Год французов

Мур взглянул вдаль, на разоренную усадьбу.

— Кто это сделал?

Старик замялся, но все же ответил:

— Усадьбу спалили после большого сражения. Все дотла. Даже стула не осталось. Либо растащили, либо спалили.

— Сами повстанцы?

Старик потер щетинистый подбородок. Ответил молодой крестьянин, стоявший рядом, возможно сын.

— А кто их знает? Пришли ночью, будто целая армия. Мы-то из своих хибар и носу не казали, пока они не убрались.

— Значит, сидели и пережидали. Ну а урожай вы для господина Лоренса собираете? — Мур говорил по-ирландски с трудом, не хватало слов.

— Говорят, господин Лоренс и его семья не вернутся. Говорят, в Мейо больше вообще не будет господ.

— Значит, вы заберете весь урожай себе?

Крестьянин пожал плечами.

— Те, что ночью приходили, угнали весь скот. Оставили лишь несколько голов. Да и то, знаете, почему? Разожгли костер, разложили над ним створ железный от ворот да целиком туши и зажарили. Прямо пир горой.

Старик закашлялся, кашлял он долго и натужно, потом сплюнул под ноги.

— Кому б урожай ни достался, все одно — убирать надо. Не пропадать же ему. Хозяев не осталось, господин Лоренс — в английской армии, женщины в Киллале.

Мур всмотрелся в одно лицо, другое. Потом перевел взгляд на пепелище. В усадьбу Лоренсов его никогда не приглашали. Хозяева были истыми протестантами.

— А вы, сэр, англичанин? — спросил молодой крестьянин.

Мур опешил, посмотрел на него, но голос его не дрогнул.

— Нет. Я ирландец.

— Если вы англичанин, в Баллину вам лучше не ездить. Уж больно там народ озорной.

— Я поостерегусь, — улыбнувшись, пообещал он и повернул к аллее.

Центральная улица Баллины карабкалась вверх по холму от берега спокойной реки Мой. Сейчас на ней было зеленым-зелено от «древ свободы», еловых и сосновых лап. Мур ехал от реки, на подъеме его остановили четверо с пиками. Один схватил лошадь под уздцы. Имени его они, очевидно, не разобрали. Тогда он попросил отвести его в таверну — там помещался штаб Майкла Герахти. Сам Герахти сидел в задней комнате. На нем был французский мундир, воротник расстегнут. На краю стола — блюдо с окороком. Мур присел напротив.

— Что происходит в Баллине, капитан?

— А что у нас в глуши может произойти? Вот на юге, в Каслбаре, жизнь веселая.

— Вы, я вижу, тоже повеселились. Я только что был в усадьбе Холм Лоренса. Точнее, на ее пепелище.

Герахти покачал головой, потянулся к сосновому буфету, достал стаканы и бутылку.

— Да, некрасиво получилось.

— Это все, что вы можете сказать? Сдается мне, это дело рук Мэлэки Дугана.

— Нет, не его, — медленно произнес Герахти. — Он ни при чем. Это мои ребята дом спалили. Объединенные ирландцы.

— Ваши солдаты?! И у вас еще хватает наглости мне об этом говорить! Раз вы к этому руку приложили, вам и отвечать. В Каслбаре и за меньшую провинность солдат до крови запарывают.

— Порите моих ребят, а не меня. Я в том не участвовал, лишь сказал им, что можно забрать скот и домашнюю утварь. Да и то я уж задним числом разрешение-то давал, чтоб вроде все чин по чину было.

— Я слышал, что Лоренс — помещик справедливый, разве он заслужил такое?

Стаканы грязные, виски скверное.

— Я об этом не хуже вашего знаю. Вам бы здесь, в Баллине, побыть, а не в Каслбаре воззвания пописывать. Мне едва удается кое-какие горячие головы остудить. Нрава они непокорного, привыкли все дела кулаками да дубинками решать. Не дай я им раз-другой поблажки, сидеть бы мне в Баллине одному, и никакой пользы никому б не было.

— А вот в Киллале Ферди О’Доннел со своими людьми хлопот не знает.

— Ну так и поставьте его генералом. Я ж командовать не привык, как умею, так и делаю. Пока еще в Баллине ни одного протестанта не убили, и не убьют, коль мне удастся предотвратить. Но мои парни всю жизнь спину гнули да кланялись в пояс не солдатам-англичанам, а местным помещикам. Их и ненавидят. Для них, как и для меня, суть восстания в том, чтоб господ на веки вечные прогнать.

— Значит, вы не понимаете клятвы, которую принимали. В ней говорится об освобождении Ирландии от англичан, а не от помещиков. И сейчас-то, Герахти, вы с помещиком говорите, точнее сказать, с братом помещика.

— Я что, не вижу, что ль? Что вы, что Малкольм Эллиот. Я сам у него землю арендую. Но ни вам, ни ему не приходится ни в Баллине, ни в Киллале стеречь ненавистных протестантов от своих же солдат. Такое дело не по плечу ни вам, ни Малкольму Эллиоту, ни вашему французскому генералу.

— Долго вам здесь оставаться не придется, — сказал Мур. — Вскорости мы уходим из Мейо, и все горожане и крестьяне — с нами. Остается лишь гарнизон в Киллале.

— А позволительно спросить, уходим куда?

— В центральные графства, если удастся ускользнуть от Корнуоллиса. Вчера-позавчера он был в Атлоне. Сегодня — еще ближе.

Герахти вновь наполнил стакан и жадно хлебнул.

— Большая у него армия?

— Большая, — ответил Мур. — Но если поднимутся центральные графства, нас будет больше.

— А что мне до этих графств? Я их и в глаза-то не видывал. Даже в Атлоне не бывал. Да и мои люди тоже. Мы родились и всю жизнь прожили в Мейо. Думали, что по всей Ирландии народ поднимется, а выходит, нас, крестьян Мейо, поведут освобождать чужие края, о которых мы и слыхом не слыхивали. Нет уж, мы лучше дома останемся, а французы пусть себе в центральные графства шагают.

— Это вы так полагаете. А на войне все по-другому. У французского генерала сейчас каждый человек на счету.

— Моя жена сейчас в поле, урожай убирает, — Герахти кивнул на окно, за которым простиралась Мой, а за ней невидимые угодья. — Разве ей, бабе, с мужской работой управиться?

— Нам предстоят большие сражения, — сказал Мур, — одно в центре страны, другое под Дублином. А потом по домам, к своему урожаю.

— Уж больно путь долгий. Я и покороче могу найти. Если в Мейо останусь. — Он подвинул к себе блюдо и взял кусок окорока.

— Если бы да кабы, — бросил Мур, — а в Мейо вы не останетесь.

Герахти хмыкнул и кивнул на прощание Муру.

— Уж больно вы молоды, а беретесь решать за других, что и как делать.

Мур поскакал на север. Вокруг поля, крестьянские дома, почти ничто не напоминало о восстании, разве что попадется на глаза неубранное поле или вон — еще один спаленный дом. В Каслбаре стоит наша армия, а армии врага окружают ее. Киллала, как и Баллина, в руках повстанцев. А природа оставалась по-прежнему безмятежной, по-прежнему зеленели поля, деревья шумели густой листвой, еще не тронутой осенней желтизной. Мур участвовал во множестве быстротекущих событий, стараясь всюду помочь словом и делом: будь то судьба Холма Лоренса или штурм росистых склонов Сионского холма. А природа словно подчеркивала всю нелепость его суеты. Залитые солнцем мирные поля, далекий крик фазана, ласковый шепот листвы от легкого ветерка, топот копыт по дороге — вот что наполняет жизнь, а отнюдь не покрытые гарью валуны, пики, пушки, мушкеты, монархии и республики.

И еще одно подтверждение этому — холодность, с которой принял его старый Томас Трейси: он сразу же дал понять, что видит в Джоне не повстанца, а своевольного мальчишку, сына соседей, который по глупости покроет и семью, и друзей несмываемым позором. Трейси приметил Мура на аллее к усадьбе и вышел на крыльцо, в дверном проеме отчетливо вырисовывалась его долговязая сухая фигура.

— Я знал, Джон, что рано или поздно вы захотите навестить нас. Или хотя бы Элен.

— Именно вас, вас обоих, сэр. Хотя и не уверен, что вы мне рады.

Трейси спустился с крыльца, подошел к нему.

— Мне тяжко говорить, особенно тому, кого я привечал, но мы, Джон, и впрямь не рады вам. И думаю, нельзя и предполагать иного.

Мур все сидел в седле и в неловкости перебирал поводья.

— И все же вы были уверены, что я приеду.

— Из-за Элен. Да, я знал, что вы приедете. Однако как ни коротка будет наша беседа, ее лучше вести в доме. Слезайте. — И старик чуть улыбнулся. — Во всяком случае, мне думается, что лучше. Я не привык принимать президентов. Весьма примечательное достижение для твоего возраста. Даже господин Питт[26] стал премьер-министром в более зрелом возрасте, а уж он-то считался едва ли не гением.