Страница 29 из 48
Груздь с опаской, кажется, посмотрел на отпечатки своих сапог и умоляюще взглянул на Смолина.
Капитан правильно понял этот взгляд и кивнул головой:
— Пожалуйста, я могу объяснить. У людей среднего роста — шаг обычно сантиметров семьдесят. Чем быстрей идешь — тем шире шаг. От опушки до этого места Курчатов шел совершенно спокойно. Вы можете сами убедиться в этом, смерив расстояние между следами. Что ж получается? Охотник, увидев дичь, так идти не будет. Он то заспешит, то тихо пойдет, то остановится. Значит, Курчатов не видел дичи.
— Он был очень спокойный охотник, — расстроенно проговорил Груздь.
— Вы поминали: охотитесь с детства. Собрались вы на косачей и уток. Зачем же взяли патроны с дробью пять нолей? Такой дробью стреляют коз, журавлей, дроф.
— Могли встретиться гуси, лисица. На всякий случай и взял.
— Допустим. Но вы увидели бекасов еще на опушке. Перезарядить ружье — секунда. У вас же были патроны с десятой дробью. Этой мелочью и бьют бекасов.
— Верно, мог. Заволновался и забыл.
Понятые с настороженным любопытством бросали взгляды на следователей, косились на счетовода: «Раззолочен да подмочен, вроде».
— Я думаю, — помолчав, сказал Груздь, — что выстрелил раньше времени. У меня старое ружье, может, ослабли спуски.
— Нет, — не согласился Смолин, доставая из кармана бумажку. — Специалист осмотрел ружье, измерил силу напряжения спусковых крючков. У вашего ружья очень тугие спуски: у правого ствола — десять фунтов, у левого — семь с половиной. Это — вдвое больше, чем следует. Какой уж тут случайный выстрел!
Подошли к покойному. Смолин спросил:
— В городе вы сказали, что почти сразу после выстрела поехали к нам. Это — неправда. Зачем вы обыскивали тело?
— Не было этого.
— Обыскивали. Возле тела шесть окурков. Это ваши. Вы прижигали папиросы одну за другой, на песке только одна обгоревшая спичка. Даже при таком темпе курения на это ушло бы полчаса. У ног покойного, на песке — глубокий вдавленный след. Вы опускались на колени. Искали что-нибудь в карманах убитого?
Груздь ответил безучастно:
— Это не мои окурки.
— Ваши. Вы только что бросили еще один окурок. У него и у этих — одни отпечатки: вы при курении жуете мундштук.
Счетовод, не слушая капитана, сказал:
— Отпечаток в песке — мой, не отказываюсь. Я хотел узнать, жив ли еще Семен Петрович.
Гайда как-то неловко улыбнулся, всем своим видом показывая, что ему стыдно слушать, когда люди вот так говорят неправду.
— Как же так? Вдавленность эта у ног покойного. А вы должны были, наверное, опуститься у головы или у груди товарища…
Груздь долго и сосредоточенно рассматривал носки своих ботинок, потом разжег папиросу и, не куря, швырнул ее в траву.
— Так как же все-таки? — настаивал Смолин.
— Я все сказал. Нечего из меня жилы тянуть.
— Как вам угодно.
Солнце уже схоронилось за лесом, когда понятые, подписав протокол, неохотно согласились подождать у озера больничную машину.
Следователи и счетовод уехали в город.
Утром Смолин отправился на квартиру покойного. На другой машине с ордером на обыск квартиры Груздя уехал Анчугов.
Небольшая холостяцкая комната Курчатова была на замке. Смолин опросил соседок и у одной из женщин, после долгих объяснений, взял плоский английский ключ покойного.
Пригласив понятых, капитан занялся обыском. В небольшой комнате, уже успевшей покрыться тонким слоем пыли, почти не было мебели. Смолин в течение двух часов пересмотрел каждый листок, каждую рубашку в чемодане, посуду, простукал полы и стены.
Почти ничего нужного, интересного Смолин не нашел. Единственное, что обратило на себя внимание сыщика, была записка на большом листе бумаги, без подписи и без даты. Смолин внимательно прочитал ее. Там было всего несколько слов:
«Ваня! Поедем или не поедем? У меня все готово. Отвечай ясно».
Вернувшись в управление, Смолин поговорил с Крестовым и Кичигой и отправился в артель.
Это было одно из странных учреждений, выросших и бурно действовавших после войны. Несколько десятков человек сооружали здесь громоздкие кровати с панцирными сетками, больше похожие на катафалки, трепали из какого-то тряпья техническую вату, красили зеленой ядовитой краской жестяные умывальники.
Войдя в кабинет председателя, Смолин невольно улыбнулся. Невзирая на скромные масштабы производства, в комнате начальства стояла дорогая, впрочем, безвкусная мебель, на столе тускло сиял мраморный чернильный прибор.
Председатель сидел на простом дубовом стуле, но для посетителей были предназначены два огромных мягких кресла.
Подивившись про себя этому, Смолин присел было на кресло, но тут же встал. Пружины кресла под тяжестью тела ловко и мягко ушли вниз, и над массивным столом председателя артели осталась торчать только голова посетителя.
Пересев на стул, Смолин показал документы.
Председатель терпеливо выслушал капитана, искренне огорчился, узнав о несчастье, но признаков большого горя не обнаружил. Смолину даже показалось, что он возбужден так, как бывают возбуждены люди, обожающие новости и умеющие бесконечно точить о них языки.
Все опрошенные следователем люди в один голос утверждали, что Груздь и Курчатов были большими друзьями и умышленное убийство здесь совершенно исключалось.
Начальник кроватного цеха Курчатов всегда отзывался о счетоводе в самом лучшем смысле, постоянно подчеркивал его честность и порядочность.
Друзья вместе переехали сюда из деревни, где тоже работали в небольшой артели, производившей хозяйственное мыло, олифу, краски.
В управлении Смолина уже ждали Анчугов и Гайда. Помощник капитана сообщил, что обыск на квартире Груздя не дал ничего существенного.
Гайда отчужденно молчал, и Смолин был уверен, что этот умный и цепкий человек уже придумал или придумывает, как действовать дальше.
Но так как Михаил Иванович не открывал рта, Смолин начал разговор первый.
Поделившись впечатлениями от артели, капитан рассказал о записке, найденной в квартире Курчатова.
— Письмо, как письмо, — осмотрев бумажку, сказал Гайда. — Недомерок только. Непонятно.
— Недомерок, Михаил Иванович?
— Слов мало, а лист большой. Одиннадцать слов. Четвертушки тетрадной хватило бы.
Смолин молча вздохнул: «Господи! Сколько же учиться еще надо, чтобы все видеть и не делать ошибок».
— И еще, — сказал Гайда, — язык у него, у Груздя, отсох, или что?
Смолин и Анчугов переглянулись.
— Писал зачем? — пояснил свою мысль Гайда. — Сказать не мог? Рядом работали.
— А вы уверены, что это его записка? — спросил Анчугов.
— Его. Я автобиографию посмотрел. Заметный почерк. На записке такой же.
В кабинет зашел Кичига. Выслушав Смолина, он прочитал записку и вернул ее капитану.
— В гости не зовете? — спросил Гайда.
Кичига кивнул головой:
— Пойдемте. Вы убеждены, что лист дописан симпатическими чернилами?
— Не убежден. Но лист большой, а слов мало. Все может быть.
Все прошли в лабораторию.
Майору хватило нескольких минут, чтоб подготовить аппаратуру. Взяв у Смолина лист, в самом верху которого были написаны две строки, Кичига положил его на небольшой экран.
Включив инфракрасные лучи, он чуть склонился над листом и долго всматривался в начавшую светиться поверхность.
Наконец майор щелкнул кнопкой выключателя и потушил аппарат.
— Ничего? — спросил Гайда.
— Ничего. Попробуем ультрафиолетовые лучи.
Но и эта проверка ни к чему не привела. На чистых местах листа не проступало никаких букв.
— Остаются еще рентгеновские лучи, — включая освещение, сказал Кичига. — Если в качестве чернил применялись соли свинца, меди, бария, сурьмы или других тяжелых металлов, мы это увидим. Пройдемте в соседнюю комнату.
В затемненном кабинете, куда вскоре перешли Кичига и его товарищи, одиноко работал лаборант. Выслушав начальника, он направился к аппаратуре.