Страница 2 из 5
Если бы только господин Ив. писал плохие стихи! Или совсем бы их не писал. Это был ее первый любовный опыт, когда она жила в одних апартаментах с плохим поэтом. Всем девушкам надо бежать от плохих поэтов хоть на край света, от них нельзя иметь детей, в общем, их даже не стоит кормить, их надо посадить на хлеб и воду, и выбить из них дурь, эти плохие стихи. А, может, их надо пожалеть и приласкать, ведь они, бедные, сами не знают, что пишут плохо, ведь они, несчастные, пишут плохо от всей души, от всего сердца.
-----------------------------------------------------------------------------
Вадим Рабинович
ГЕРМЕС
Фрагменты из поэмы
«Говорят: близ Хаброна
на могильной плите Трисмегиста Гермеса
Македонский А.Ф. повелел начертать
тринадцать незыблемых правил
"Изумрудной скрижали" Гермеса.
Изреченное сим достославным хитрованом
и ловким умельцем оказалося
тем матерьялом, из которого
столько веков формовало себя
мироздание златоадептов
лунно-солнечных братьев, пришедших
из верховьев зеленого Нила».
Приблизительно так начал я мои книгу
о Большом Королевском искусстве...
Стал перекладывать важные те письмена
с латинского, ихнего, на русский, родной.
И вот что тогда получилось:
"НЕ ЛОЖЬ ГОВОРЮ, А ИСТИНУ ИЗРЕКАЮ", –
сказал основатель во-первых.
"ТО, ЧТО ВНИЗУ, ПОДОБНО ТОМУ,
ЧТО ВВЕРХУ, А ТО, ЧТО ВВЕРХУ,
ТОМУ, ЧТО ВНИЗУ, ПОДОБНО", –
было сказано во-вторых.
Чтобы уши не слишком увяли
и в глазах чтоб не очень рябило,
"в третьих", "в пятых"
и даже "в восьмых" опушу,
приступая к девятому сразу.
"ОТДЕЛИ ЖЕ ЗЕМЛИСТОЕ ОТ ОГНЯ
И ОТ ГРУБОГО ТОНКОЕ НЕЖНО –
И ТОГДА ТЫ УВИДИШЬ, КАК ЛЕГЧАЙШИЙ ОГОНЬ,
объяснил основатель "в девятых", -
ВОЗЛЕТЕВ К НЕБЕСАМ,
НАЗЕМЬ ВДРУГ НИЗОЙДЕТ,
ЕДИНЕНЬЕ ВЕЩЕЙ СОВЕРШАЯ:
СВЕТЛЫХ ГОРНИХ ВЕЩЕЙ,
ТЕМНЫХ ДОЛЬНИХ ВЕЩЕЙ, –
ПРИМИРЯЯ, СВЕРШАЯ, СТРАЩАЯ...
И ВОТ УЖЕ - РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ? ВГЛЯДИСЬ:
ТЬМА КРОМЕШНАЯ ПРОЧЬ УБЕГАЕТ..."
А "в десятых" – пять опускаю.
А в двенадцатых имя потомкам назвал:
"ТРИСМЕГИСТУС ЗОВУСЬ.
ВСЕ ТРИ СФЕРЫ УМА – ВСЕ МОИ ДО КОНЦА,
РОВНО ТРИ", – он сказал, как отрезал.
А в тринадцатых –
СЛОВО в молчанье включил,
возвестив про деяния Солнца.
На прощанье сказал Тривеликий Гермес:
"КАК ХОТИТЕ, А Я УМОЛКАЮ".
Неважно, что я – олмачом при Гермесе.
Гермесу вешалось, а мне – голосилось.
Пророчествовалось – Гермесу,
а вылось и плакалось – мне.
И вот результат перед вами:
стенающий в голос толмач,
чужую горланящий песню.
Но с личным – хоть тресни! – прищелком
и лично своим ду-ду-ду.
Перевожу Гермеса, но и он переводит меня.
Де-гер-ме-ти-зи-ру-ю слово Гермеса
и жест. Купно: и то, и другое. Но...
в разные стороны – оба; Слово и Жест...
Остается душа. А чья? – неизвестно –
Назову ее болью тоски: всех друг по другу.
-----------------------------------------------------------------------------
Игорь Холин
НЕОПРЕДЕЛЕННЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Вспоминая Иосифа Бродского, я в первую очередь вижу огромную комнату с какой-то невообразимой лепниной на потолке, двое стариков в ней, родители. А может, в то время они не были такими уж стариками, да и комната могла быть размером поменьше, чем мне казалось.
Стихи его в ту пору не производили на меня особого впечатления, стихи как стихи, слегка заунывные, с однообразным усыпляющим ритмом, питерские, в общем, стихи. Только через многие годы я понял смысл такого стиля. Поэт Константин Кедров ввел в обиход замечательный термин «тексты». Я не буду в этом коротеньком воспоминании вдаваться в подробности этого термина, это дело будущего, теперь вот что. признаюсь честно, за все время нашего знакомства с поэтом, а оно было довольно продолжительным, а может, и не особо, за все это время его образ как-то ускользал от меня. Я понимал, и через какое-то время в моем сознании подтвердилось, что человек он был красивый, которого можно сразу узнать среди толпы, но вот высок ли он был ростом или мал, какой у него был цвет глаз, волос, сказать не могу. А вот что нашептало мне мое подсознание. В прозаическом тексте, который был написан в то далекое уж теперь время, который я предлагаю тебе, читатель, мне кажется, удалось уловить тонкости того времени.
…Подошел ко мне в библиотеке поэт по фамилии Лошадь, спрашивает, понравились ли мне его стихи.
Я говорю:
– Я тоже люблю овсянку.
На том мы и сошлись. Потом заговорили о Боцком. Я сказал, что знаю в Питере поэта Боцкого. что этот поэт мне положительно нравится. Посмотрел на меня поэт Лошадь отсутствующим взглядом, стукнул копытом по полу, чуть палец на ноге не отдавил.
– Боцкий? О каком Боцком ты, старик, говоришь? Может, не Боцкий, а Хоцкий или Жоцкий?
– Да нет же, я говорю именно о Боцком!
– Так бы сразу и сказал, что имеешь в виду эту бездарь. Таких поэтов в Питере, как Боцкий, хоть пруд пруди. Боцкий, ха-ха-ха, рассмешил ты меня, старик. Да у Боцкого, если хочешь знать, ни одной своей строчки. все содрал у меня. Возьмет самое лучшее мое стихотворение и выдает за свое. Востенко – другое дело. Востенко настоящий поэт. О Боцком не стоит говорить. Читал, тили-лили, стихи Востенко?
– Читал.
– Ну и как?
– Хорошие стихи.
– И только?
– А что еще?
Поэт Лошадь;
– Востенко – гений всех времен! В Москве его не понимают. И никогда не поймут. Все москвичи пресмыкаются перед Боцким. Москва давно устарела. Москва – это болото, в котором барахтаются почитатели Боцкого.
– Может, Востенко гений, не спорю, но почему одновременно и Боцкий не может быть талантливым поэтом? вы сами читали стихи Боцкого?
– Читал, помню в прошлом или позапрошлом году он написал ... ну... как его?.. В этом стихотворении есть одна строчка, которую он у меня украл, старик, поверь.
стихи Боцкого читать невозможно. Сам удивляюсь, что прочитал одно.
– А Востенко читали?
– Какого Востенко? Теперь каждый хмырь, хмурь пишет стихи, дать им всем по мозгам, хрем-хрим-хрум. Востенко. Ха-ха, ты меня убил! Есть у нас один Востенко да он на студии Ленфильм подвизался. Вот уж не знал, то он пишет стихи.
– Да я про того Востенко, которого вы минуту назад превозносили.
– Конечно, знаю, знаком. Друг на века! Кто в Питере не знает Востенко? Читал стихи его ни раз. Он сам мне их давал, даст и скажет, бывало... Там описана одна штучка. .. Приходим к Тамаре. Боцкого взяли с собой. Фиг с ним, не жалко. А у нее собрались девочки. Галя и Соня. Я сначала Галю, а потом Соню. Тамару оставил под занавес. Понимаешь, старик, еду из Питера в скором, повесил пиджак на вешалку, а у меня кошелек из кармана свистнули. Сижу на мели, без гроша, потом встретил поэтессу, ты ее знаешь. Венеру Губареву. Ну и ну... Ну, девочка что надо. я ей говорю... Пили три дня. . . А потом... Займи, старик, трешку, выпить хочется! С Боцким не обдайся! Востенко люби! Он этого стоит. Поверь один раз в жизни.
Надоела мне эта лошадь дальше некуда. Теперь вспомнил. где я его видел, несколько дней тому назад он шлялся по столикам в кафе "Националь". И к нам подсел, но Голев его попер, вот и я решил отвязаться.
– Послушай, – говорю, если ты хоть одно стихотворение Боцкого или Востенко
прочитаешь, дам тебе чирик без отдачи.