Страница 24 из 27
Он потянул левой рукой клинок с эфесом-щитом. В правой уже раскачивался чель.
— Руби! — во все горло рявкнул Ильтар. — Руби, брат!
Они столкнулись с нападавшими. Это случилось так быстро, что Одинцов успел сделать только два движения: подставить клинок под удар чужого челя и рубануть своим. Широкое лезвие пришлось между плечом и шеей воина; захрипев, он откинулся назад, рухнул с седла и исчез в траве. Всадники на пестрых тархах как тени промелькнули мимо, и сквозь грохот копыт Одинцов расслышал торжествующий вопль Ильтара: «Трое! Мы уложили троих!» Темная цепочка каравана, маячившего впереди, раздвоилась, потом рассыпалась мелкими точками — оттуда к ним спешила подмога.
Сбоку раздался голос Ильтара:
— Поворачивай, Эльс! Они не уйдут!
— Почему? Их осталось лишь трое…
— Это дикари с востока. Длинноусые! Для них уйти побежденными — позор!
Одинцов дернул узду, и его вороной, описав широкий полукруг, послушно развернулся. Они снова мчались на врагов, стремя в стремя. Те уже сидели в передних седлах и, пронзительно гикая, крутили в воздухе лезвия челей. Отступать никто из них не собирался, хотя за спиной уже был слышен клич приближавшихся воинов Ильтара. Видимо, счеты между Востоком и Западом в этой степи были давними, кровавыми, не допускавшими компромиссов.
Выпад, звон клинков, хищный блеск стального острия, разрезавшего куртку… Чель метнулся, будто собираясь выпрыгнуть из руки Одинцова, ужалил длинноусого под ребра, свистнул над крупом его скакуна. Впереди опять пустая степь. Светит солнце, ветер колышет травы, трепещут листья на ветвях деревьев, греются в тепле светила пологие холмы…
Напасть еще раз враги не успели — люди Ильтара были уже близко, и залп из арбалетов покончил с длинноусыми. По дорожкам примятой травы Одинцов и Ильтар съехались с воинами Дома Карот, остановившись рядом с пестрыми тархами. Три окровавленных трупа свисали с седел, но животные вели себя спокойно — должно быть, привыкли к крови и запаху смерти.
Вождь хайритов хлопнул себя по колену:
— Далеко они забрались в наши земли! В засаде сидели, а как увидели, что двое тащатся позади отряда, решились атаковать. Срубить пару голов по-быстрому… А вот не вышло! Не вышло! И теперь они копыта дохлого тарха не стоят!
— Саранчи, — произнес воин постарше, разглядывая узоры на упряжи и доспехах. — Их клан кочует в низовьях Извилистой реки. Давние недруги! — Он бросил взгляд на Ильтара, и тот, насупившись, пояснил Одинцову:
— Те, что братьев моих убили. И у тебя к ним счет, Эльс: твою родительницу они украли и продали в Ксаме, на рынке Катампы. Вовремя твой отец там очутился! А какими судьбами, в толк не возьму, — ваши айденские нобили в Катампу не ездят. Вражда у вас с Ксамом, смертельная вражда! В точности как у нас с длинноусыми!
— Что возьмем с их тел? — спросил один из молодых воинов.
— По обычаю, Хильд, по обычаю, как заповедал Грим. То, в чем есть железо, — стрелы, чели, ножи… Одежду и котомки их не трогать, пусть гниют вместе с трупами. — Вождь махнул своим людям, приказал: — Тархов тоже берите. И в путь! К вратам!
Теперь они ехали быстрее. Шаг тархов постепенно сделался шире, ровная иноходь перешла в галоп, удивлявший Одинцова своей стремительностью. Чтобы отвлечься от напряжения недавней схватки, он принялся размышлять об этих удивительных скакунах, казавшихся пришельцами с другой планеты. Паха, животные, похожие на крупных овец, которых везли на плоту для прокорма, были четвероногими, как и мелкие грызуны, встречавшиеся в степи; у птиц тоже были четыре конечности, две ноги и два крыла, а о людях уж и говорить не приходилось. Все, как на Земле, за исключением шестиногов… Если не считать фатра, странного приборчика, тархи, пожалуй, были самым удивительным, что попалось Одинцову на глаза. Они совсем не вписывались в местную экологию и в своем роде были такими же загадочными существами, как Древние, о которых рассказал Ильтар. Древние, летавшие по небу…
Пейзаж вокруг постепенно стал другим. На равнине, по которой мчался отряд, рощи уступили место длинным густым полосам леса, кое-где из земли торчали крупные валуны, след прокатившегося в незапамятную эпоху ледника. Тархи, не замедляя бега, огибали их, радостно пофыркивая — должно быть, чуяли, что дом близко. Опустив поводья и ссутулив плечи, Одинцов задремал, убаюканный мерной иноходью Баргузина. Привиделся ему стартовый зал, раструб нависшего над саркофагом колпака и хмурая морщинистая физиономия Виролайнена. Лицо его странным образом менялось, гримасничало, черты текли, словно чьи-то невидимые пальцы лепили маски из пластилина — одну, другую, третью… Виролайнен превратился в Шахова, потом — в Костю Ртищева, в Манжулу, и каждый из них в этом непрерывном потоке трансформаций делал один и тот же жест — грозил пальцем ему, Георгию Одинцову, и повторял одну и ту же фразу: «Ты должен вернуться!»
Но он не собирался возвращаться, во всяком случае, пока. Способ, которым это предстояло сделать, был надежно запечатан в памяти Одинцова; еще не скоро он приоткроет щелку между мирами, сквозь которую его разум скользнет обратно, на Землю, к телу, стынувшему в холоде саркофага.
— Рахи! Эй, хозяин, проснись! — Чос деликатно похлопал его по плечу. — Ты только посмотри! Ну и чудеса, клянусь благоволением Айдена!
Одинцов придержал скакуна, поднял голову и огляделся. Перед ним стеной высились горы. Они не походили на хребты и плоскогорья Земли, затерянной где-то во времени и пространстве; там, насколько он мог вспомнить, даже юные и самые крутые цепи, подобные Андам и Гималаям, начинались с предгорий. Там человек не сразу попадал в объятия каменных исполинов; сначала требовалось пересечь некую размытую границу, некую полосу постепенно меняющегося рельефа — увалы, холмики, холмы, горки предшествовали сиятельному и великолепному царству Гор.
Так было на Земле. Здесь же бурые и серые отвесные стены вставали прямо из мягкой плодородной почвы равнины. Казалось, какой-то геологический катаклизм выдавил остроконечные скалистые зубья из недр планеты, и они, мгновенно пронизав глину, песок и слой гумуса, вознеслись к небесам. Степь яркими зелеными языками лизала их подножия, то накатываясь на скалы колеблемой ветром травянистой волной, то покорно замирая в неподвижном и знойном послеполуденном воздухе. Утесы, испещренные вертикальными полосами промоин, тянулись вверх — молчаливые, безразличные, неприступные; ни деревце, ни куст, ни пучок травы не скрашивали их первобытной наготы. За первой шеренгой остроконечных пиков виднелась другая, за ней — третья; ряд за рядом воинство каменных исполинов шло в атаку на степь. Одинцов, потрясенный этим зрелищем, не сразу сообразил, что горы сравнительно невысоки — тысяча-полторы метров, не более.
Чос за его спиной шумно вздохнул.
— Чудеса! — Он завозился в седле, подтягивая висевшие по бокам мешки. — Крепость! Разбойникам, которых вы давеча прибили, в жизнь сюда не забраться! Ну а мы? Мы-то как перелезем через эту стену, мой господин?
— Разве ты не слышал слов Ильтара? Не перелезем, а проедем под ней.
— Так где же ворота? Где почетный караул? Где…
— Будут тебе и ворота, и караул, парень. — Подъехавший к ним Ильтар вытянул руку в сторону буро-серой гряды утесов. — Вон, видишь темную полоску? Там тоннель. Едем! — Вождь повернулся к Одинцову: — Держись прямо за мной, братец.
Его пегий скакун потрусил вперед. Одинцов тронулся следом; за ним, вытягиваясь цепочкой, ехали остальные всадники. До входа в тоннель было меньше половины километра, и неспешной рысью они преодолели это расстояние за две минуты. Зев подземного хода наплывал, приближался; теперь он ясно различимым контуром выделялся на буром фоне утеса. Он не был ни округлым, ни квадратным, как ожидал Одинцов, помня о таких же земных сооружениях. Здесь гладкую поверхность скалы рассекала щель — узкая, с ровными краями. Копыта тарха звонко зацокали по камню, и оба его всадника подняли глаза вверх, к плоскому своду, нависавшему над ними метрах в десяти. Ширина прохода была невелика — раскинув руки, Одинцов чуть-чуть не достал до стен.