Страница 14 из 27
В полукилометре от дороги и складов табун свернул к востоку, вытянувшись в неровную линию. Теперь животные приближались медленнее, однако с каждой минутой их можно было разглядеть все лучше и лучше. До них оставалось триста метров, двести, сто…
Одинцов вздрогнул и, раскрыв рот, застыл в немом изумлении. Могучий поток чудовищных, невероятных зверей проносился мимо. Широкие морды с рогом на конце, трепещущие ноздри, глаза, сверкавшие то ли от возбуждения, то ли от ярости… Змееподобные вытянутые тела, на целый метр длиннее лошадиных, бесхвостые, в косматой шерсти… Гибкие шеи, мощные холки, необъятные крупы… И три пары ног, молотивших землю с ритмичностью и силой парового молота.
В этих созданиях странным образом сочетались мощь атакующего носорога с грацией арабского жеребца. Насколько Одинцов мог разглядеть, они были гораздо массивнее лошадей, раза в два-три, однако их движения не выглядели неуклюжими. Чем внимательнее он присматривался к этим странным тварям, тем больше его чаровала стремительная непринужденность их бега. Мастью они напоминали лошадей, но были среди них только вороные, гнедые и темно-пегие. Светлых — белых и серых — не наблюдалось.
Вскоре он заметил дюжину всадников. Хайриты сидели попарно на своих огромных скакунах, которые, в отличие от остальных животных, несли сложного вида сбрую с двумя подпругами. Передний правил, задний щелкал длинным кнутом, направляя бег табуна к хайритскому лагерю. Видимо, эти шестиноги были превосходно обучены — ни один не сбивался с ровного мощного галопа, и кнуты пастухов лишь задавали направление и темп бега.
Словно околдованный, Одинцов глядел на эту могучую живую реку. На чем он только не ездил за свою жизнь! В Азии — на лошадях и верблюдах, в Африке — на слонах и быках, в Никарагуа — на мулах… Животные могли пройти там, где были бесполезны вертолет и джип, но, конечно, уступали им в силе и скорости. Земные животные, но не эти!
Чьи-то сильные пальцы стиснули плечо, и Одинцов обернулся. Позади стояли хайриты, компания метателей ножей; один из них, рослый, светловолосый, нахального вида молодец, крепко вцепился в наплечье его туники.
— Что, имперская крыса, наложил в штаны? Или хочешь прокатиться? — В голосе рослого не было и намека на добродушную насмешку. Презрительно скривив губы, он приблизил свою физиономию к лицу Одинцова, всматриваясь в глаза и обдавая густым пивным духом. — Не хочет, — заключил северянин, обернувшись к приятелям. — Дадим ему полакать пивка для храбрости?
Одинцов положил руку на широкое запястье хайрита и резко дернул, освободив плечо от цепкого захвата.
— Ты, парень, вылакал уже достаточно, — холодно произнес он. — Пошел прочь!
В серых глазах хайрита вспыхнул яростный огонек, рука потянулась к кинжалу. Драчун, определил Одинцов. Высокомерный забияка из тех, кто, хлебнув лишнего, готов сцепиться хоть с самим дьяволом. Таких не любили — ни в десанте, ни в морской пехоте, ни в спецвойсках. Бойцы хорошие, но слишком непредсказуемые.
— Что ты сказал, сопляк? — прошипел хайрит. — Ты, молокосос, щенок! Да развеют Семь Ветров твои кости!
Отчасти он был прав. За пять прошедших дней Одинцов уже попадал в ловушку, расставленную несоответствием его истинного возраста и внешности. Этому забияке было за тридцать — скорее года тридцать три или тридцать четыре. Зрелый мужик и, несомненно, опытный воин; такой не снесет оскорбления от юнца, младшего на добрых десять лет. Однако с точки зрения Одинцова, полковника Одинцова, обитавшего сейчас в теле Рахи, молокососом, сопляком и щенком был как раз этот драчливый северянин.
— Брось, Ольмер, — произнес один из хайритов, плотный коренастый мужчина. — Парень, конечно, груб и непочтителен со старшими, но он не из Домов Хайры. Все южане такие. Не резать же каждому глотку…
— Каждому — нет. Но вот эта глотка — моя. — Рослый Ольмер тянулся к горлу Одинцова. — Если только щенок не извинится!
— Щенок не извинится, — заверил Одинцов хайрита, потом крепко стиснул его предплечья и, подставив ногу, рванул в бок. Ольмер, не ожидавший подсечки, растянулся на земле.
Но в следующее мгновенье он вскочил, словно резиновый мяч. Наблюдая за его ловкими стремительными движениями, Одинцов понял, что северянин владеет искусством борьбы. Тем не менее сейчас это не играло большой роли: Ольмер, возможно, был непобедим с мечом и секирой, но в рукопашном бою знание самбо и карате сулили Одинцову неоспоримое преимущество. И он это быстро доказал.
Когда его противник очередной раз пропахал борозду в дорожной пыли, за спиной Одинцова раздался властный спокойный голос:
— Ольмер, тебе не совладать с этим южанином! Побереги свои ребра и свой копчик!
Это был голубоглазый хайрит — тот самый, что сидел за столом с айденскими капитанами. Очевидно, один из предводителей северного воинства, решил Одинцов, разглядывая спокойное красивое лицо. Оно показалось ему странно знакомым, словно в глубине подсознания Рахи сохранился смутный отпечаток этого облика. Густые темные брови, твердые очертания подбородка и губ, прямой нос, широковатые скулы… Впрочем, Одинцов знал, что все сильные люди слегка походят друг на друга. А этот человек был силен, очень силен!
Ольмер встал, сплюнул кровь с разбитой губы. Выглядел он совершенно спокойным, только в серых зрачках мерцали холодные яростные огоньки. Одинцову был знаком такой взгляд — взгляд бойца, знающего себе цену и не смирившегося с поражением.
Голубоглазый предводитель вытянул руку, коснувшись груди Ольмера:
— Ты хочешь взять выкуп за кровь? По нашему закону?
— Да, Ильтар! И завтра же! В круге!
Тот, кого назвали Ильтаром, посмотрел на Одинцова, и в его взгляде мелькнуло странное сожаление. Потом он перевел глаза на Ольмера.
— Он будет беспомощным против челя… ты же знаешь…
Чель! Короткое слово, незнакомое, звонкое, словно удар молота по наковальне. Одинцов порылся в памяти, но она не подсказывала ничего.
Ольмер вытер рот и протянул вождю окровавленную ладонь:
— Клянусь Семью Ветрами и Гримом, первым из них! Я бы не сказал, что этот крысеныш такой беспомощный.
Потом он повернулся к Одинцову и осмотрел его с головы до ног — медленно, с каким-то профессиональным интересом, словно оценивал стати лошади или раба. Лицо его было сосредоточенным; кровь, сочившаяся из разбитой губы, тонкой струйкой сбегала по подбородку. Внезапно хайрит вытянул руку в странном жесте — большой палец отставлен в сторону, остальные сжаты в кулак:
— Я, Ольмер из Дома Осс, предводитель сотни, вызываю тебя, южанин. Завтра мы сойдемся с оружием в круге поединков и будем биться насмерть!
Он глядел на Одинцова, словно ожидая ответа, и тот повторил жест вызова:
— Я, Аррах бар Ригон, октарх Береговой Охраны, готов скрестить с тобой оружие, Ольмер из Дома Осс!
Ильтар, вождь хайритов, отступил на шаг, и с губ его слетел возглас изумления.
— Аррах? Сын старого Асруда? — голос вождя стал напряженным, лицо чуть побледнело.
— Сын покойного Асруда, — уточнил Одинцов. Он был удивлен, если не больше. Неужели слава рода бар Ригонов достигла этих дальних берегов? Впрочем, нашел же Асруд как-то и где-то свою жену-северянку… Связи могли сохраниться…
— Да, я знаю, — кивнул Ильтар и повернул голову к Ольмеру; лицо его вдруг окаменело, на лбу выступила испарина. Несколько секунд он изучал лицо противника Одинцова, и рослый хайрит словно съежился под этим пронзительным взглядом. Наконец вождь сказал: — Слушай, Ольмер из Дома Осс! Ты, нагрузившись пивом, стал задирать чужеземца с юга… вынудил его защищаться, а потом вызвал на поединок, зная о своем преимуществе. Мало чести в таком деле!
— Ты хочешь, чтобы я отказался? Шкура дохлого тарха! Отказаться от драки! После того как этот южанин извалял меня в пыли, как щенка, на глазах у всех! — На шее Ольмера натянулись жилы, щеки покраснели. — Не могу, вождь! Не могу и не хочу!
Яростно махнув рукой, он повернулся и почти побежал к палаточному лагерю. Компания метателей ножей последовала за ним; кое-кто с опасливым уважением оглядывался на Одинцова.