Страница 26 из 47
Ваня… Сержант Иван Березов. Форсирование Вислы, бои под Мангушовом, Одерский плацдарм… Ваня…
Вот на этой улице небось водил он хороводы, звездными вечерами собирал своей гармонью звонкоголосый девчатник, и эти довоенные потемневшие бревенчатые избы и березы-вековухи, что столпились на берегу старого пруда, слышали, видели Ваню…
Глубоко дыша полевой прохладой, ощущая на спине теплую испарину, Фролов взошел на холм, расстегнул ворот и огляделся окрест.
Деревня лежала под ним большой пестрой подковой. Среди двухрядья домишек выделялось высокое здание клуба. Возле него, на площадке, что-то темнело. Фролов догадался, что это фундамент под обелиск. Но почему он заложен здесь?..
Слева от клуба, оцепляя площадку, выстроились кирпичные амбары с высокими шиферными крышами, справа каланчой тянулась в небо не завершенная строителями водонапорная башня. В таком окружении обелиск затеряется, эти кирпичные громадины лишат воздуха, задавят, его.
Легкомысленно, Егор Кузьмич, очень легкомысленно у нас получилось. Вон у школы, смотрите, какой простор! Там парк настоящий можно заложить у обелиска. Туда не обелиск, а памятник бы!..
Фролов достал из кармана список погибших. Фамилия, имя, отчество. Одна, две, три… 47 коротких строчек.
Березов Иван Степанович
Фролов всматривался в печатные буковки. На прежних обелисках имена павших он писал бронзой на железных табличках, делал это со спокойной старательностью, ощущая порой лишь легкий холодок кладбищенской печали. А сейчас волновала каждая строчка.
Шукшанов Василий Антонович
Кто, кем был Шукшанов, как он жил и погиб? Фролову захотелось непременно сейчас узнать о Шукшанове, о всех сорока семи…
Он встал, окинул взглядом улицу и шагнул к ближнему дому. На завалинке в ожидании стада дремал старичок. Фролов спросил:
— Не скажете, дедусь, где Шукшановы проживают? Василий Антонович…
— Шукшанов, говоришь, Василий? — Старичок заморгал мокрыми глазами, вспоминая. — Такого у нас, кажись, нету. Есть Антон Шукшанов. А Василия… Василий Антоныч! Фу ты! Сшибся с памяти! Знаю, помню… Так он ить на войне остался. Где же ему проживать. Убит… А отец его и все Шукшановы… вон домик нарядный. Там они.
Сконфуженный от неумелого вопроса, Фролов зашагал по улице.
Это был сказочный терем-теремок. Стены небесно-голубые, фронтон красный, а в центре его полукруг из золотых клиновидных реечек — лучи восходящего солнца. По карнизам, углам и наличникам сбегали затейливые деревянные кружева. На самом острие шиферной крыши — резной конек.
Во дворе, за настежь распахнутыми воротами, Фролов увидел человека, строгающего доски на верстаке. Рубанок мягко скользил по доске, путаясь в тонких белых стружках.
— Добрый вечер, — подходя, сказал Фролов.
Человек обернулся. Это был Антон Иванович.
— Так это вы Шукшанов? — растерянно спросил Фролов.
— Я. А что?
— Ничего. Просто… думаю: где Шукшановы живут?
Антон Иванович как-то подозрительно взглянул Фролову в глаза и отвернулся к доске. Дострогал ее, отложил рубанок, присел на чурбак. Задубелыми, широко растопыренными пальцами, точно граблями, поскреб голову, приглаживая седые вихры.
— Садитесь, — предложил он, вынул из-под верстака табуретку, сдул с нее стружки. — Садитесь. Отдохнем. С меня на сегодня хватит.
— Да, после работы отдыхать надо, Антон Иванович, — присаживаясь поддакнул Фролов, не зная, о чем говорить дальше.
— Надо бы, но… Вот Григорию, сыну, сейчас помогаю, доски для сеней готовлю. Рядом они строются, видали? Хороший дом. Торопимся до покрова дня кончить… Женился Григорий, ребенка заимели… Хотят в отдельности от родителев пожить. Ну и дай бог. Чего им тут тесниться? У нас, окромя Григория, еще двое…
— Сколько же у вас всего детей? — спросил Фролов.
— Пятеро. Было пятеро. Теперь трое… В колхозе все работаем…
Из огорода в дом прошла высокая светловолосая девушка в коротком сарафанчике, с коромыслом на оголенных загорелых плечах.
— Меньшая дочка, Варя. — Кивнул на нее Шукшанов. — Одни мы тут хозяйствуем. Старуху на курорт проводили…
Фролов заметил, что сейчас Антон Иванович вовсе не такой уж угрюмый молчун, каким выглядел днем. Может, оттого, что в гости пожаловали к нему.
— Кто это ваш дом разукрасил? — поинтересовался Фролов.
— Поболе тридцати лет стоит. Перед войной срубил. — Шукшанов достал мешочек с махоркой, клок газеты, стал сворачивать козью ножку. — Крепкий дом, из, сосны. Только подкрашиваем его да крышу заменили… А нарядил его Васек, сын. Охоч он был до этих резных узоров. Целый год, кажись, строгал да выпиливал. Вот, гляньте, по карнизу завивки какие. А веранда! Поглядеть чего стоит, а сделать?.. Хотя бы инструмент у Васька особый имелся. Нет. Пила, топор, стамеска. А вот какое сотворил!
Шукшанов прикурил и, сипло покашливая, задумчиво уставился в одну точку. Сейчас замкнется, как днем, и тогда не очень-то поговоришь с ним.
— Антон Иванович… вот здесь среди фамилий погибших Анастасия и Василий Шукшановы, — сбивчиво начал Фролов и вынул список. — Это ваши дети… Пожалуйста, расскажите о них.
Шукшанов курил и долго молчал, словно не услышал вопроса.
— А чего рассказывать? — наконец вздохнул он. — Говори не говори, а их нет. Лучше б мне, старому… Целым вернулся, а они…
Он нагнулся, вдавил окурок, покачал головой.
— Да, война ни на что не глядит. Сослепу лютует… Так что рассказать вам?
Зашли в дом. И опять Фролов рассматривал пожелтевшие фотокарточки, читал письма.
— Настя старшей у нас была. Следом за мной на фронт пошла. — Антон Иванович сидел на диване, у стола, за которым Фролов разглядывал снимки и письма. — Прытка была. Не девка — парень в юбке. И дела затевала не девичьи. В школе радиоприемники мастерила. На соревнования в город ее возили. Бывало, вот и колдует и колдует, наушниками уши прижмет, волны ловит… Война сразу ее со двора смахнула. Подалась в военкомат. Молода, не берут. В городской комсомол пошла за помощью. Уехала все ж на фронт. Бортрадисткой воевала… Гдей-то под Киевом сбили ихний самолет.
Антон Иванович докурил вторую самокрутку, понес ее на кухню, вернулся, сел, помолчал с минуту и снова полез в карман за кисетом.
— Ну, а Васек в сорок третьем осенью ушел, — продолжал он. — На фронте мы списались. Мать адреса нам прислала. Хотелось мне съездить к нему. Недалече мы друг от друга воевали. Волховский фронт…
Фролов тихо листал альбом.
— А это кто? — спросил он, увидев на одной фотокарточке рядом с Василием девушку. Ее лицо показалось ему знакомым.
Шукшанов привстал с дивана, взглянул на фотографию.
— А… Это наша бывшая сноха. Васькова жена… Поженились, а пожить не пришлось… Да вы ее нынче видали. Фельдшерица, Татьяна Сергеевна.
На пожелтевшей карточке, прильнув к девушке, в деланно-непринужденной позе сидел бровастый большелобый юноша. Фролову как-то даже не верилось, что этот долговязый юнец, почти подросток, когда-то был мужем Татьяны Сергеевны. А она красивая была. Да и теперь еще хороша, и он, Фролов, сегодня собирался в гости к ней…
— Хороший фельдшер, — сказал он, — и мальчик у нее мне понравился. Баянист.
— Учится помаленьку. Не знай, как дальше пойдет… Но слух у него цепкий, какой хошь мотив подберет.
— А Василий тоже любил музыку?
— Не скажу, не помню. Он ведь больше к рисованию тянулся, — сказал Шукшанов, помолчал озабоченный и добавил: — Сережа-то у Татьяны, сами понимаете, не от него, не от Васька… Не успели они ребенка заиметь.
Шукшанов посмотрел Фролову в глаза, увидел в них вопрос.
— Ничего плохого я про Татьяну не скажу. Женщина как женщина. Аккуратная, — сказал он и как-то стыдливо замолчал, посасывая козью ножку. Фролов тоже молчал. Ожидаючи, Шукшанов продолжил: — После войны Татьяна одна жила. Деревня поредела мужиками. А вдов-солдаток — хоть забор городи. А тут девки подросли — им тоже суженых подавай. Только где взять-то? Некоторые мужики петухами ходили, избаловались. Пробовали и к ней липнуть. Да попусту… Так и жила. За кого-нибудь замуж не хотелось, а доброго негде взять. А может, просто не везло. Говорят же, на вдове жениться что старые штаны надевать. — Шукшанов горько, совестливо улыбнулся. — А потом… Тут строители асфальтовую дорогу прокладывали. Бригада в селе у нас стояла. Инженер их — парень молодой… Будто бы с ним Татьяна любовь затеяла… Они-то уехали потом… Вот. А так женщина она чистая. И нас, стариков, не забывает. Одно жалко: Сережа без отца. Липнет к каждому мужику, кто приветит. К Николаю Березову пристрял. Тот его то на машине прокатнет, то на рыбалку утащит…