные кровопролития. Наступает час царской мести.
Четыре дня подряд длительно, неутомимо и в строгом секрете за квадратный стол богатейшего апартамента Отель де-Катр-Тур садятся четыре старика: Александр Второй, Вильгельм Прусский, Бисмарк и Горчаков. Тихий Эмс еле плещет вокруг говором отдыхающих обитателей, напевом фонтанов и отдаленным звоном венских вальсов. А за квадратным столом, наклоняясь над штабными картами Европы и просматривая оперативные планы будущей кампании, где учтены все ситуации, взвешены все шансы и рассчитаны все ответные ходы противника, – четыре старца бесповоротно принимают кровопролитнейшую меру: Пруссия нападет на зарвавшуюся Францию и, при дружественном нейтралитете России, положит конец Наполеонову владычеству.
(Царь Александр ненавидит выскочку, проходимца, авантюриста на троне – Наполеона III. Ведь если бы не Крымская кампания, до сих пор Россия дремала бы под отеческой опекой монарха… Никаких реформ! Никаких освобождений! Чернь во власти просвещенного дворянства – без всяких комитетов и земств. В 1864 году царь даже мечтал устроить всенародные воинские празднества по поводу пятидесятилетия взятия Парижа. Международная демонстрация мощи русского оружия и одновременно вселенская оплеуха французскому правительству. Но Горчаков вовремя отговорил. Все-таки Париж брали пятьдесят лет тому назад, а Севастополь сдали вчера… Дал понять: не следует становиться в смешное положение…)
Через месяц в том же Эмсе прусский король отказывает в приеме французскому послу. Бисмарк редактирует провокационную депешу. На другой же день парижская толпа оглашает город негодующими криками: «В Берлин! в Берлин!..» Движутся армии, падает Седан, и прусские войска вступают в Париж. В кабинете Бисмарка знаменитый парижский адвокат Жюль Фавр, освиставший за три года перед тем Александра Второго, проливает бессильные слезы отчаяния, представляя пред лицом победителя разгромленную Францию.
Царь сообщает Долгорукой свои новые тревоги: его смущает ослепительная победа пруссаков. Нет ли в этом угрозы России? И когда через пять лет императорская Германия снова готовится броситься на Францию, царь мчится в Берлин помешать новой войне, уже грозящей его собственному могуществу. Долгорукая поселяется на Унтер-ден-Линден, в отеле рядом с русским посольством.
Здесь навещает царя в своем белом кирасирском мундире князь Бисмарк.
– Ваше императорское величество, Франция становится опасной для германского народа. Она оправляется слишком быстро. Ее нужно спешно обуздать, прежде чем она восстановит свое военное могущество. Не то где гарантия, что через тридцать-сорок лет она не отторгнет от Германии Эльзас-Лотарингию вместе с Саарским бассейном и не потребует контрибуции в двадцать миллиардов?
Но царь боится участи Эльзаса для своих Прибалтийских губерний. Великая Германия не вызывает сочувствия в правительствах соседних государств. Нужно вовремя остановить эту грозную волю к мощи. Ошибка эмского соглашения на этот раз не повторится. Верховный вождь русской армии откидывается на спинку кресла и с холодной отчетливостью каждого слова сообщает рейхсканцлеру:
– В случае новой войны Германии с Францией, Россия не станет сохранять нейтралитет.
В приемном зале русского посольства на Унтер-ден-Линден протекают безмолвно мгновения. Длится пауза. История застыла и ждет. Два человека в военных мундирах с бесстрастной враждой молча смотрят друг другу в глаза.
И вот снова голос, решаются судьбы народов, течет своим током история.
Строитель Германской империи обворожительно улыбается. С благодушием великого дипломата он любезно подносит царю примирительную реплику:
– Смею уверить, ваше величество, – ласково звучат басовые тембры искуснейшего оратора, – что германский император не имел в виду объявить в данный момент войну Французской республике.
Царь встает и торжественным жестом жмет руку премьеру своего державного дядюшки. Отсрочена новая схватка европейских армий.
В тот же вечер на придворном балу Александр сообщает французскому посланнику при берлинском дворе: «Войны не будет».
Обо всех этих высших напряжениях международной политики, готовящихся взрывах, трагических усилиях, смертельных опасностях, назревающих катастрофах царь в ту же ночь сообщает Долгорукой. В течение долгих лет молчаливая, малозаметная, скрытая в тени молодая женщина с бронзовыми волосами и газельими глазами посвящается во все важнейшие государственные тайны, наблюдает за возникновением огромных политических течений, следит за мировыми событиями в их таинственных истоках, присутствует при первых скрытых и грозных колебаниях исторических судеб. Она привыкает к дурманящей роли политической наперсницы царя. Она отвечает на его державные заботы, втягивается в эту игру международных столкновений, составляет себе симпатии и мнения, невидимо влияет и неощутимо направляет волю царя.
Она ощущает себя на головокружительной высоте неизмеримого владычества. И в этой разреженной атмосфере самодержавного могущества, в этих ледяных вихрях государственных интриг все чаще и чаще охватывает ее душу гибельная отрава страшного вопроса: не она ли, спутница и советница царя, предмет его обожания и мать его любимейших детей, является подлинной русской царицей?
Вопрос этот, однажды возникнув в сознании, уже никогда не покидает его.
Свадебное путешествие в Ливадию было обставлено интимно, но не без парадности. Новобрачных сопровождали видные сановники из личных друзей царя. Недавний начальник верховной комиссии, по собственному желанию «разжалованный» в министры внутренних дел, возглавлял царскую свиту.
Августовское солнце Тавриды смягчает сердце и расковывает язык, как сладостный сок южнобережных лоз. Лорис ощущает себя в ласковом охвате родимого зноя: солнечный блеск, аулы и горы, магнолии и каменные чалмы на магометанских кладбищах. Небо словно голубая мечеть в Тебризе. Уж не армянские ли нагорья, синея, уходят вдаль скалистыми отвесами, не виноградники ли Кахетии струят свой душистый сок в его бокал? – «Не порицай, мулла, к вину мое влеченье», – медлительно выпевается любимая газелла, пока с блаженной улыбкой утомленный диктатор отвлекается от жандармских донесений, телеграфных сводок и газетных вырезок.
Кротость воздуха действует на всех. Царственный молодожен расположен к признаниям и задушевным беседам. На террасе дворца, лаская маленького шустрого Гогу, он роняет Лорис-Меликову в припадке старческой откровенности и жестокой обиды на своих гессен-дармштадтских сыновей, возмущенных скандальной женитьбой отца:
– Этот – настоящий русский, хоть в нем, по крайней мере, течет русская кровь!
Старый царедворец мгновенно соображает всю сложную диспозицию: царь тайно замыслил перемену в порядке престолонаследия. Не задумываясь, выученик Воронцова подает свою реплику:
– Когда русский народ узнает этого сына вашего величества, он восторженно скажет: вот этот поистине наш!
Царь самодовольно улыбается в свои надушенные подусники и мечтательно устремляет вдаль стекловидный взгляд. Сквозь темные обелиски кипарисов перед ним феерически серебрится морская скатерть. Кому суждено взойти после него на российский престол?