Имеющие Право

Несколько минут назад Эстер не преминула бы ответить: "Что я особенно в тебе ценю, Тирваз, так это умение произносить добрые напутствия". Но сейчас она не произнесла ни слова, внимательно глядя себе под ноги.

— Если Сигфрльдур не хочет тебе помочь… и не дает денег, чтобы ты мог уехать и сделать операцию… я клянусь, что каждый из нас сделает для этого все возможное!

Эстер выпалила эту фразу, слегка запинаясь, потому что переводила дыхание после экстремального спуска с горы, но достаточно быстро, чтобы понять — она долго прокручивала ее в голове. Но Харальд, сидящий на корточках у костра, даже не повернул головы на ее голос. Зато Корви, которого она с изумлением заметила рядом и который вертел над огнем длинный прут с какими-то колбасками, гневно и презрительно фыркнул, вложив в этот звук все свое истинное отношение к подобным методам вдеения переговоров.

— А зачем мне уезжать? — спокойно спросил Харальд Повязка.

— Ты… твои глаза ведь еще можно вылечить, — у Эстер отчего-то вновь возникло ощущение, что она скользит по горе, и камни осыпаются у нее под ногами, открывая путь для свободного падения, но она упрямо продолжила: — Веки двигаются, значит, они не до конца мертвые. Сейчас врачи могут…

— У меня никогда не было проблем с глазами, девушка из-за моря, — тонкие губы Харальда чуть изогнулись с одной стороны. Видимо, это был его способ веселиться. — Я думаю, что они сейчас здоровее, чем твои, ведь вы все не отрываясь смотрите на свои светящиеся машинки, которые таскаете с собой. Гораздо чаще, чем на горы, воду и солнце.

— Ты можешь видеть, но постоянно ходишь с завязанными глазами? — Эстер резко села на камни.

— Иначе я не увижу остального. Вернее, смогу увидеть только очень смутно, — Харальд равнодушно пожал плечами. Голос его звучал так, будто он объяснял трехлетнему ребенку, что ночью положено спать. — А Сигги и его людям нужен такой, как я.

— И ради этого ты решил никогда больше не видеть света?

— Вначале мне показалось, что ты умная, девушка из-за моря. Ты ведь должна понимать, что ничего нельзя получить, не отдав взамен столько же. И чтобы добиться чего-то, нужно прежде всего решить, от чего отказаться.

— Бред какой-то!

Эстер пробормотала эти слова вполне искренне, но растерянно. Было видно, что разбежавшиеся мысли еще не до конца собрались обратно в ее голове. Она меряла широко раскрытыми глазами непроницаемое лицо, закрытое темной тканью и повернутое к ней вполоборота, и в ее взгляде преобладал плохо скрываемый ужас.

— Неужели умение понимать, что чувствуют люди, настолько ценно для тебя? Сомневаюсь, что ты очень часто видишь в других что-то хорошее. Только ради того. чтобы почувствовать над ними свою власть…

— Власть не нужна ни одному из тех, кто остался здесь жить, — Харальд покачал головой. — Даже Сигги, и ему в первую очередь, хотя он в этих местах полный хозяин. Ты ведь уже много дней прожила с нами, девушка, а в голове у тебя по-прежнему все разложено по отдельным ящикам, как у всех людей из-за моря. Иногда я вижу цветные сны, — голос его зазвучал слегка приглушенно, — и немного жалею, что не смогу увидеть, как вода меняет свой цвет в других странах… и какими яркими могут быть краски у камней и листьев. Но когда я смотрю на вас, приходящих оттуда, мое сожаление совсем слабеет.

Он замолчал, и Эстер, подыскивая ответ, невольно огляделась по сторонам. Начинались сумерки, приходящие, как всегда, очень рано, и тени от камней у края долины расплывались, становясь менее четкими. Костер потрескивал, и негромкие голоса сидевших поодаль и перебрасывающихся медленными фразами людей сливались с шепотом ручья, бегущего за их спинами по скале и впитывающегося в мох. Одинокая звезда, далекая и неяркая, но прекрасно различимая на небе, висела над ущельем, словно отмечая плотно закрытые и полузасыпанные камнями двери Дома Бессмертия.

— Хорошо, ты счастлив здесь, и это прекрасно, — она загоаорила резким тоном, но какой был смысл скрывать от Харальда, что на самом деле чувствуешь? — Зачем тогда делать несчастными других? Никто из нас не хочет здесь оставаться. Разрешите мне войти, все закончится, и мы уедем.

— Сигги этого почему-то не хочет. Он уверен, что ты не справишься.

— Почему вы не дадите мне хотя бы попробовать? — Эстер протянула руки к огню и убрала пальцы, лишь когда жар стал нестерпимым. Странно, что хотя бы немного успокоиться она могла только от физической боли. — Выбора ведь все равно нет, никто другой туда войти не может.

— Не знаю, да в общем, мне это не слишком интересно. Раз Сигги так решил, я сделаю, как он скажет. Если ты хочешь знать мое мнение, девушка из-за моря, любой человек, вошедший в Дом Бессмертия, добровольно от него не откажется. Так что ваша затея изначально бесполезная. А что Сигги не хочет тебя пускать и создавать новых Бессмертных в твоем лице — это его дело.

— Ты на своем острове немного не в курсе, что люди уже добровольно отказывались от Бессмертия, — Эстер поспешно сунула пальцы в огонь, отдернув руку в последний момент. Собственные слова вызвали воспоминания, которые сейчас были ей совершенно не нужны. — Чтобы… чтобы передать его другим.

— Но не на пороге Дома, — равнодушно заметил Харальд. — Я не прав?

— Мне Бессмертие не нужно! Как вы это не можете понять?

— Ты такой же человек, как все остальные.

— А ты нет?

— К сожалению, — Харальд опять приподнял уголок губ с одной стороны, не утруждая себя пояснением сказанного — "к сожалению, да" или "к сожалению, нет". -Самый сильный страх, который живет в человеке — это страх смерти. И вся жизнь, которую люди создают вокруг себя — это попытка его заглушить. Заткнуть темноту ярким светом, оправдать свое существование какими-то смыслами, которые на самом деле исключительно нелепы, убедить себя, что часть его тела и его крови продолжится в других. Люди всеми силами продлевают свой день, только чтобы не думать о том, что ночь тоже существует. И что у нее совершенно другие законы.

— Мне казалось, смерти в первую очередь боятся те, кто уверен, что после нее ничего не будет. Или кто считает, что его посмертие будет ужасным. Кто верит… в наказание после совершенных в жизни поступков.

— А ты хочешь меня убедить, что сама не веришь? Или что полетишь на белых крыльях, пронизанная светом и осыпанная розовыми лепестками?

Эстер даже вздрогнула от неожиданности. услышав от Харальда собственные интонации и манеру говорить.

— Нет, я…

"Раньше я чаще думала об этом — может, потому что, что была другой и лучше, чем сейчас? Или наоборот, думать об этом бесполезно, потому что все равно истины никто не узнает при жизни? Почему я верю в то, что Бессмертие человеку не нужно, потому что он бессмертен и так? Почему никогда не хотела говорить вслух о таких вещах, как будто это самая сокровенная тайна, которую нельзя облекать словами? Почему мне даже никаких доказательств придумывать не надо? И почему тогда я не могу успокоиться, вырвать с корнем и отбросить в сторону страх, который во мне поднимается каждый раз, когда я смотрю в сторону этих дверей в скале? Зачем вообще все это именно мне?"

Харальд слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.

— Не услышал пока что ясных доказательств, что ты не боишься смерти, девушка из-за моря. Попробуй сделать так, чтобы я поверил в это, и ты пойдешь дальше.

— Прекрасно! — Эстер постепенно начала приходить в свое прежнее состояние. — Предлагаешь мне совершить ритуальное самоубийство, чтобы ты убедился в моем бесстрашии? Надо только выбрать наиболее эстетичный способ, а то как-то неудобно входить в Дом Бессмертия с высунутым языком или волоча за собой кишки. Правда, он у вас такой неказистый, никакого величия, что, может быть, и так сойдет.

Сидящий поодаль Корви, у которого было хорошо развито писательское воображение, внезапно поперхнулся куском жареной колбасы, из чего можно было сделать вывод, что он подслушивал весь разговор до последнего слова.