Страница 109 из 116
«Поздно! Поздно!» - кричит ответственный секретарь «Вечерки».
«Опоздал, опоздал», - злорадствует судья в облике Эльзы Кох.
«Ладно, Сегал, ладно, - щерит редкие зубы, толкая Ефима в плечо, Эльза Кох, - вставай. Не тужи! Прочти мне своего «Котенка усатого», может смилуюсь, восстановлю тебя на работе...»
Невероятным усилием воли Ефима приподнимается, начинает декламировать:
Котик наш усатый,
Серый, полосатый...
Серый, полосатый Котик наш усатый...
Но больше ничего он не помнит. Эльза Кох вреднюще улыбается, он падает куда-то...
...— Фима! Фима! Боже мой! Очнись, очнись же! Что с тобой? Очнись, ради бога!... Какой котик? Что ты говоришь?! Фима, очнись!
Словно издалека-издалека до сознания Ефима доходит тревожный голос... кажется, Нади. Он открывает глаза. Будто из густого тумана медленно выплывает русая головка Наденьки, потом испуганные, плачущие ее глаза... потом чья-то знакомая и незнакомая женская фигура. Ефим видит, но не понимает, что все это значит.
- Слава богу, в себя пришел, - говорит знакомый и незнакомый женский голос.
- Где я? - еле слышно шепчет Ефим.
- Фима, Фимочка! Это я, Надя! Почему ты очутился на полу? Что случилось?.. Боже, он весь горит... Лена, помоги положить его на кровать.
Ефим чувствует, как его поднимают, кладут голову на подушку и... растворяются, исчезают куда-то женские образы...
Когда он вновь очнулся, увидел перед собой женщину в белом халате, Наденьку, соседку Лену.
- Сорок и одна, - говорит женщина в белом халате. - Немедленно в аптеку за норсульфазолом! А я тем временем сделаю ему укол.
- Что с ним, доктор? — спрашивает Надя. — Это не опасно?
Шершавым языком Ефим облизывает сухие губы, голова на части раскалывается от боли.
- Пи-ить, - говорит он чуть слышно, - пи-ить.
Только к вечеру следующего дня температура у него понизилась. Он чувствовал себя обессиленным, измученным, подавленным, ни есть, ни пить не хотелось, но по настоянию сразу побледневшей, осунувшейся Нади с превеликим трудом поглотил несколько ложек наваристого супа, немного яблочного джема с крохотным кусочком булки.
- Врач говорит, Фима, ничего страшного: нервное перевозбуждение плюс небольшая простуда, - успокаивала Надя, - еще денек-другой и почувствуешь себя совсем хорошо. Веришь мне?
Ну, как он мог не верить своей родной Наденьке, единственной, неповторимой «курочке без мамы»!.. Умница! Ни о чем не расспрашивает: где был в тот день, когда заболел, что его так потрясло? Ведь наверняка о чем-то догадывается, а не затевает лишних разговоров. Само присутствие возле него Наденьки, ее нежный облик - лучший для него волшебный баньзам.
В комнату вошла со свертками соседка Лена.
- Вот, Надя, все, что ты просила. А ты, Ефим, повеселел, значит, дело на поправку пошло. Не пугай нас больше! Надя, если что - пошуми мне.
Соседка ушла. Надя убрала свертки в шкаф, служивший Сегалам и гардеробом, и буфетом, и кладовой одновременно, потом поправила под Ефимом подушки, завернула ему ноги в одеяло, села рядом на стул, ласково спросила:
- Может быть, уснешь? - Прикоснулась губами ко лбу. - Нет, температура у тебя не повышается, - сказала обрадованно. - Усни, Фима, а?
Спать ему совсем не хотелось. Чтобы не огорчать Надю, согласился:
- Хорошо, усну... - опустил почему-то очень тяжелые веки, глубоко вздохнул, попробовал задремать.
Не спалось. Через некоторое время он чуть приоткрыл глаза. Сквозь сетку густых ресниц увидел склоненную на его подушку Надину пепельно-русую головку. «Устала, - подумал с теплотой и болью, - наверно, за сутки и глаз не сомкнула, дежурила, хлопотала у постели непутевого мужа. - Он опять закрыл глаза, но сон так и не шел. Он думал: - Какое все-таки счастье, что Наденькина дорога, по воле судьбы, в тот уже неблизкий майский день пересеклась с его дорогой! С тех пор... да мало ли что было с тех пор! Главное - есть Наденька...»
Внезапно, словно откуда-то с высоты, к Ефиму донеслись неясные звуки то ли песни без слов, то ли неясные слова, звучащие песенной мелодией. Он прислушался, уловил ритм, настроение и, как ему почудилось, смысл мелодии. Появились слова, они складывались в строчки, строчки - в стихи:
Эта тема совсем не нова - Настоящее бьется с прошедшим.
Разболелась моя голова,
И мне кажется, я - сумасшедший...
В полумраке плетутся мечты,
Тучи плотно на крышу насели...
Хорошо, что, любимая, ты В этот час у моей постели.
Не печалься, не стал я иной,
Хоть в душе и тревожно и пусто...
Все пройдет, если рядом со мной Воплощение мысли и чувства.
Он открыл глаза. Жены в комнате не было. Дверь приоткрыта.
- Надя! Наденька! - крикнул он негромко: голос ослаб.
Она тут же появилась на пороге.
- Ты вздремнул? Я на минуточку отлучилась на кухню. Тебе лучше?
- Лучше. Присядь, послушай, что я во сне сочинил.
- Разве стихи и во сне сочиняют?
- Бывает... - улыбнулся он слабо, - я не спал, только глаза закрыл, мне показалось, и вдруг, представь себе, сочинил стихотворение. Слушай. Оно посвящено тебе.
- Какой ты счастливый, - воскликнула она, когда Ефим окончил декламировать, - найти нужные, вроде бы обычные слова, заставить их звучать всегда по-новому, - это, наверно, и есть талант?.. И все у тебя хорошо получается. Даже сказочка для ребятишек и та, по-моему, славненькая, непосредственная. «Котик наш усатый, серый, полосатый...» - она продолжала наизусть читать сказку.
Ефим не слышал ни слов, ни ее голоса, замер. Вдруг спросит: «Как дела в издательстве, когда книжка выйдет?» Что отвечать?
У него на душе отлегло, когда она продолжила:
- Я отварила кусочек судачка, теперь поешь или попозже?
Ему даже есть захотелось.
- Судачка? Да, поем, подать его сюда такого-разэтакого!
Надя вышла на кухню. «Пронесло-то пронесло, - думал он, - да надолго ли?.. Рано или поздно придется открыть правду. Наверно, было бы лучше сделать это немедля: какой тяжкий груз снял бы он с себя!.. Верно, с себя груз снимет, а каково будет Наде? Ее страшное известие придавит как плита. Нет, - решил он, - после выздоровления потихоньку подготовлю ее, потом все выложу».
Она принесла две тарелочки с рыбой и картофельным пюре, одну подала Ефиму, с другой села подле кровати. Рыба свежая, вкусная, оба уплетали ее с аппетитом, после пили чай. Помешивая ложечкой в стакане, Надя склонила головку, лукаво посмотрела на мужа.
- Фима, у меня огромная для тебя новость.
Он с любопытством посмотрел на нее.
- Может быть сам догадаешься? Нет, не догадаешься... Знаешь, - щеки ее разрумянились, она тихо смущенно прошептала: - у нас будет ребеночек... Не веришь? Да-да, у нас будет ребеночек! Я так рада! Я так долго этого ждала, Фима, родной мой...
Нет, Ефим не вскочил с постели, забыв о недуге и слабости, не схватил жену в охапку, не закружился вместе с ней по комнате, не осыпал поцелуями любви и благодарности, не воскликнул: «Наконец-то! Ура! Спасибо тебе, Наденька!»
Известие Нади ошеломило его, заставило почти физически ощутить могучие клещи капкана, в который он роковым образом попал. Только что он намеревался все ей рассказать... Но теперь, когда она так счастлива от ожидания материнства, от многих успехов мужа и радужных надежд - это стало совершенно невозможным... Он привстал с постели, обнял Надю, крепко прижал к себе.
- Радость моя... - и внезапно почувствовал неодолимую слабость, головокружение, разомкнул объятья, обессиленный откинулся на подушку.
- Фима, что с тобой? - Надя испугалась, увидев, как он побледнел.
- Не пугайся, это от великой радости... Это... сейчас будет лучше.
Она заботливо оправила постель.
- Успокойся, ляг поудобнее.
Он повиновался, полуприлег, отдышался. Надя увидела, что лицо его порозовело, села рядышком, стали мечтать.
- Будет у нас сын, Наденька, красивый, сильный...