Год французов

После выступления Корнуоллиса воцарилось молчание. Прервал его генерал Лейк.

— Простите, милорд, до меня сегодня все доходит медленнее, чем всегда. Насколько я понимаю, враг всего лишь в двенадцати милях от нас и в его армии не наберется и трех тысяч человек.

— Как знать, может, и все пять. Трудно судить по рассказам несчастных перепуганных, хотя и верных короне людей. Не забывайте, что после побед мятежников их ряды значительно пополнились. Возможно, в остальных провинциях и спокойно, а в Коннахте, несомненно, восстание приобрело всеобщий характер.

— Пусть даже пять тысяч. Согласен. Но и в этом случае огромное численное превосходство на нашей стороне, к тому же из этих пяти тысяч большинство — темная неотесанная деревенщина.

— Да еще плохо вооруженная, — вставил Корнуоллис. — Лишь пиками.

— А то и просто косами. С ними и в бой идут. Я видел лично.

— Не сомневаюсь, — бросил Корнуоллис, но Лейк не почуял язвительности.

— Тогда почему б нам не атаковать их с восходом солнца?

— И еще один довод, — заговорил лорд Роден. — Французов вряд ли более тысячи, этим сказано все. И пока не подоспел их второй флот, мы должны вышвырнуть из Ирландии Эмбера.

— До рассвета второй флот не подоспеет, — заметил Корнуоллис. — А наши основные части подойдут лишь завтра-послезавтра. К тому времени генерал Лейк уже успеет занять позиции на востоке за рекой.

— Но мы и сейчас превосходим врага по численности, — горячился Лейк, — и превосходим изрядно! Чего ж нам ждать?

Корнуоллис улыбнулся, бросил взгляд на повара, подогревавшего шоколад.

— Неужели, генерал, даже после вашей неудачи под Каслбаром вы по-прежнему считаете, что перед вами какой-нибудь дремучий предводитель разбойников? Нет, наш генерал Эмбер весьма искусный полководец, и главное оружие у него не коса, а неожиданность. Может, вы и знаете, как с ней бороться, а я, признаться, в растерянности. Воображение у меня на редкость скудное, да и к тому же я люблю последовательность, и единственное, что я могу противопоставить любой неожиданности, — подавляющее численное превосходство своей армии.

На длинном лице полковника-шотландца заиграла злорадная усмешка: ловко утерли нос Лейку.

— Конечно, генерал, наше королевство многим вам обязано, — продолжал Корнуоллис медоточивым голосом, — мы помним ваши победы над смутьянами в Уэксфорде, но там вам противостояли лишь крестьяне, темные, заблудшие люди, и вожаков у них не было, разве что горстка кровожадных попов. У Эмбера же тысяча отборных солдат, они хорошо вооружены, у них есть пушки. Причем самые лучшие, отлитые британскими умельцами в Шеффилде. Эти пушки достались ему в подарок после вашего бегства из Каслбара.

Вот он, долгожданный укор за каслбарское поражение, и ударил он больно, потому что брошен был неожиданно и любезнейшим тоном, словно в милой беседе за карточным столом в клубе. Даже Крофорд разинул рот в изумлении. А несчастный Лейк побагровел, щеки и шея у него стали ярче мундира.

Однако он не стушевался и ответил с достоинством, чем снискал наше восхищение.

— Ваше превосходительство, если вы считаете, что я справлюсь на восточном фланге, то не обманетесь. Если мятежникам удастся избежать битвы в Каслбаре, я встречу их и уничтожу.

— Ничего подобного вы не сделаете, — резко оборвал его Корнуоллис. — Разумеется, вы не пропустите их в Ольстер, даже если придется принять бой. Однако я бы предпочел обойтись без столкновения. Ваша задача — беспокоить противника, не давать передышки и мало-помалу теснить его в мою сторону. Рано или поздно враг окажется в тисках, и мы его раздавим. Но сами не соблазняйтесь, не ввязывайтесь в крупный бой. С такой тактикой вы, несомненно, знакомы. Помнится, вы не одну неделю протоптались в Уэксфорде, а только потом дали повстанцам бой на Горьком холме. Мне этого не понять.

Лейк хотел было ответить, но Корнуоллис поднял руку.

— Не стоит объяснений, генерал. Не стоит. Победу вы одержали славную.

Много позже, уже в постели, Корнуоллис по обыкновению писал письма друзьям в Англию. На нем была белая полотняная ночная рубаха и чепец с кружевами, прикрывавший редкие седины. Ни дать ни взять английский помещик из захолустной деревеньки.

Он оторвал от бумаги перо и взглянул на меня.

— Вы, лейтенант, должно быть, недоумеваете: справедливо ли так сурово попрекать генерала Лейка. Справедливо. В целом справедливо. Малоприятно, но справедливо. Сейчас генерал Лейк сотворит чудеса, только чтобы выполнить мою волю. Выполняя, с его точки зрения, несостоятельные и малодушные приказы, он преисполнится и некой гордости и жалости к самому себе. В этом и состоит счастье солдата, особенно глупого, солдаты нужны, чтобы побеждать в войнах, а не в отдельных битвах. Только мало кто способен это понять. Бедняга Лейк, ему, пожалуй, до конца своих дней не забыть Каслбара. Мне он весьма не по душе. Убогое воображение, стандартные мысли. Вы согласны со мной, лейтенант?

Я, разумеется, не ответил, занявшись бумагами.

— Весьма не по душе! Вы, конечно, спросите, почему я снова доверяю ему командный пост. Видите ли, лейтенант, Британская армия — заведение солидное, с давними традициями, и мы приходим не на год, не на два. Так стоит ли казнить позором генерала за то, что он проиграл сражение? Это больше в духе французов. Вечно они расстреливают и вешают своих полководцев, и теперь, раз есть гильотина, можно казнить, так сказать, оптом. Пока результаты впечатляют. Каждый старается вовсю. Но надолго этого не хватит. К концу нашей кампании генерал Лейк непременно будет награжден. За храбрость, разумеется, а не за мудрость. А вот генерал Эмбер видится мне мудрым человеком. Впрочем, чужой мудрости мы никогда не доверяем. Не так ли? Между тем именно на доверии и зиждятся все солидные заведения.

Он помолчал, потом пробормотал что-то еще и вскоре негромко захрапел. Я взял у него из рук перо, вышел из комнаты и кликнул слугу.

Лейк выехал рано поутру, до дороги на Клерморрис его сопровождал Корнуоллис, они смеялись, обменивались шутками и комплиментами, будто накануне не обмолвились ни одним резким словом. Словно два помещика собрались на охоту. День выдался пасмурный, не в пример предшествующим — солнечным и теплым. Над землей нависли тяжелые свинцовые тучи.

— Так вот, — наставлял Корнуоллис, — захочет неприятель сдаться, что сделал бы всякий разумный человек, не дожидаясь меня, берите их в плен, обещая и офицерам и солдатам соблюдение всех норм поведения и правил. Они — достойные противники.

— Вы, очевидно, имеете в виду не всех солдат? — уточнил Лейк. — Я полагаю, лишь французских.

Корнуоллис озадаченно взглянул на него.

— А под командой Эмбера иных нет.

— Но ведь еще есть мятежники-ирландцы, — напомнил Лейк.

— Конечно, есть.

Как мне невыразимо жаль, что не вслушался я с должным вниманием в их беседу, потому что она оказалась чревата последствиями: в глазах некоторых людей в ирландской кампании, в целом удачной, была запятнана честь британского оружия.

— Конечно, есть, — повторил Корнуоллис. — Но какие же эти бедолаги солдаты? Это просто кое-как вооруженный сброд.

— Вооруженные мятежники, — сказал Лейк.

— Так их и следует называть. Вы видели тех смутьянов, которых захватил Крофорд. Дикие существа, их и людьми-то не назовешь. Мне их жаль. Право, жаль.

— Мятежников никогда не приравнивали к военнопленным, — сказал Лейк, — ни в Ирландии, ни в любой иной стране.

— Разнесчастные существа, — повторил Корнуоллис. — Этому краю нужен мир, довольно воевать, — и он махнул рукой в сторону выстроившихся солдат, коих Лейк поведет на восток.

— Довольно воевать, — мрачно согласился Лейк.

Наверное знаю, что не точно привожу их слова, хотя мне запомнился и общий смысл беседы, и ее беспечный тон. Лорд Корнуоллис имел обыкновение отвечать на вопросы непринужденно или полушутливо, что само по себе очень мило, но порой приходилось лишь гадать, что у него на уме. Так было и на этот раз: судьба повстанцев более не обсуждалась вплоть до последнего боя при Баллинамаке. Я отлично знал Корнуоллиса, знал его истинную доброту и правильно истолковал его слова. Возможно, генералу Лейку и простительно, что слова Корнуоллиса он воспринял иначе.