Страница 87 из 107
Герцен подробно анализирует сложившуюся ситуацию, собственные мысли, чувства и позицию жены. Надо отметить, что Наталья Александровна остается для него безупречной — высокой, святой, чистой, любимой: «бурные дни эти доказали мне великую необходимость для меня в ней. Все святейшие корни бытия сплетены с ней неразрывно» (83). Он страшно казнит себя, стремится понять ее, объяснить ей себя, развеять подозрения в собственной нелюбви и холодности. Для него самого ситуация довольно ясная: его падение ужасно тем, что заставило страдать жену, но в самом факте страсти никакой измены он не видит — как уже говорилось, сферы телесного и духовного в этой ситуации для него совершенно разделены, жена остается воплощением только высокого, духовного и святого, а всего, что связано со страстью и «животной» телесностью, понять не может. Телесность жены — это ее болезненность, и здесь Герцен внимателен и нежен.
Вопрос, почему жена все-таки страдает и не может его простить, чрезвычайно занимает Александра. Л. Я. Гинзбург замечает, говоря о Герцене 1860-х годов, что «психологическая стихия „лишних людей“ — надрыв, напряженная рефлексия, объяснения, не упрощающие, а усложняющие душевную жизнь, — все это совершенно чуждо Герцену. Герцен всегда сохраняет ясность мысли, стремление рационализировать душевные события, разложить их на возможно более простые элементы»[503]. В дневнике 1842, 1843 годов еще довольно много саморефлексии, самобичевания и надрыва, но в то же время уже там можно видеть аналитическое, «типологизирующее» отношение к любым фактам жизни, даже самым болезненно-интимным, которое было характерно для Герцена на протяжении всей его жизни. «Понять — это простить, — пишет В. Туниманов. — Для Герцена — это еще и обобщить»[504].
Стремление понять чувства жены в ситуации семейного кризиса приводит его к обобщающим размышлениям о семье, браке и положении женщины в современном обществе. Причины болезненной Grübelei Натальи Александровны он видит не только в ее характере и физической слабости, но и в «ее воспитании» (70) и в «илотском» (то есть рабском) состоянии женщины (40):
Зачем женщина вообще не отдается столько живым общим интересам, а ведет жизнь исключительно личную? Зачем они терзаются личным и счастливы личным? Социализм какую перемену внесет в этом отношении… (94).
Брак страшен, это контрактирование себя, кабала, цепь. Брак не есть истинный результат любви, а христианский результат ее, он обрушивает страшную ответственность воспитания детей, семейной жизни etc., etc. Мне семейная жизнь легка с этой стороны, — но это случайность, и именно поэтому я имею голос. Между свободным счастием человека и его осуществлением везде путы и препятствия прежнего религиозного воззрения. В будущую эпоху нет брака, жена освободится от рабства, да и что за слою жена. Женщина до того унижена, что, как животное, называется именем хозяина. <…> мы не можем свободно и широко взглянуть на отношения людей между собой, христианские призраки мешают. Они были необходимы в свое время, теперь их не нужно… Христианский брак был нужен для того, чтобы приучить людей в жене уважать женщину, — ревнивая любовь средних веков, идеализация девицы окружили женщину светлым кругом, и он останется и будет тем светлее, чем далее разовьется нравственность. Христианское общество, как всякое одностороннее, имеет всегда в себе самом обратную сторону. Неразрывный брак, с одной стороны, и, с другой — публичные домы, где женщина брошена в грязный разврат, поставлена ниже животного. Но как примирить, как устроить? Сен-Симонисты дали великий пример смирения, они ждали голоса женщины, чтоб решить вопрос; но с тех пор разве голос G. Sand не заявил мнение женщины? (101–102)
Ответы на вопросы «кто виноват?» и «что делать?» Герцен пытается найти не только в дневнике, но и в публицистических и художественных текстах того времени. В 1843 году он пишет статью «По поводу одной драмы»[505], содержащую размышления об увиденной им в театре довольно заурядной драме О. Арну и Н. Фурнье «Преступление или восемь лет старше». Герои драмы, симпатичные в общем люди, гибнут, запутавшись в сложных любовных отношениях. Пьеса послужила для Александра Ивановича поводом публично обсудить те вопросы, о которых он так много думал в связи со своей семейной жизнью. Персонажи несчастны, с точки зрения Герцена, потому, что они поставили формальные принципы выше своих чувств (принесли себя в жертву долгу, «идее брака»), и, с другой стороны, потому, что их жизнь была слишком односторонней, слишком сосредоточенной на личном.
Но я предвижу возражение: этот мир всеобщих интересов, эта жизнь общественная, художественная, сциентифическая, — все это для мужчины; а у бедной женщины ничего нет, кроме ее семейной жизни. Она должна жить исключительно сердцем; ее мир ограничен спальней и кухней…. Странное дело! Девятнадцать столетий христианства не могли научить понимать в женщине человека. Кажется, гораздо мудренее понять, что земля вертится около солнца, однако поспорили, да и согласились; а что женщина человек — в голову не помещается! Однако ж участие женщины в высшем мире было признано религиею. «Марфа, Марфа, ты печешься о многом, а одно потребно, Мария избрала благую часть». На женщине лежат великие семейные обязанности относительно мужа — те же самые, которые муж имеет к ней, а звание матери поднимает ее над мужем, и тут-то женщина во всем ее торжестве: женщина больше мать, чем мужчина отец; дело начального воспитания есть дело общественное, дело величайшей важности, а оно принадлежит матери. Может ли это воспитание быть полезно, если жизнь женщины ограничить спальней и кухней? Почему римляне так уважали Корнелию, мать Гракхов?.. Во-вторых, ее семейное призвание никоим образом не мешает ее общественному призванию. Мир религии, искусства, всеобщего — точно так же раскрыт женщине, как нам, с тою разницей, что она во все вносит фацию, непреодолимую прелесть кротости и любви. Доказательства — женщины в истории и истории искусства: Екатерина II, Ролан, Сталь, Рахель, Бетина и «гениальная женщина исполинского таланта» (то есть Жорж Санд)>. <…> Какое же мы имеем право отчуждать их от мира всеобщих интересов[506]?
В подцензурной статье Герцену, конечно, приходилось быть осторожным: имя Жорж Санд он вынужден заменить перифразом, Сен-Симона, разумеется, и вовсе назвать не может, но довольно ясно высказывает основные пункты своей позиции.
К этим же проблемам (брак, отношения мужчины и женщины, материнство, положение женщины в обществе) Герцен обращается и в своих художественных текстах 1840-х годов (роман «Кто виноват», повести «Сорока-воровка», «Доктор Крупов»)[507].
Таким образом, духовный и мировоззренческий кризис и переворот, приведший Герцена к отказу от религии и веры в бессмертие души в пользу полного и последовательного атеизма, к переходу от романтического «несовершеннолетия» к зрелости скептицизма и реализма, выразились и в изменении его взгляда на брак, семью и женщину, ставшего более социально-конкретным.
С одной стороны, Герцен резко критикует связывающие человека своим окаменевшим формализмом принципы «христианского брака», а с другой — порицает современное «плотское», неравноправное положение женщины, ее замкнутость в тесной сфере семейных интересов. Эмансипация и спасение для женщины — в ее выходе во «всеобщее». Новый идеал Герцена, пришедший на смену романтической «деве Шиллера», во многом связан с теми концепциями женственности, которые развивала в своих романах Жорж Санд.
Интерес к «скандальной» личности писательницы и ее творчеству провоцировал обсуждение ее взглядов на страницах русских журналов и в общественных кругах. Противники называли «новую женщину», героиню ее романов (и саму Жорж Санд), безнравственной, бесстыдной и тщеславной, забывшей об «истинных поняти<ях> об обязанностях и предназначении женщины»[508], так как «тихим слезам самопожертвования»[509] она предпочла желание «власти и господства»[510]. Сторонники (которые, конечно, не имели такой публичной трибуны) именовали те же качества свободой, независимостью и презрением к предрассудкам.
503
Гинзбург Л. Я. «Былое и думы» Герцена. С. 86.
504
Туниманов В. А. Указ. соч. С. 263.
505
Опубликована в «Отечественных записках» № 8 за 1843 год, позже, в издании 1862 года включена автором в цикл «Капризы и раздумья».
506
Герцен А. И. Соч. Т. 2. С. 352–353.
507
См. об этом: Дрыжакова Е. Н. Указ. соч. С. 16–19.
508
Земенцкая Э. Жорж Санд // Современник, 1846. Т. XLIII. С. 303.
509
Там же. С. 304.
510
Там же. С. 305.