Страница 9 из 44
3. ВЕЧЕРИНКА НА ДЕВЯТЬ ПЕРСОН
Ад — это место для меня. Потому что в ад
попадают и почтенные верующие и добрые рыцари,
убитые на турнире или в великой битве, бравые
солдаты и благородные господа. Туда лежит и
мой путь. С нами отправятся и изящные дамы, у
которых было два или три возлюбленных, помимо
их законного господина. Туда приходят золото и
серебро, соболь и горностай. Там арфисты и
менестрели встречаются с королями земными.
Я взяла новую порцию выпивки с подноса, с которым Бур обходил публику. Серый фон пустоты вокруг уже начинал казаться приятным, как теплый густой туман, в котором плавают мириады крошечных бриллиантов. Док величественно восседал у бара со стаканом чая, над которым поднимался пар — видимо, для опохмелки, потому что он только что принял хорошую дозу спиртного. Сид весело беседовал с Эрихом, и я сказала себе, что наконец-то стало похоже на вечеринку, хотя чего-то все же не хватает.
Это не имело отношения к Главному Хранителю; его индикатор успокаивающе светился алым, как уютный домашний огонек, затерявшийся среди нагромождения переключателей, которые контролировали все вокруг, за исключением Интроверсии — этот зловещий тумблер, к которому никто никогда не прикасался, был расположен отдельно от прочих.
Завеса у кушетки Мод исчезла — они с римлянином сидели рядышком. Он оглядел свои сверкающие сапоги и остальную свою черную амуницию, как будто только что проснулся и ничего не мог понять, и сообщил нам:
— Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.
Я вопросительно посмотрела на Бура, который как раз собрался отнести поднос, и он, не посрамив чести Виксбурга, перевел:
— Все меняется, и мы меняемся.
Затем Марк медленно огляделся вокруг, и я могу засвидетельствовать, что римляне улыбаются так же тепло, как люди любой другой национальности. Потом он сказал:
— Нас девять, в самый раз для вечеринки. И кушетки есть. Хорошо.
Мод горделиво напыжилась.
— Добро пожаловать из Пустоты, Kamerad! — воскликнул Эрих, а затем — он ведь немец и считает, что все вечеринки обязательно должны быть шумными и помпезными, — он вскочил на стул и провозгласил:
— Herren und Damen, позвольте представить вам достойнейшего римлянина, Марка Випсауса Нигера, легата Нерона Клавдия (прозванного Германиком в прошлом временном потоке), который в 763 году от основания Рима (Правильно, Марк? Поясняю для тупоголовых — это 10 год от Рождества Христова!) погиб, храбро сражаясь с парфянами и Змеями в битве при Александрии. Hoch, Hoch, Hoch!
Мы все чокнулись и поприветствовали его, а Сид прикрикнул на Эриха:
— Убери ноги с мебели, мужлан неотесанный! — а потом ухмыльнулся и заорал, обращаясь ко всем трем гусарам. — Насладитесь досугом, отдыхающие! — и Мод с Марком тоже получили свою выпивку, причем Марк расстроил Бура, отказавшись от фалернского вина и предпочтя ему шотландский виски с содовой, и после этого языки у всех развязались.
У нас было что обсудить. Шел обычный треп про войну: «Змеи закладывают минные поля в Пустоте»; «Не могу я в это поверить, как это можно заминировать ничто?»— и о том, чего нам здесь не хватает — например, бурбона, заколок для волос и стабилитина, который живо привел бы Марка в порядок — и что с кем стало: «Марсия? А, ее здесь больше нет». (Ее унесла Буря Перемен — тело позеленело и разложилось в пять секунд, но не буду же я об этом рассказывать.) А еще надо было рассказать Марку про Брюсову перчатку, и мы снова корчились от хохота, вспоминая этот эпизод, а римлянин в ответ вспомнил про гонца, который весь долгий путь мучился животом, потому что ему небывало повезло — вместо обычной соли ему нечаянно выдали сахар. Эрих поинтересовался у Сида, нет ли новых девушек-призраков на складе, а Сид выставил свою бороду, как старый козел (каковым он и является): «И ты посмел в этом усомниться, похотливый германец? У меня есть замечательные прелестницы, среди них графиня-австриячка из Вены времен Штрауса, и если она не украсит наше общество… М-м-м…»
Я ткнула пальцем в грудь Эриха между сверкающими пуговицами с изображенными на них черепами.
— Ты, крошка фон Гогенвальд, представляешь собой угрозу для нас, настоящих девушек. Слишком уж ты интересуешься этими полусонными призраками.
Он назвал меня своим маленьким Демоном и сдавил в объятиях изо всех сил, стараясь переубедить, а затем предложил, чтобы Брюса познакомили с Галереей Искусств. Мне показалось, что это прекрасная идея, но когда я попыталась отговорить его самого от участия в экскурсии, он уперся. Нужно, видите ли, проявить внимание к Брюсу и Лили. Об ударе саблей напоминала только тонкая красная полоска на щеке Брюса; Лили смыла запекшуюся кровь.
Наша Галерея впечатляет. Это куча рисунков и скульптур, и особенно всяких странных безделушек. Все это сделано отдыхающими здесь Солдатами из того барахла, которое они понатащили с Войны Перемен — медных патронов, осколков стекла, обломков древних горшков, склеенных в футуристические конструкции, переплавленного золота инков, которое заново чеканил кто-то из марсиан, клубков сверкающей проволоки с Луны. Здесь были рисунок темперой на покрытом трещинами толстом кварцевом диске, который когда-то служил иллюминатором космического корабля, и шумерская надпись, высеченная на кирпиче из стенки ядерного реактора.
В Галерее множество всякой всячины и я каждый раз обнаруживаю что-нибудь, чего никогда не видела прежде. Я всегда волнуюсь, когда думаю о тех парнях, которые все это сделали, и о том, что они думали, о древних временах и местах, откуда они пришли, а иногда, когда у меня скверное настроение, я прихожу сюда и смотрю на все это, а настроение еще больше ухудшается; так что наконец появляется желание встряхнуться и выйти отсюда в нормальном состоянии духа. Только здесь пишется история Станции, и меняется она на удивление мало, потому что вещи, которые находятся в Галерее и чувства, которыми они наполнены, лучше, чем что-либо иное, противостоят Ветрам Перемен.
Ну а пока что разговор Эриха со мной свелся к обсуждению моих больших ушей, которые я пытаюсь скрыть под своей мальчишеской стрижкой; а я тем временем раздумывала, как это ужасно, что существуют не только изменения, но и Изменения. Невозможно быть уверенным, что твое настроение или мысль, пришедшая в голову — действительно твои собственные, а не результат того, что прошлое изменено Пауками или Змеями.