Год французов

— Неправда. Ты меня любишь, а я — тебя.

— Хорошо же ты свою любовь доказываешь.

— Могу и лучше.

— Средь бела дня под отцовскими окнами. Если уж приезжаешь ради меня, все остальные дела побоку! Мало я из-за тебя слез пролила?! Обронишь с кем лишнее слово. Сыщется доносчик, на коня — да к Деннису Брауну в Уэстпорт, и разлучат нас навечно. А ведь вместо этого мог бы быть рядом со мной, и Замостье перешло бы к тебе. Любой жених в Мейо о таком даже и не мечтает. А тебе еще и я в придачу достанусь.

— Не бойся, я скоро вернусь к тебе, только к тебе. Для меня это самая большая радость.

— Сомневаюсь, тебе куда радостнее беседовать с Малкольмом Эллиотом и Рандалом Мак-Доннелом. Ну и жениха я себе выбрала. Совсем голову потеряла, из-за тебя хорошему парню Тому Белью отказала. С ним бы я горя не ведала.

Джон порывисто обнял ее и поцеловал. Она прильнула к его груди.

— А со мной изведаешь счастье, — сказал он, — сама же знаешь.

— Посмотрим, — уклончиво ответила она, едва коснулась его губ своими и отошла. — Поживем, увидим.

Он вскочил в седло, не сводя с нее глаз.

— Уж больно вы, мисс Трейси, высоки для красавицы. То ли дело Грейс — хрупкая, маленькая, до плеча не достанет…

— Последыш мак-доннеловский, — бросила Элен. — Да и вообще не похоже, что она их роду. Ведь она хоть и редко, но моется.

— Тебе б рост укоротить да острый язычок.

— Острый, ну так что же? Привыкай.

— Придется ирландский выучить. Там каждое слово гладкое да плавное, слух так не режет.

Элен рассмеялась.

— Плохо же ты об ирландском языке думаешь. Ты лучше слова для Рандала Мак-Доннела подыщи.

— Непременно, — пообещал Джон. — Буду осмотрительным, как истинный Трейси.

На пригорке за кустами, ограждавшими участок, двое крестьян-арендаторов копали картофель. Элен, прямая, стройная, стояла спиной к дому и не спускала с них глаз. Было строго заведено, что картофель начинают убирать в конце июля. Эти что-то поспешили. Впрочем, погода стоит на диво. Если такая продержится, урожай привалит небывалый. И все же Падди Лейси с сыном Оуэном напрасно пренебрегли обычаем. Всему свой черед: и севу, и жатве, и уборке урожая. Свой черед и свои приметы. Весной пахарь должен вести лошадей вслед за солнцем, слева направо; выпрягая, их следует поставить спиной на север; сеять нужно в пятницу, тогда же лучше справлять работу, не требующую железных орудий. Страстная пятница — самый подходящий день. Выходя в поле, сеятель должен произнести: «Во имя господа» — и бросить по комку торфа через каждую лошадь. И таких мелких суеверий сотни, от них зависит урожай.

А что знает о них Джон Мур или его брат? Но в Мейо даже протестанты помнили и соблюдали каждый ритуал. Конечно, Муров не тревожат насущные повседневные заботы. На ярмарке не будет удачи, если первый встречный окажется чернявым; покупаете лошадь, не забудьте положить ей на круп ком земли. Элен рассказала об этой примете Джону, но он пропустил ее слова мимо ушей. И раз купил скакуна, не совершив обряда, будет в один прекрасный день наказан судьбой. И почему ей выпало полюбить этого человека, столь не сведущего в делах житейских!

— Чудо, а не скакун! — похвалил Рандал Мак-Доннел и похлопал кобылу своего гостя по боку. — Просто чудо! Кто такую выпестовал?

— Стюарт из Фоксфорда.

Мур и Мак-Доннел стояли во дворе у конюшни, там и сям стояли телеги, валялась упряжь.

— А уж норовиста! Впрочем, это верный признак здоровья. Не обидел вас Стюарт, что и говорить. Пойдемте, посмотрите: есть и у паписта кобылица под стать вашей.

Он подвел Джона к стойлу, открыл дверь и вывел черную кобылу.

— Это Плутовка. Я через месяц ее в Каслбаре на скачках попробую. Моя, доморощенная. — Сам Мак-Доннел ростом годился в жокеи, но слишком тяжел и широкоплеч, да и брюшко уже успел отрастить за свои тридцать с небольшим лет. — Вы-то приедете посмотреть?

— Приеду, — кивнул Мур, — если важные дела не задержат.

— Ради каслбарских скачек любое дело отложить можно. Да и кто в Мейо станет делами заниматься, пока скачки не кончатся? Послушайтесь, поставьте на Плутовку — выиграете несколько фунтов. Ее еще никто в деле не видел. Я вам утром покажу, коли у меня заночуете.

— Спасибо, — поблагодарил Джон, — но меня к вечеру ждут в Замостье. А мне еще к Тому Белью нужно успеть.

— Все ради республики стараетесь, разъезжаете?

— Да, пожалуй. Я надеюсь, вы передадите со мной весточку Эллиоту.

Мак-Доннел порылся в кармане, достал два куска сахара, один сунул своей лошади, другой — кобыле гостя.

— Мы когда-то охотились вместе, — заметил он. — Славный вроде малый.

— Несомненно, — подтвердил Мур. — На такого можно положиться. Он назначен руководителем Общества в нашем графстве.

— Впрочем, — продолжал Мак-Доннел, — я и с Сэмом Купером был близок, насколько вообще можно сблизиться с протестантом. Он после смерти отца не один год гулял. Да как! Господи, ну и веселились мы на Холме радости! Дни и ночи напролет. Помню, возвращались мы с Джорджем Блейком как-то в Балликасл. Утро морозное, как раз после рождества, а мы хмельные — трое суток подряд гуляли! Ну и приспичило нам, решили облегчиться, да поспорили, кто дальше струю пустит. Не кто дольше, прошу заметить, тут бы мне Джордж сто очков вперед дал.

Продолжая говорить, он взял Мура под локоть, и они пошли к дому. Когда длинный и нудный рассказ подошел к концу, Мак-Доннел заржал и хлопнул Мура по плечу.

— Было это точнехонько семь лет тому. С тех пор Купер болван болваном стал. Чего ради, спрашивается, согнал с земли Косого О’Молли? Сам посеял ветер, теперь пожинает бурю. Чего ради заделался командиром над йоменами, ведь никто из протестантов не польстился, всякий отговорился, отвертелся. Одни только хлопоты да расходы.

— Наверное, заботился о покое короля. Да стерег Мейо от французов.

— Ишь чего! — весело ухмыльнулся Мак-Доннел. — Видели б вы, как он их муштрует! Обхохочешься, глядючи, как маршируют эти лавочники да приказные.

— А овес у вас в этом году удался, — перевел разговор Мур, — не хуже, чем у нас в Баллинтаббере. Если такая погода продержится, урожай сказочный соберем.

— Сказочный, это точно, — согласился Мак-Доннел. — Один из наших арендаторов, старый Флаэрти, говорит: даже при покойном родителе такого урожая не собирали. Да, упокой, господи, душу его, на нашей с вами памяти таких урожаев не было. Впрочем, вы ко мне не затем приехали, чтоб об урожае послушать да про то, как Джордж Блейк далеко струю пускает. Заходите в дом, поговорим толком, все лучше, чем здесь навоз месить.

Дом и впрямь оказался, как заметил Трейси, «большой сарай на семи ветрах». В два этажа, крытый черепицей, с узкими окнами. К нему невпопад прилепились безобразными крыльями комнаты. Мак-Доннел, ногой отшвыривая с пути упряжь, мешки с зерном, горделиво провел Мура в гостиную, крикнул, чтобы подали пунш. Очистив от хлама два кресла у камина, указал на одно Джону.

Минут через десять темноволосая босая девушка в красном балахоне внесла пунш и поставила дымящуюся чашу на каминную полку.

— Вот умница, — похвалил Мак-Доннел и привычно похлопал ее по заду.

— С Норой мне повезло. Из всех прислужниц самая миленькая, — похвастал он.

Взял черпак, разлил пунш по чашкам, протянул одну Джону, тот заметил, что края у чашки грязные, а на ощупь она сальная.

— Ну а теперь, Джон, отвечу вам прямо и честно.

Напротив, подумал Мур, сейчас начнется обильное словоизлияние.

— Я слушаю, только не нужно снова и снова повторять, что я не знаю здешних нравов. Я уже наслушался об этом в Замостье.

— От старого Трейси? Ишь, старый лис. Послушать его, так он прямо поэму о былых временах слагает, о старом укладе, которому после Огрима пришел конец, а между тем ему и сегодня неплохо живется, да и отцу грех было жаловаться. Мой отец его так и прозвал: «Старый лис из Балликасла».