Вечная полночь

«Короче, сынок, тебе нужна баба», — вспомнил я, как говорил один хрен, милый афро-американский старичок, чья голова была вся украшена желтоватыми кудрями и такого же цвета бакенбардами. Джи уверял меня, что он отсидел двадцатник за убийство жены. До сих пор помню его, увядшего маленького человечка в старомодном сутенерском костюме. Искусственный блестящий материал. Его резвые глазки сузились в щелочку, и он изложил свой совет: «Берешь два раза, если могешь, мона, три… И ты короче с бабой, и отвлекаешься… Тока так мона спрыгуть… Иначе никак….»

Хаби его звали. Ледяной Хаби. Не знаю, отчего — Джи говорил, он воспользовался пестиком для колки льда — но его совет всплыл у меня в голове. Уж не знаю, как долго я ни разу не вспоминал ни Хаби, ни Большого Джи, никого из тех давнишних времен. Слишком было свежо в памяти. Опасность вернуться маячила охуительно четко.

Голос Китти прозвучал, как в дыму:

— Эй, рыбка, ты чем занят?…

— Душ хотел принять, но боялся тебя разбудить.

— Короче, уже разбудил…

Она раскусила меня, но неважно. Я бы не принял душ даже под пушкой. От прикосновения воды я бы с визгом выпрыгнул в окно ванной. По правде, я был уже готов выскочить. Но вместо этого запрыгнул на нее, и не успела она и слова сказать, как неуклюже запечатлел у нее на губах поцелуй.

— Эй…

— Мммф… Что?

— С тобой все нормально?

— Прекрасно, — я орудовал рукой у нее между ног. Пытаясь, несмотря на жуткую трясучку, просунуть палец в ее дырку, чтобы мои дальнейшие действия стали оправданы. Я понял, то, что я собираюсь сделать, спасет меня от самоубийства.

До этого я проблевался, вздрогнув, спросив себя, а почистил ли я зубы. Господи, гадость какая. Я весь гадость. Но как только я прижался к ней, я осознал, что должен сделать это. Одно ощущение прикосновения ее кожи к моей, безмолвная сила плоти, языка, пизды… только так я выживу.

— Китти… Китти, знаешь, я так соскучился по тебе…

— Да я, в общем, тоже, но…

— Я знаю, тебе идти работать, солнышко. Знаю, тебе рано вставать… Только..

— С тобой, правда, все в порядке?

— Мне надо просто тебя трахнуть, вот и все.

— Что?

— Хуй в тебя, блядь, засунуть, понятно? Воткнуть тебе и немедленно. Мне очень надо…

Мой собственный пот казался на вкус как кровь. Дышать становилось все тяжелее. В легкие я будто вдохнул напильник. И еще на всем теле клопы. Если я хоть на секунду перестану двигаться, то заору от этих муравьиных ножек. И я не заорал. И мне удалось справиться. Но я знал, это ненадолго. Больше я не мог сдерживаться. Попробовал походить. Даже выглянул наружу, поглядел на шоссе. Но слишком много неба. Слишком много звезд. И вонь в воздухе от проносящихся с ревом грузовиков.

Нет, так надо.

Китти сжала мое лицо ладонями. Насчет пота промолчала. И насчет моей кожи, на ощупь напоминавшей консервированное мясо. Прижалась губами к моему рту. Позволила мне, грубо, трясущимися руками, гладить бритый, мягкий, как у ребенка, бугорок у себя между ног. Пока ее половые губы не стали почти такими же мокрыми, как вся моя кожа с головы до пят.

Она раздвинула ноги, попыталась было обхватить ими мои бедра. Но я отпрянул. Отодвинулся, чтобы она не увидела, что, несмотря на мое рвение, все мои настойчивые сейчас сейчас сейчас, я не мог получить то, чего хотел. Член не стоял. Сознание хотело этого. А от члена никакого толку.

— Нормально, — пробормотал я, успокаивая и себя, и ее. — Сейчас все будет нормально.

И скользнув вперед, схватил ладонями ее попку. Опустил лицо на ее влажные от возбуждения ноги. Уткнулся прямо туда. Мне хотелось умереть. Дело не в сексе — в отчаянии.

— Джерри, Господи Иисусе! — издали прозвучали ее задыхающиеся слова. Я прижал ее бедра к своим ушам. Не отпускал от себя ее плоть. Отрешился от мира в ее теплой плоти. Ничего мне больше не было надо. Отрешиться от мира. Я даже не лизал ее. Сначала нет. Только прижимался. И все. Прижимался лицом к ее вагине. Все плотнее, губами, носом, глазами, всем, чем только мог, стремился в ее влажный потусторонний мир. Вверх, вниз, вперед, назад, в сторону и обратно, внутрь, наружу.

Наконец, мне удалось найти полную черноту. Мягкую жаркую черноту, где мне надо было только дышать. Только шевелить ртом. Губами. Но теперь медленно. Медленно, почти незаметно. И тут ее пальцы вцепились мне в волосы. Рванули голову назад. Резко. Быстро. Упрямо.

«Да…» — кажется, услышал я далекий гул. Приглушенная мольба. «Да… Я наконец потерялся». Наконец-то, блядь, потерялся. А потом — ЧЕРТ! ЧТО ЗА ХУЙНЯ?

Она дернула меня за уши, оттащила голову назад, как это делают с человеком, ничком лежащим в ванной…

— ПИДОРАС! — закричала она, и тут до меня дошло, что она кричит давно. Звук глушился кожей и мышцами. Я взглянул на нее и мигнул. «Что такое?» — я хотел склониться обратно. Снова спрятаться под этим миром, пока боль не вернулась. Я почти в ее влажном лабиринте, почти потерял себя, моя боль почти ушла. «Что такое?»

Я дотянулся до ее лица. Почувствовал, что оно в слезах.

— Очень больно, — прошептала она голосом напуганного ребенка.

— Очень больно? — на миг я запаниковал. Какого хера я делаю? Ушиб ее? Укусил?

— Не ты, — снова прошептала она, — борода. Очень больно. Кожу сдираешь.

— Ой, правда…? Прости… Пожалуйста… Прости.

Темнота комнаты казалась почти жидкой. Воздух на вкус был как горящая покрышка. Кожа у меня снова зудела. Но только она меня не остановила. Если бы она пустила меня, и пусть хоть вся, на хуй, кровью изойдет, я бы проник туда. Слизал бы боль. Свою, ее, всего мира. Мои поры бурлили Чернобылем, я весь стал ядовитой пеной, и мне оставалось только зашипеть.

— Ладно, — сказала она, на сей раз нормальным голосом. — Не парься.

Наконец, у меня встал. Героиновый стояк, все, как раньше. Нужно время, чтобы разогреться, но когда получается, уже пора прощаться…

— Я всегда думаю только о тебе, — лепетал я, маневрируя, пытаясь с помощью обеих рук в нее проникнуть. Она не помогала. С ней иногда случается. Изображает жертву. Играет маленькую девочку, к которой приходит Дядя, когда она спит. Когда притворяется, что спит.

Я все понимал, кроме того, как бы закончить в ближайшие пару секунд. Я обнял ее наконец, проскользнул на дюйм и постарался расслабиться. Мне хотелось или сдохнуть, или расслабиться. Казалось, то ли я кончу через полсекунды, то ли в следующем году. Но достаточно одного движения, вперед, назад. Пожалуйста, Господи! Оно так или иначе поможет забыться. Танец туда-сюда в агонии, ведущей в никуда. Почему умереть так трудно?

— Ты действительно хотел меня? — Китти выдохнула мне в кожу вопрос. Несколько крошечных дуновений. Каждое слово больно било.

— Да, — ответил я ей в плечо. Ее красивое плечо пловца. — Для этого и приехал.

— Выебать меня?

— Не только.

— Только выебать, — снова вздохнула она.

— Хорошо, только выебать. Врать не буду. Больше никого нет. Никого во всем мире. Никого нет. Ничего, — в тот момент мне хотелось выгнать боль своим хуем. Забрав ее печаль, я бы избавился и от своей. Так бы смогло получиться. Так должно было получиться.

Не знаю, как долго мы терзали друг друга. Когда я все-таки кончил, чувство было такое, словно у меня из вен хлынула кровь. И на одну минуту, на одну благословенную минуту, я снова почувствовал себя целым. Спазмы прекратились.

Пока, словно волны адского прилива, они не возникли снова. Боль вернулась. Сначала в коленях, в шее, потом обожгло язык и скрутило в животе. Потом снова гукнуло в черепе, в глазных впадинах заскребло ржавой ложкой, непонятная мерзотная и грязная музыка, от которой захотелось смыть мозги в сортир, окунула мою бесполезную, трясущуюся башку в ведро с соляной кислотой, ядовитым бульоном. Пока кипящая боль выходила из меня, плоть и ощущения сгорели начисто. Я мог разглядеть ухмылку черепа в шипящей токсичной луже…

На какое-то время я отключился и, задыхаясь, пришел в себя.