Страница 17 из 50
«Когда-то я покупал любовь, я думал, что та есть монета, но Бог мой! Я, увы, ошибался. Любовь – это Бог. И к этой ошибке меня приучила мать, я стучался к ней, но в четверг она утонула. Четверг был самым любимым из ее земных дней. В каждый вторник новой недели ее печаль становилась усиленно разнообразной. В свой каждый прожитый день я вкладывал новую монету, но где же мера? Я не замечал, что, откидывая комплексы – я превращаюсь в скотину…»
– Стоп! Кто вписал эти слова? Что значит «откидывать комплексы»? Вы учили текст?! И где главная реплика: «Между нами обман шести, ты прав Сын Истины»? Я вас всех спрашиваю!?
Сквозь свет горящего прожектора в страхе краснели потерявшиеся лица, еще утром их выгоняли, заключив, что они абсолютно бездарны и безответственны, вслед был выброшен стул и еще несущественная часть хрупкого дешевого реквизита. В два часа дня, наконец, достучавшись в режиссерскую комнату, с мольбой на устах: «Это же весь наш смысл», – им разрешили остаться, устроив небольшое чаепитие в достаточно холодной и даже где-то надменной обстановке.
После пяти вечера на некоторых из них нацелили камеру – это был телевизионный замысел, что повествовал о небольших столичных театрах, где играют далеко не традиционные вещи. А дальше сплошные нервы находили свой выход в извилистых коридорах театрального уголка. Ведь кто-то из представителей актерской среды некрасиво заявил, что пойдет по трупам, но добьется своего желаемого, тем самым не лучшим способом зарекомендовав святое место.
Человек с изогнутыми скулами не стал спорить, ибо сам по себе обладал свойством яда кураре. Он блеснул своим заманчивым глазом бестии, поджав узкие губы, и сквозь развешенные черные плащи кто-то выкрикнул: «Она убежала!». Черные, коротко подстриженные волосы подсели в лучах прожектора, он дернул ногой, не обнаружив перед собой любимого стула, а после резко разогрелся и залепетал, без всякого сомнения:
– Что он сейчас сказал?
– Он сказал: «откидывая комплексы».
– Откидывая комплексы! – выкрикнул некто вдогонку.
– Убрать! Мне напоминает это комплексные обеды, все это как-то грубо и неестественно.
– Убираем… Уже убираем… Может, музу пригласим? Она уже здесь, выспалась… В кухне ждет… – ехидно гнусавил верный помощник.
– Да пошла она. Заново, уроды! Продолжаем работать! – с чувством толка покорял Педант.
– Заново! – подтвердил некто уже сверху.
«Кто-то из нас лишится чувств, когда мы увидим перед собой стену великого плача. Спокойствие как буря – когда ты зол, никто не может сказать стоп, но ты Сын Истины, ведаешь всеми ответами. Скажи, что это не наш рассказ, ибо солнце, словно связь между глазами одного лица. Это горящая линия призывает чувство любви. Я голоден в момент, когда забываю о нем».
«Господь всегда оберегал меня, порой мне кажется, что мое царство – теплый сон, и однажды оно падет, в то время когда я потеряюсь, средь хаоса происходящего».
«А я беру меч! И, действуя с ним в суете – вырезаю для себя взгляд Сына Истины».
«Лжец, ты убиваешь его».
– Стоп! Все не так! Вы делаете все не так! По-вашему, это заученный текст? Где реплика «между нами обман шести»? Ты должен был произнести это еще до слов «Господь всегда оберегал меня».
– В моем сценарии этого нет, – с сожалением замечает актер, продолжая: – Вместо этого вписано: «Я голоден».
– Покажи!
– Вот… текст, – боясь подойти к Педанту, актер сбрасывает листок со сцены, вслед подскакивает старательный помощник и, не смея заглядывать в пойманный им кусочек сценария, скорее спешит к своему господину, что уж как битый час искусственно тянет их общее время.
– Кто изменил ему текст? Этого не было в сценарии. Еще вчера была исправлена старая редакция, должны были основательно подготовиться и все выучить. У нас осталось мало времени, премьера через неделю, а вы до сих пор с листа читаете. Нехорошо сыграть – это ваше дело, если кто-то желает опозориться, но текст… это уже слишком! – Поучал разъяренный Педант, уничтожая своего преданного слушателя. – И кто из нас любитель паутин?
– Возможно, ваша муза подскажет… – лукавил затаившийся рядом голос.
– Муза? Но зачем она мне? Хотя, пригласите.
Педант благородно замер, и его окружение тут же подчинилось его настроению. Все остановилось, перекрыв кислород на самой гиблой секунде, словом – приглашают, замертво ждут.
В холодное пространство репетиционной точки решительно входит девушка, совершенно зная, что все присутствующие здесь рабы смотрят на нее усталыми голодными глазами, и есть еще те, что наглядно завидуют ее легкому положению. Когда она откинет каблук, спросив Педанта фальшиво и нежно: «Ну, чего ты?», все наблюдавшие за псевдопредставлением будут думать, что вот как раз они и есть те самые непосредственные небожители, а легкая муза подумает о себе с особо присущим ей достоинством: «Просто у них нет денег, они их не видели, они их не тратили, и у них нет денег. Нет денег, и этим все сказано, нет денег. Нищета! Драная нищета, и не стыдно им быть такими нищими? Вечно голодными, ненавидящими таких прекрасных и красивых существ, как я. У них нет денег, нет денег, их нет – и все, нет денег. Уродливые людишки, которым нечего есть, нечего носить, они не достойны того, чтобы жить по-человечески, радоваться. У них нет денег! Нет денег – и все! Нет денег, денег просто нет».
Педант замешкается, ощущая ложность любви, чтобы спросить: «Это ты переписала диалог?», – и тут же, покраснев, укажет на новую вписанную строку.
«Отчего не предупредила? Я растерялся… А эти комплексы? Некрасиво как-то… это напоминает мне комплексные обеды. Кажется, я уже говорил тебе?».
«С кем комплексные обеды?», – надежно переключит Муза Педанта. И вот объявлен легкий сломанный перерыв, в процессе которого кто-то скажет, что это вовсе не умно – выставлять свои личные отношения напоказ и только матерый паутинщик будет знать, что это все уже давно не просто так, а так, между-между, чтобы особо все тут не расслаблялись.
Сахарный наблюдал вопреки загоревшись, его внутренний дух стал подобен плывучей свече в секунды, когда те произнесли свои речи. Он взмывает вверх растянутый пятак своей красивой руки, вслед отвлекая все происходящее от цели. Произносит имя его: «Педант», – прижимаясь телом к затертому искусственному дереву, и его оливковый взгляд терпеливо ответит покосившемуся глазу ядовитой бестии. Обернувшись, Педант убедится в том, что уже слишком поздно говорить о своей практической занятости, он узнает Шугу по сложенным слухам – воспроизведя внутренний образ Сахарного, с разочарованием поймет, что далеко ошибался.
– Откуда вам известно мое имя? – Педант войдет в роль, проиграв каждое сказанное им слово.
– Вы знаете одного человека, он знает другого, я знаю его, а вы, в свою очередь, знаете того, кто нужен мне.
– Значит, вас не интересует наша постановка?
– Вот сейчас как раз и заинтересовался, возможно, что в одном из наших номеров мы найдем для вас похвальную страничку.
– Я могу вам помочь, вас кто-то интересует?
– Да, хотелось бы познакомиться с Генриеттой Изольдовной Фрюштук.
– И не говорите, весьма тяжелое имя…
Педант засмотрелся на Шугу, погружаясь в центр его маслянистых глаз, испытывая знакомую ревность, а у того пробежало: «Сумасшедший, ты не в своей власти!». Педант предложит кофе, ознакомив с просторами театрального помещения. Он будет рассказывать о популярности сегодняшних стилистик, бегло раскрывая суть сценария, в своем двойственном сознании он переспит с собеседником, и не один раз, при этом весьма осторожно держась в стороне. Мимо них проскользнет стайка юных мордашек, и Педант продолжит знакомство в то мгновение, когда Сахарный проявит для себя свое новое определение: «О, да вы талантливы. В вас есть что-то, что заставляет слушать… И даже где-то искренне верить в ваш труд. Но вас задалбливали до потери сознания, и, кажется, вы проиграли, ибо вселили зло в душу свою – определенно раздвоенный, определенно. Теперь ты явно человек эксцентричный, но без своего палача, увы, пустое место».