Год французов

— Он, Дик, наверняка старался, чтоб лучше вышло. А тебе было все равно, ты и пальцем не шевельнул.

— Ну, не скажи. Учился в колледже Святой Троицы среди самых благородных, деньгами сорил, из игорных домов не выходил. — Он вдруг весело рассмеялся. — Совсем забыл! Представляешь, Элен, я учился в одном классе с Уолфом Тоном.

— Кто это такой?

— Неужто не знаешь? Спаситель твой, да и всей Ирландии. Это он наслал на нас полчища французов да этот батрацкий сброд из Мейо. Не думал я тогда, не гадал, что все так обернется. Учились вместе: господский сын и сын каретника, любил все спорить, горло драть. А из себя невидный такой, тощий.

— Он католик?

— Скорее магометанин, хотя назывался протестантом. Да, бежит времечко. Вот и до нас, до Тоберкурри, повстанческая армия дошла, и я торчи тут на стене, как горгулья, с подзорной трубой. Плохи у повстанцев дела, Элен. И позади англичане, и впереди англичане. Отвернулся от них господь.

Судя по рассказам очевидцев, восстанием было охвачено все графство Мейо, да и центральные графства тоже. Скорее всего, туда, а не в Слайго и направлялась сейчас повстанческая армия. Пропадет урожай в Мейо, которого хватило бы на год. Сколько помещиков разорится, и пойдут их имения с молотка, а их арендаторы — с протянутой рукой по холодным зимним дорогам. Придут и к воротам его усадьбы, если сам он доживет до зимы: женщины, закутанные в платки, будут просить еды для детей, а позади будут маячить их исхудавшие, с ввалившимися щеками мужья — гордость не позволит им подойти ближе. Впрочем, гордость скоро из них выбьют. Но ради чего эти испытания? Ради чего? Чтобы потрафить тщеславию Уолфа Тона да школярским принципам Тома Эммета. А если он, Маннинг, лишится урожая, ему крышка: пойдет по миру, а в нищенском деле у него навыка нет.

Элен положила ему руку на плечо.

— Спускайся-ка вниз, Дик, да поешь горячего в доме.

Он стряхнул ее руку.

— Мне и здесь хорошо, Элен. Если хочешь, сходи за мясом и хлебом, и оставь меня в покое.

Он провел рукой по каменному парапету. Когда построили эту крепость? В четырнадцатом или пятнадцатом веке. Во времена Кромвеля ею владело семейство Мак-Дермот. До сих пор живут в Тоберкурри Мак-Дермоты, кичатся тем, что некогда были в округе первыми господами. Иной воскресный день Мак-Дермот приводил к крепости сыновей, и они, в грубой одежде, с непокрытыми головами, стояли, точно пастухи, поставленные у крепостной стены художниками-граверами, чтобы лучше сопоставить пропорции и масштаб. История низвергла их: вчера — господа, сегодня — слуги. Крестьяне отныне и во веки веков. Двинулась армия Кромвеля на запад от Слайго, и Мак-Дермотов буквально вышибли из старой крепости, до сих пор в восточной стене зияет дыра — след от снаряда пушкарей Айртона. Неудивительно, что и по сей день поминают в Ирландии Кромвеля, жива еще зловещая тень великана в железных сапогах, слышно эхо грохочущих шагов из графства в графство.

И вот что досталось мне, Маннингу, после тех битв, но на сердце у меня неспокойно: на старой военной дороге сбираются новые армии. А в игорном доме Дейли свечи отбрасывают неровный свет на лица игроков, таких же, как он сам, наследников кромвельской солдатни, делаются ставки на урожай в Манстере и Коннахте. И Элен Кирван, длинноногая и бесхитростная крестьянская дочь, тоже досталась ему как трофей, и всякий раз, деля с ней ложе, Маннинг чувствует себя завоевателем: страсть его, не хуже пушек Айртона, сокрушит любую преграду. Сейчас она уже скорее жена, чем любовница: заботится о нем, докучает мелочной опекой, по вечерам вяжет у камина, а он проверяет и перепроверяет приходы и расходы по книгам. Вокруг следы отцовской расточительности: пустые конюшни, пол выложен каменной плиткой, летний павильон, бельведер, откуда любопытному взору открывался вид на Слайго. Все, что можно было продать, уже давно продано: серебряное блюдо, фарфор — на белом фоне голубым нарисованы влюбленные, они любуются с моста прозрачным ручьем. Все продано, все пошло с молотка купцам да богатым фермерам-скотоводам. Осталась лишь коляска, в которой они с отцом горделиво разъезжали по Тоберкурри — хозяин и хозяйский сын. Коляска сейчас в каретном сарае, поросла паутиной, полировка атласного дерева потемнела от грязи. Стоя рядом с ней, Маннинг будто наяву слышал, как потешается над ним покойник отец.

Через час к нему по винтовой лестнице взобралась Элен с подносом в руках. Маннинг стоял недвижно, опустив подзорную трубу. Элен поставила поднос на низкий парапет и взяла у него подзорную трубу.

По дороге в две шеренги шли люди, меж ними — редкие всадники. Голова колонны уже миновала крепость, а ее хвост тянулся до Тоберкурри. Впереди и с тыла ехали солдаты в голубых мундирах, основная же масса была одета в бурую, под стать осенним полям, что простирались по обеим сторонам дороги, домотканую одежду. Пики их уныло поникли. Элен опустила подзорную трубу, повернулась к Маннингу, и тут заиграла волынка. Мелодию она узнала сразу: марш О’Рурка. Словно сон: по знакомой с детства дороге, ясным солнечным днем, шагает мимо их дома целая армия.

— Они минуют нас, — сказал Маннинг. — Слава богу, держат путь в Коллуни. Шагайте, шагайте, только здесь не задерживайтесь. Видишь, и музыка тебе бодрая. Господи, хоть уши затыкай! Точно свинью режут.

Марш звучал все громче, казалось, будто играют со всех сторон.

— Тысячи две наберется. Остановись они у нас, разорили б вчистую. Видела ль ты когда-нибудь таких горемык? Ведь эти голодранцы из Мейо жрать горазды, пока До Слайго доберутся, все на своем пути съедят.

Элен снова подняла подзорную трубу, хотелось отчетливее разглядеть зеленое знамя, но стекло помутнело, покрылось каплями. Только тогда она поняла, что плачет. И слезы, и звуки волынки, и едва слышный стук копыт, лес пик, длинная цепочка бурых спин — вдруг все превратилось в орущую серую массу. Сердце сжалось от страха и неизвестности, ей стало дурно. Пришлось ухватиться рукой за парапет.

От рощицы лиственниц по лугу бежали двое с косами в руках. Маннинг вырвал у нее из рук подзорную трубу и стал всматриваться.

— Это сыновья Мак-Дермота, — определил он. — Один — Конор, а второго не помню, как зовут.

Брайан, хотела подсказать она, но язык не слушался.

— А ну, назад! Вы что, с ума сошли?! Сейчас же назад. Конор, ты что, не слышишь, что я говорю? Господи, да как же их остановить!

Парни добежали до крепостной стены, взобрались на нее, подхватили косы и перебросили на дорогу. Через минуту братьев Мак-Дермот было не различить в серо-буром безбрежье.

— Дураки, сосунки еще, — уже бесстрастно бросил Маннинг. — Бедный старик отец!

— А знаешь ли ты… — начала Элен, но голос у нее дрогнул. Маннинг только сейчас заметил, что она плачет, и обнял ее.

— Ну, эти-то молодчики не пропадут, — уверенно сказал он, — такие вечно ввязываются в заварушку, а потом выходят сухими из воды. Может, через пару дней еще и вернутся.

— Знаешь ли ты, — снова заговорила Элен, — что в Тоберкурри нашу усадьбу называют не Гармония, а Дом Мак-Дермотов?

— Знаю, — ответил он. — История нас всех основательно перетряхнула, покорежила! Не забыты былые обиды, не сведены старые счеты. Да поможет всем нам господь! — Он надавил запястьем на подзорную трубу и вогнал ее в футляр.

Уже к ночи услышали они драгун Крофорда. Сначала чистый серебряный звук горна ворвался за крепостную стену, пронесся по лугу и влетел в открытое окно гостиной. Маннинг сидел в носках и свободном жилете перед холодным камином, беломраморную с розовыми прожилками полку над ним поддерживали рабы-нубийцы, вырезанные из черного агата. Позади Маннинга на полке расположились новенькие, в нетронутых кожаных переплетах, с еще не разрезанными страницами тома протоколов и решений ирландского парламента. Столы в комнате были наскоро прибраны, хотя в углах, скрытая тенями от свечей, лежала пыль.

Услышав горн, Маннинг выпрямился и поднял голову, вслушиваясь. Но горн молчал.