Страница 15 из 40
«Когда „блуждающий поезд“ приближался к Пскову, — пишет Г. М. Катков, — пассажиры его надеялись, что приближаются к тихой гавани и что личное присутствие Императора произведет магическое действие. Государь был вправе ждать, что главнокомандующий Северным фронтом первым делом спросит, какие будут приказания. Однако произошло совсем другое».[114]
По воспоминаниям почти всех участников событий в Пскове, Государь прибыл в этот город примерно в половине восьмого вечера. Сам Николай II сообщал Императрице в телеграмме следующее: «Телеграмма № 23, подана в Пскове 1917, 0 ч. 15 мин. Получена в Ц.С. 2 марта 1917 в 12.55. Ее Величеству. Прибыл сюда к обеду. Надеюсь, здоровье всех лучше и что скоро увидимся. Господь с вами. Крепко обнимаю. Ники».[115]
Так как обед в России был примерно в 20 часов и соответствовал времени современного ужина, то время прибытия царского поезда в Псков можно считать установленным.
Псков встретил Государя мрачно. «Будучи дежурным флигель-адъютантом, — пишет полковник А. А. Мордвинов, — я стоял у открытой двери площадки вагона и смотрел на приближающуюся платформу. Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением, кажется, губернатора), всегда задолго и в большом числе собирающегося для встречи Государя, на ней не было. Гдето посередине платформы находился, вероятно, дежурный помощник начальника станции, а на отдаленном конце виднелся силуэт караульного солдата. Поезд остановился. Прошло несколько минут. На платформу вышел какой-то офицер, посмотрел на наш поезд и скрылся. Еще прошло несколько минут, и я увидел наконец генерала Рузского, переходящего рельсы и направляющегося в нашу сторону. Рузский шел медленно, как бы нехотя, и, как нам всем показалось, нарочно не спеша. Голова его, видимо, в раздумье была низко опущена. За ним, немного отступя, шли генерал Данилов и еще два-три офицера из его штаба».[116]
Что же сказал генерал Рузский, оказавшись в вагоне? Поддержал ли он своего Государя, подтвердил ли свою готовность исполнить свой долг перед ним? Ничего подобного. «Генерал Рузский, — вспоминал позже Император Николай II, — был первым, кто начал разговор о необходимости моего отречения».[117]
«Теперь уже трудно что-нибудь сделать», с раздраженной досадой говорил Рузский, «давно настаивали на реформах, которые вся страна требовала… не слушались… теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителя», — недовольно сказал он членам свиты. Встретившись с Императором, Рузский высказал соображение, что надо соглашаться на «ответственное министерство». Можно себе представить горечь Николая II, вместо опоры встретил в лице Рузского очередного своего противника. Николай II высказал мысль, что он не может пойти на этот шаг, что он хранит не самодержавие, а Россию. В ответ он услышал почти требование Рузского «сдаваться на милость победителя». Только теперь перед Царем стала проясняться вся глубина заговора. «Когда же мог произойти весь этот переворот?» — спросил он Рузского. Тот отвечал, что «это готовилось давно, но осуществлялось после 27 февраля, т. е. после отъезда Государя из Ставки».[118] «Перед Царем встала картина полного разрушения его власти и престижа, полная его обособленность, и у него пропала всякая уверенность в поддержке со стороны армии, если главы ее в несколько дней перешли на сторону врага», — пишет генерал Дубенский.[119]
С этого момента Император окончательно понял, что он в ловушке и что он ничего не может предпринять. Д. С. Боткин, брат расстрелянного с Царской Семьей в Екатеринбурге лейбмедика Царской Семьи, писал в 1925 году: «Революция началась задолго до того дня, когда А. И. Гучков и Шульгин добивались в Пскове отречения Государя. Как теперь установлено, Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения. Когда Царский поезд остановился на станции Псков, Государь уже не был его хозяином. Он не мог направлять свой поезд согласно его желанию и усмотрению, и самая остановка в Пскове не была им намечена. Генерал Радко-Дмитриев говорил впоследствии, что если бы Государь, вместо того чтобы ожидать в своем вагоне думских делегатов из Петербурга, сошел бы на станции Псков и поехал в автомобиле по направлению расположений войск вверенной ему армии, события приняли бы совсем иной оборот. Несомненно, что прием Государем гг. Гучкова и Шульгина в штабе Радко-Дмитриева носил бы иной характер и имел бы совершенно иные последствия; но остается под вопросом: мог ли Государь осуществить свой отъезд на автомобиле со станции Псков? Мы не должны забывать, что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика на Царском поезде, была причастна к революции»[120]
Когда читаешь воспоминания членов царской свиты о событиях февраля 1917 года, то невольно поражаешься какой-то их беспомощности и обреченности. Никто из них и не пытался действенно помочь монарху, хотя бы морально поддержать его, а все надеялись на «авось», на «чуточную мечту». В этих условиях единственным, кто продолжал сопротивляться и отстаивать монархию, был сам Николай II. В 1927 году вышла цитируемая нами книга «Отречение Николая II» со вступительной статьей М. Кольцова. Кольцов был тогда в стане победителей, тех, кто истреблял Романовых «как класс», кто всячески клеветал и унижал память последнего Царя. Тем более для нас интересен тот неожиданный вывод Кольцова, когда он пишет о Николае II: «Где тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека — самого Николая. Нет сомнения, единственным человеком, пытавшимся упорствовать в сохранении монархического режима, был сам монарх. Спасал, отстаивал Царя один Царь. Не он погубил, его погубили».[121]
Лишь после того, как великий князь Николай Николаевич и все командующие фронтами генералы Алексеев, Брусилов, Эверт, Сахаров, Рузский, адмирал Колчак прислали ему телеграммы или передали их устно «со слезными» просьбами отречься, он понял: все — круг замкнулся.
Здесь необходимо сказать несколько слов о юридических, нравственных и исторических аспектах так называемого «отречения».
Обстоятельства пребывания Государя в Ставке, его отъезда в Царское Село, остановки в Пскове и так называемого «отречения», казалось бы, хорошо изучены. Десятки людей оставили об этом свои воспоминания, имеются дневниковые записи самого Государя. Однако при детальном исследовании событий, происшедших вокруг Императора Николая II в период с 22 февраля по 9 марта, выясняется, что они покрыты плотной завесой тайны. Более того, выясняется, что в течение десятилетий мы имели представление об «отречении» Государя, основываясь на заведомо ложной версии предателей и заговорщиков.
В результате заговора Император Николай Александрович оказался в полной изоляции. Он был окружен либо врагами, либо теми, кто не был в состоянии по разным причинам предпринять какие-либо действия в защиту Государя. В этих условиях от Царя первоначально требовали «ответственного» министерства. Само по себе это требование было далеко не новым: его уже выдвигала думская оппозиция в 1915, 1916 годах. Но в феврале 1917 года это требование получило новое дополнение: после его принятия Царь, по мысли заговорщиков, должен был отречься от престола. То есть таким образом Император должен был освятить новую масонскую власть. Николай II на это не пошел, так как отлично понимал, в чьи руки будет передана судьба России. Уже под арестом в Царском Селе он сказал Юлии Ден, указывая на министров Временного правительства: «Вы только взгляните, Лили. Посмотрите на эти лица… Это же настоящие уголовники. А между тем от меня требовали одобрить такой состав кабинета и даровать конституцию».[122]
114
Катков Г.М. Указ. соч., с. 418.
115
ГА РФ.
116
Отречение Николая II, с. 104.
117
Ден Ю. Указ. соч., с. 163.
118
Отречение Николая II, с. 62.
119
Отречение Николая II, с. 62.
120
«Русская Летопись», книга 7, Париж, 1925, с. 208, статья С.Д. Боткина «Что было сделано для спасения Императора Николая II».
121
Отречение Николая II, с. 22.
122
Ден Ю. Указ. соч., с. 165.