Страница 73 из 104
— Ну и дурак, выходит, твой трубочист.
— Может, и дурак… Может, и я дурак выхожу, что треплю вам тут насчет королевских дел. А только принц наш не трус и никогда трусом не был. Просто он больше думает о людях, чем о собственной славе, — оттого грозный наш король и осерчал. Где, мол, это видано, чтобы короли отступались от своего только потому, что их подданным надоели тяготы войны? А теперь…
— Знаешь что, Мэтт, — к столику возчиков подходит хозяин, — заткнулся бы ты, что ли. Я не хочу неприятностей со стражей.
— Ты мне не веришь?!
— Верю. Потому и говорю — заткнись.
— А ведь он прав, слышь, Мэтт… пошли-ка домой. Благоверная твоя, слышь, небось и спать еще не ложилась, ждет… пошли-ка…
Словоохотливый Мэтт и его дружок, пошатываясь, бредут к выходу. Двое других, переглянувшись, возвращаются к своим кружкам.
— А ты еще спрашиваешь, почему я не хочу увезти его к нам, — тихо говорит Лека. — Этот город — его. Надо только найти способ… придумать…
— Что мне сказать Ракмаилю?
— Да что угодно. Какая разница?
— Так ведь и вам, может, придется возвращаться с ним.
— Ну и что?
— Он скользкий. Любопытство таких типов может слишком дорого обойтись. Нужно правдоподобное и скучное объяснение. И чтобы вы с Серегой могли его повторить.
— Ну… скажи, ты не такой дурак, чтобы оставаться здесь на зиму. Скажи, мы с Серым нанялись в охрану, а ты решил вернуться домой. По-моему, достаточно скучно. Когда он уезжает?
— Послезавтра.
— Ну, значит…
Лека вдруг замолкает… замирает… и вскакивает, с грохотом опрокидывая стул:
— Они попались!
— Сядь! — Ясек хватает за руку, дергает. — Не привлекай внимания. Точно?
— Да… — Лека остается стоять. — Надо же что-то делать!
— Сядь.
Лека медленно, на ощупь, подбирает стул. Садится.
— Как их вытащить?
— Никак. Если Карел попался, мы с тобой и вовсе… двух шагов не пройдем. Будем ждать, Лека.
— Чего ждать?!
— Утра. Вестей. Чего-нибудь. — Ясек оглядывается на возчиков и наклоняется ближе к Леке: — Я думаю, король или отпустит их по-тихому, или поднимет такой шум, что услышит вся столица. Все зависит от того, в каком он настроении… насколько остыл после того разговора. Как знать: может, он уже пожалел, что отрекся от сына?
Время застывает. Леке кажется — он болтается посреди ночи, словно увязшая в патоке муха. Что-то происходит там, во дворце… нехорошее. Нет, дальше разговоров дело не зашло… пока. Но может зайти — судя по напряженной готовности Сереги. Такой же точно готовности, которая… Лека с трудом сглатывает вставший в горле ком. Он вспомнил. Точно так же он чувствовал Серого в тот день, когда они попались ордынцам. Серега, пожалуйста, не нарывайся! Король зол, не иначе… не зли его еще больше, не надо! Ведь Ясек прав, мы не сможем вас вытащить… У нас одна надежда — что вы выйдете оттуда сами. Глупая, немыслимая, почти несбыточная надежда. С тем же успехом, наверное, можно надеяться на поголовное вымирание гномов от насморка или внезапное превращение Анри Грозного в святого отшельника…
Лека прячет лицо в ладонях — не отвлекаться на внешнее, слушать, слушать, слушать… что там, как? Тихо. Тревожно. Господи, хоть бы обошлось! Серега… Карел… зачем, зачем я вас туда отпустил?!
Ночь ползет к рассвету — медленно, тягуче, невыносимо.
— Ясек… я его не чувствую! Вот только был — и нет!
— Ну так с него сняли амулет, только и всего. Между прочим, зная Серегу, я бы сказал, что он сам и снял.
— Но это значит…
Ясек задумчиво осматривает стол: пустой кувшин, крошки сыра… Долгая была ночь. Встает:
— Пойдем. Теперь-то мы точно о них услышим, вот что это значит.
Они идут за процессией — в безмолвной, объятой изумлением и ужасом толпе. Кажется, люди слушают герольда — и не могут понять бесчисленных «да будут прокляты», «станет днем их бесчестья» и «такова моя воля». Только раз или два кто-то позади крепко выругался.
— Хорошо, что я еще не уехал, — бормочет Ясек. — То есть, надеюсь, Ракмаилю не до того, чтобы глазеть на местное правосудие, у него сегодня самая торговля.
— Да, не хватало еще, чтобы он увидел сейчас Серегу и узнал…
Набережная… стылый ветер с реки… часовня Последней Ночи… король Анри, вперившийся в площадь с высоты балкона. Лека глядит на деда и отводит глаза:
— Он изменился. Теперь я вижу, как прав был отец… Постой, это что?! Он собственного сына к позорному столбу поставил? Свет Господень, за что?!
— По крайней мере, не казнь…
— Я думал… ну, раз «день бесчестья» — ну, об изгнании объявят или еще что… шпагу там над головой сломают… вроде как вослед указу. Но такое…
— Спокойно, Лека. Ждем.
Два столба… Карел — лицом к королевскому балкону, Серый — боком. Наверное, чтобы не видел Карела… а Карел — его. Сверкающие алебарды гвардейцев — пунктиром над головами. Стылый ветер с реки. Шепоток за спиной: «А ты думал, сосед, его за что? Трусость, как же… Чтобы наш принц да вдруг оказался трусом? Держи карман шире! Тут, сосед, другое…»
Медленно тянется день… куда ушедшей ночи до этого дня!
Лека пробует подобраться ближе. Осторожно и медленно, словно бы невзначай, прикинув, где его уж точно не увидит король. Но в этакой толпе разве двинешься! Тут уже даже не муха в патоке… Никогда, никогда не испытывал Валерий — воин и наследный принц Двенадцати Земель! — такой ужасной, безнадежной, такой полной беспомощности! Кажется, даже тогда, на Юге, было легче… Тогда от него хоть что-то зависело! Он мог хоть что-то сделать — и делал. И в тот раз, что с вильчаками… и с ордынцами… а тут — родной дед, но только и можно, что стоять и смотреть. Ну что за насмешка судьбы!
— Господи, хоть бы обошлось! — неслышно шепчет Лека. Ему страшно. Очень.
И его совсем не удивляет, когда выясняется, что только позорным столбом король не ограничился…
Ясек сжимает плечи мертвой хваткой, зло шепчет:
— Лека, да не рвись ты, все равно ведь удержу, ведь ничего не сделать…
Боль и ненависть рвут на части душу, до темноты в глазах, до звенящей пустоты в груди… Серый, ну зачем ты снял амулет? Мне было б легче, честно! Нечистый меня задери, как говорит Карел… ну зачем я их отпустил?! Где были мои мозги?
Карел… Свет Господень, ну и повезло ж тебе с отцом! В голове не укладывается, это же бред какой-то, это просто не может быть правдой… Злая гримаса кривит богоблагословленный королевский лик, да какой он королевский — морда звериная, хищник над добычей… не выпустит, обреченно понимает Лека.
Да я ж тогда, скотина, в лепешку расшибусь, но тебя достану! Уговорю отца… Лучше уж мы, чем император… Верхом, по древнему праву победителя, ворвусь в твой дворец — и напомню тебе, сволочи, этот день! Д-дедуля, чтоб тебя!
— Ты помнишь? — Зычный голос короля разносится над молчащей площадью. — До ближайших ворот — и пинка. Все. Эта шваль мне в столице без надобности.
Все? Правда — все?
— Зверь, — всхлипывает женщина позади Леки. — Господи Боже, родного сына!
Свет Господень, да ведь могло быть хуже! Ясек, да отпусти же, все кончилось… теперь я могу подойти, помочь, хоть что-то сделать!
— И за что, — возмущенно откликается другая кумушка. — Вы слыхали, милочка, что говорят?..
Ты совершил бо-ольшую ошибку, король Таргалы, думает Лека, ввинчиваясь в медленно редеющую толпу. Ты забыл, что правду не скроешь… и не учел, что твоего сына любят в столице. Ты зарвался. У любой власти есть границы, которые лучше не переступать…
Уходит король. Тянутся прочь алебарды гвардейцев.
— Люди, расходитесь, — негромко говорит королевский капитан. — Я позабочусь о них.
Лека проталкивается к помосту.
— Позвольте я помогу вам, сэр.
Капитан поит Серегу из фляжки. Карел пьет сам, но по напряженному лицу видно, что удовольствие от первого за долгий день глотка воды не перевешивает боли.