Да скроется мгла!

Вернувшись на свое место, Гонифаций обратился ко всем собравшимся:

— Здесь будет специальная сессия Высшего Совета. Очистить Палату!

— Вы все еще не решаетесь казнить ведьм, ваше высокопреосвященство? — неожиданно спросил Серсиваль. В его голосе послышались угрожающие нотки. — Допрос этой мерзкой ведьмы убедительно доказал, что все пленники — агенты Сатаны. Было бы опасным, да и оскорбительным для Великого Бога позволить им жить дальше.

— Мы получим от них важную информацию, — резко ответил ему Гонифаций. — Я прервал допрос лишь потому, что появились дела поважнее — мы должны подготовить план Великого Возрождения.

Серсиваль покачал головой:

— Было бы лучше, если бы мы упали на колени и просили прощения у Великого Бога за наше затянувшееся безверие и молили бы его о милосердии к нам. Я уже вижу окружающие нас мрак и обреченность.

В ответе Гонифация звучала насмешка.

— Ваш разум переутомлен. Любого другого священника, который заговорит о нашем провале и будет намекать на сверхъестественные силы и реальность Сатаны, я немедленно отлучу от церкви.

Из толпы ведьм, находившихся под охраной удвоенного караула, послышалось монотонное распевное бормотание. Оно, казалось, заполнило собой все помещение.

— О, Сатана! Благодарим тебя, Сатана!

Глава 14.

Открывая дверь в свои апартаменты в подземелье, Джарльз бросил хмурый взгляд на глянцевитую поверхность тускло поблескивающей эмблемы Четвертого круга — Гонифаций не слишком щедр, особенно если учесть важность выполненного им задания. И все же Асмодеусу удалось спастись. Снова на душе стало горько от мысли, что тому не удалось бы скрыться, если бы Джарльз смог контролировать свои поступки и не допустил бы пробуждения своего второго «я». И тем не менее он решил, что ему крупно повезло, поскольку никто не догадался о его промахе.

Войдя в помещение, он первым делом проверил замок, так как был встревожен тем, что кузен Дез публично поклялся выловить всех ведьм, При этом он помнил, что Гонифаций просил его работать в тайне от всех — ни один священник не должен знать о его возвращении в Иерархию.

В любом случае у него имеется кое-какая компенсация за это временное затворничество, думал он, оглядываясь вокруг. Он прошел во вторую комнату, обставленную так же роскошно, как и первая, и прошел в третью, заперев за собой дверь на засов.

На кушетке, закрыв глаза, скрестив руки как у покойника на смертном одре, лежала Шарлсон Нория.

Некоторое время он смотрел на ее бледное лицо, а затем легким стимулирующим излучением привел ее в чувство. Ее глаза открылись. Он прочитал в них такую ненависть, какую счел для себя весьма лестной.

Почувствовав это, она сказала ему медленно и отчетливо:

— Ты ужасный и отвратительный эгоист.

Он улыбнулся в ответ.

— Не эгоист. Реалист.

— Реалист! — презрение, с которым она это произнесла, казалось, придало ей сил. — Ты сейчас не больший реалист, чем когда был слепым и упрямым идеалистом. Ты — негодяй! Я подозреваю, что каждый слепой идеалист, не сталкивавшийся в жизни с настоящими трудностями, где-то в глубине души считает, что подлость — очень привлекательное и романтическое качество. Когда помутился твой разум — или они изменили его по твоему желанию, так или иначе, твоя новая личность сформировалась из твоих же фрагментарных романтических понятий о подлости — безграничной амбиции, самомнения, бедности ощущений и всего остального, имеющего отношение к этой низкой идеологии.

Она на некоторое время замолкла, потом продолжала:

— Ты сам хочешь, чтобы я говорила с тобой таким образом, не правда ли?

Он кивнул.

— Конечно, потому что я — реалист. Опыт подсказывает мне, что ненависть очень близка к любви.

— Еще одно дешевое романтическое заблуждение! — она задрожала от злости. — Реалист! Неужели ты не можешь понять, что ведешь себя, как злодей из какого-нибудь романа? Разве ты не рискуешь в этой игре, которую ведешь в соответствии со своим представлением о подлости, против такого человека как Гонифаций? Реалист! Не было ли безрассудством привести меня сюда? Подумай, что произойдет с тобой, если Гонифаций узнает об этом!

Он улыбнулся.

— Мне необходимо держать тебя здесь. Нет никого, кому бы я мог доверить тебя. А кому придет в голову искать тебя здесь? Ведь Гонифаций доверяет мне. Ему и в дурном сне не приснится, что, будучи его верным слугой, я могу предать его.

Она внимательно посмотрела на него:

— А что будет, если мне удастся сообщить ему о своем присутствии?

— Ты не сможешь этого сделать. Знай, что это означает для тебя верную смерть по приказу Верховного Иерарха. Вот в чем прелесть ситуации!

— Теперь о Гонифации, — продолжал он. — Почему ты не говоришь мне, из-за чего он хочет убить тебя? Ты должна знать о нем что-то очень важное, что может угрожать его положению. Почему ты молчишь об этом? Вместе мы могли бы уничтожить его.

Шарлсон Нория смотрела мимо него.

— Сейчас ты ведешь себя неправильно, — продолжал он убеждать ее. — Неужели ты не понимаешь, что я тебе предлагаю? В любом случае, тебе следует быть мне благодарной за то, что я избавил тебя от многих неприятностей. Этим утром, во время допроса, твои единомышленники были подвергнуты пыткам. Да и ты сможешь увидеть, как изменился твой друг Черный человек, если, конечно, встретишь его когда-нибудь. В настоящее время он находится в добром здравии, достаточном для того, чтобы предстать перед братом Домасом.

— Ты имеешь в виду, что они собираются… — она попыталась заставить себя встать. — Привести его в состояние романтической заинтересованности в самом себе?

— Да. Теперь ты видишь, что Колдовское братство обречено. Теперь это только дело времени. А это значит, что у тебя нет больше никакой необходимости хранить ему верность. И ты наверняка это понимаешь.

Она долго смотрела на него, а затем спросила несколько странным голосом:

— Интересно, снится ли тебе теперь что-нибудь?

Он даже не улыбнулся в ответ.

— Нет, — сказал он довольно равнодушно.

Медленно она покачала головой, продолжая пристально смотреть на Джарльза.

— Но у тебя должны быть сны.

— Сны ничего не значат, — сказал он холодно. — Они не имеют отношения к реальности.

— Они реальны, как и все остальное, — отрезала она. — И они обуславливаются существованием сознания.

Теперь, глядя куда-то мимо него, она сделала вид, будто высматривает что-то позади него. Джарльз оглянулся с подозрением. Но за его спиной ничего не было, кроме запертой двери.

— Сознание — это только отражение социальных процессов, — сказал он, чувствуя в себе какую-то неприятную скованность. — Это тот самый импульс, который подчиняет твое «я» законам, принятым в обществе, и заставляет делать то же, что и остальные, из страха перед осуждением. Реалистическое самосознание освобождает человека от детской ограниченности сознания.

— Ты уверен в этом, Джарльз? А как же твои сны? Ты прав лишь отчасти. Сознание на самом деле гораздо более обширно, чем твое представление о нем. Оно впитывает все самые возвышенные мысли человечества.

— И ты хочешь сказать, что все это называется добродетелью? Теперь ты станешь толковать со мной об идеалах?

— Конечно. Я буду говорить об идеалах! Потому что именно эти идеалы и терзают тебя во время сна. Я наблюдала за тобой, Джарльз. Я знаю, как возникали твои идеалы. Возможно, они превзошли тебя самого. И, не взирая на то, что они разрушены и растоптаны, что-то еще осталось в тебе, Джарльз. Это твой личный ад в твоем собственном сознании. Но существует дверь между этим адом и твоим сознанием, и ночью эта дверь открывается.

Джарльз искоса взглянул на Норию и, как оказалось, вовремя, так как тут же заметил опасность, явившуюся в лице маленького пушистого чудовища, взявшегося невесть откуда и неистово набросившегося на него. Джарльз отбивался и уворачивался от его лапок, украшенных острыми, как лезвие бритвы, коготками, которые рассекли ему щеку — и хорошо еще, что не горло. Наконец, ему удалось схватить это существо, и Джарльз швырнул его через всю комнату.