Год французов

Прожевав, он вновь заговорил:

— Двадцать лет, черт побери, у Диллона прослужил, а выше рядового не поднялся. Да и не особо рвался. Скажут: «Иди направо» — иду направо, скажут: «Делай так» — делаю так. Но если резня предстоит, я ее заранее чую. По запаху распознаю, как иные дождь чуют.

— Ни в холмах, ни на дорогах покоя не жди, — сказал Мак-Карти. — Здесь же лавочника прямо у прилавка убили. Матерь божья, что ж они с этой деревней сотворили. Убийцы, головорезы проклятые!

— Да и французы не лучше! Армия — это армия, — хмыкнул Рейган. — Я еще и не такое видывал. Англичане теперь все дороги запрудят и всякого, кто не в юбке, а в штанах, порешат.

— Шайка головорезов! — повторил Мак-Карти. — Жгут дома, людей убивают шутки ради, будто хомяков.

— Я еще и не такое видывал, не дай бог нам еще сегодня подобное повидать.

Отвратительный сыр, Мак-Карти едва прожевал.

— А что тебя дернуло к французам податься? — спросил он.

Рейган смахнул сырные крошки на пол.

— Давненько это было, я уж и не упомню. По молодости все. Пришел к нам вербовщик, майор Нюджент — сам из старого рода. При нем сержант. Остановился он в доме своего брата в Каслполларде и велел передать по окрестным деревням, что присматривает ладных парней для службы в ирландских бригадах у французов. Ни до него, ни после туда не очень-то охотно из наших краев шли, все больше из Корка да из Керри.

— Верно, — поддакнул Мак-Карти, — я знаю.

Раз ночью с холма над Кархеном он видел сам. Человек десять расселись по двум лодкам, их манила звонкая монета да неведомая страна, хотя путь по морю и нелегок. В тавернах их обхаживали хитрые, как арендаторы-скотоводы, вербовщики-офицеры в лихо заломленных шляпах. Держались они свободно и самоуверенно. Вот еще одна тема для поэтов — несбыточная слава ирландского оружия, имена полководцев, носимые ветрами истории: Диллон, Лолли, О’Брайен — генералы в париках на быстрых скакунах. Суровые лица горят вдохновением битвы. У местечка Фонтеной они переломили исход битвы: казалось, поражение французов неминуемо, но тут на поле брани хлынули драгуны Клера. Мы восхваляли их в поэмах, превозносили их победы, скрывали поражения. Вернутся из-за моря герои былых времен, и страшна будет месть их, и Огрим и Бойн обернутся уже не поражениями, а победами. И вот один герой уже вернулся. Ветеран французской армии после разгрома под Гранардом напуган, сидит пьет виски в вымершей деревушке.

— Батраки да горшечники — вот и все наше воинство, — заговорил Рейган, словно читая мысли Мак-Карти. — Разве могли мы выстоять против армии? Я в армии Людовика двадцать лет с мушкетом не расставался.

— A-а, не все ли теперь равно? — бросил Мак-Карти, взял непочатую бутылку виски и сунул в задний карман сюртука.

— Никак идти собрался? — встревожился Рейган. — Далеко ли?

— Сам не знаю. Подальше отсюда.

— Вдвоем-то нам спокойней было бы. У меня все-таки пистолет, у тебя кулаки здоровущие.

Мак-Карти подошел к двери, выглянул на пустынную улицу.

— Уже за полдень, — определил он, — мало времени осталось.

— А доберись мы до холмов, и нам ничто не страшно, — продолжал Рейган.

Мак-Карти послышалась мольба в его голосе. Он уже немолод. Двадцать лет во французской армии, и теперь вот Гранард. Мак-Карти взглянул на него. Рейган поднялся со скамьи и стоял сейчас к нему лицом. Один он до холмов не доберется. Так в таверне его и возьмут, пьяного в стельку, напустившего со страху в штаны. А может, набредет он на какую-нибудь хижину, ворвется, угрожая пистолетом, потребует накормить-напоить, начнет хвастливо рассказывать о Гранардской битве. На Мак-Карти накатила было жалость. Но тут же отхлынула, он покачал головой.

Красное лицо Рейгана побагровело, и он пробурчал:

— Ну и проваливай. Прибьют тебя как собаку на дороге. В одиночку мне даже сподручнее. И не в таких переделках бывал.

— Что ж, удачи тебе, — пожелал Мак-Карти.

— Тебе она нужнее, — отрезал тот.

Пустые хижины, дымящаяся соломенная кровля — прямо мурашки по спине. А впереди миль на десять расстилаются поля да невысокие холмы. Его облаяла собака — что-то сторожит она и зачем? Моросил дождь. Из-за мглистой дымки выглядывало тусклое солнце. А за холмами — деревни Клун и Баллинамак — свиной пятак.

ИЗ СОЧИНЕНИЯ «СЛУЖБА В МОЛОДОСТИ. С КОРНУОЛЛИСОМ ПО ИРЛАНДИИ» ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СЭРА ГАРОЛЬДА УИНДЭМА

В описаниях военных кампаний наших дней об окружении и уничтожении французской армии в Ирландии можно найти лишь короткую сноску, по сути, большего внимания вся операция и не заслуживает. Ибо в те же самые дни в далеком Средиземноморье два великих полководца, Нельсон и Бонапарт, состязались в стратегии и тактике. А в последующее десятилетие едва ли не половина известных нам земель превратилась в театр военных действий: от Египта до Испании и от Испании до России. Конечно же, по сравнению с этой великой войной наша незначительная кампания в Ирландии что грош по сравнению с золотым, заурядная деревенская потасовка.

В те давние времена, однако, она представлялась мне иначе. В то утро все в Каррике пришло в движение, армия готовилась встретить противника — зрелище сколь прекрасное, столь и волнующее. Невысокие, серого камня городские стены полнились окриками и командами сержантов, по узким улочкам с грохотом катили орудия шотландские и английские подразделения, отряды ирландских ополченцев — все смешалось в пестром круговороте. Однако сердце мое было безраздельно отдано кавалерии. Я любовался статными, крепконогими всадниками, проезжавшими городские ворота. Обрывочно до меня долетали из туманной дымки резкие звуки флейты и бой барабана.

Чувства заполонили мою душу. Хотелось броситься вперед, закричать — что именно, я не знал. Передо мной была лучшая в мире армия, готовившаяся к битве. Не следует забывать, что я был очень молод. Сверстники мои сидели на университетской скамье, забивая головы Горацием и Титом Ливием. Что запомнится им с лет младых, кроме зубрежки да споров в холодных комнатах. Нам же играли флейты и барабан, полки в красных мундирах полноводной рекой катили по бурым полям, сверкая на солнце сталью и серебром.

— Да, это стоит запомнить, — вдруг обратился ко мне Корнуоллис, — хотя на поле брани все по-другому. Эти сверкающие сабли обагрятся кровью, этим великолепным коням снарядом разворотит брюхо. Да, не хотел бы я завтра оказаться на месте мсье Француза.

Корнуоллис, несмотря на ранний час, вышел проводить войска свежий и чисто выбритый.

— Нашему мсье Эмберу не суждено добраться до Гранарда. Клун он, быть может, и минует, но до Гранарда не дойдет — мы встретим его на пути. Если он сейчас зол, сражаться будет, не щадя живота.

Утро выдалось прохладным, над убранными полями стелился туман.

— Зачем ему сражаться, если исход битвы ясен? — спросил я.

— Зачем? — Корнуоллис взглянул на меня поверх очков. — Затем, чтобы прославить любимую Францию. Всякому генералу должно воевать достойно, должно оставить на поле брани сколько-то солдат. Только тогда он может сдаться, не уронив чести. Лавочнику вести дела по этому же принципу не годится — его ждет крах. Впрочем, молодой человек, не пора ли нам завтракать.

Уже на аллее он остановился и повернулся ко мне:

— Пострадают больше всего мятежники. Те, кто восстал против королевской власти. Убогие глупцы, много ли они об этой власти знают? Я насмотрелся на них в Уэксфорде. Поднимаются на эшафот, в черных глазах — ужас. И ничем не помочь.

Спотыкаясь и падая, всходят крестьяне на эшафот. Конечно, вешать их солдатам, но мне кажется, занятие это неблагородное и недостойное солдатской доблести, а благородство и доблесть я весьма высоко ценил в те дни. Корнуоллис понял по моему лицу, о чем я думаю.

— Наша работа — не только гоняться за французскими генералами да маршировать на парадах. Нам, молодой человек, приходится и, как простым поломойкам, грязь убирать. Выпадает и палачами быть. Хотя зачастую мы справляемся с этим не лучшим образом.