Настоящий

Он качает головой и хлопает по своему колену.

− Что мое, то и твое.

Я ставлю на стол еду, а он берет меня за бедра сквозь атлас и привлекает меня, чтобы сесть к нему на колена.

− Я так чертовски проголодался.

Он хватает пальцами кусочек красного картофеля и направляет в рот, облизывая пальцы.

− Тебе бы понравился красный картофель моей мамы. Она добавляет кайенский перец, что придает ему немного пикантности, − говорю я ему, взяв кусочек на вилку, и прожевывая, вкус розмарина и отлично приготовленного картофеля тает на моем языке.

− Ты скучаешь по дому?

Вопрос заставляет меня посмотреть на него, как он ест другую картошку, и я осознаю, что у него на самом деле никогда не было дома. Есть ли у него?

Его домом были боевой ринг и куча отелей. Его семьей были его команда и его фанаты.

Из-за этого у меня чуть не разрывается грудь.

Когда он запер меня с ним в номере отеля, сразу после того, когда я впервые увидела, как Пит усыпляет его, Реми был в депрессии, а я даже не знала. Он держался за меня, чтобы сохранить рассудок, но этого я тоже не знала.

Все, что я знала, это то, что он не хотел, чтобы я оставляла комнату, и чтобы кто-то другой заходил. Он хотел, чтобы я была там. Он хотел, чтобы я к нему прикасалась, как будто это уравновешивало его, и мой рот был единственным теплом в его холоде, единственным светом в его тьме.

Ремингтон − не человек слов. Он − человек мужества и действий.

Этот большой, сильный мужчина иногда нуждается в том, чтобы о нем позаботились, и я клянусь, что я до смерти хочу быть той девушкой, которая заботится о нем. Так сильно я еще не желала кем-то быть.

Он, тот, кто никогда не имел дома, хочет узнать, скучаю ли я по дому?

Когда я сплю, как королева, в мягкой кровати, в его руках, ем здесь лучшую пищу, делаю свою работу, и провожу время с ним, когда он иногда нахальный, иногда сварливый, и всегда обожаемый?

Положив вилку, я оборачиваюсь к нему лицом, поглаживая его подбородок пальцами.

− Когда я не с тобой, я скучаю по дому. Но, когда я с тобой, я не скучаю ни по чему.

Его ямочки на миг появляются, и я наклоняюсь, чтобы легонько прикоснуться к одной. Он тихо рычит и трется своим носом по моему.

− Я буду держать тебя так близко, что ты не будешь скучать, − хриплым голосом говорит он.

− Пожалуйста, сделай так. И я уверена, что прямо здесь достаточно места.

Я осмысленно покачиваюсь на коленях, а он кусает мочку моего уха и крепко обнимает меня, говоря:

− Это верно!

Мы смеемся, и в конечном итоге едим с одной тарелки одной вилкой, по очереди кормим друг друга.

Когда я чувствую его беспокойство, что приходит с его манией, я понимаю, что он, кажется, хочет что-то сделать. Так что я уступаю, когда он полностью одолевает меня и дразнит мои губы вилкой, я послушно открываю рот и позволяю ему кормить меня.

Мне нравится, как его глаза становятся все темнее каждый раз, когда он смотрит, как я открываю рот для еды.

Он скользит свободной рукой под атласной рукав и с любовью ласкает мои трицепсы, в то время как он оборачивается к тарелке и берет на вилку немного еды для себя.

Я наблюдаю, как он берет большой кусок, и жду, когда он разрежет больше цыпленка и направит его к моему рту вместе со всем остальным.

Он смотрит, как я кусаю, наслаждаюсь, и наконец, проглатываю, его губы изогнулись в нежной улыбке.

− Кому ты принадлежишь? − мягко спрашивает он, поглаживая меня по спине.

Мое сердце тает, когда он оставляет вилку и проскальзывает этой рукой под накидку, через приоткрытую ткань, обнимая меня за талию. Он наклоняет голову и легко целует мое ухо, говоря, − Мне.

− Полностью тебе. − Я охватываю его ногами, и зарываюсь носом в его теплую шею, проводя руками вокруг его худой талии. − Я так нервничаю по поводу большого боя. А ты?

Его смех вибрирует в груди, когда он отстраняется и всматривается в меня сверху вниз. Видимо его это хорошо позабавило.

− Почему я должен? − Он поднимает мою голову за подбородок, так что его смеющиеся темные глаза встречаются с моими. − Брук, я собираюсь побить его.

Уверенность в его голосе обладает такой серьезностью и силой, что мне почти становится жаль Скорпиона. Реми не только собирается побить его, он собирается сделать это весело.

− Реми, мне нравится, как ты дерешься, но ты понятия не имеешь, какая это нервотрепка для меня.

− Почему, Брук?

− Потому что. Ты ... важен для меня. Я не хочу, чтобы кто-то прикасался к тебе, и каждые несколько ночей, ты просто ... там. Даже зная, что ты выиграешь, я не успокаиваюсь.

− Но ты счастлива, Брук? Со мной?

Его лицо напрягается от этого вопроса, и вдруг он выглядит очень решительным, очень сильно похож, как когда-то спрашивал меня "Тебе понравился бой?"

Я вижу неистовую необходимость в его глазах, и я понимаю, что мой ответ важен для него так, как то, что он думает обо мне, важно для меня.

− Безумно, − признаю я, и обнимаю его, вдыхая его шею, мне нравится, как его запах расслабляет меня. − Ты делаешь меня счастливой. Ты делаешь меня безумно счастливой, ты сводишь меня с ума, и точка. Я не хочу быть без тебя ни секунды. Я даже не хочу, чтобы все те женщины смотрели на тебя и кричали тебе те вещи, что всегда.

Его голос меняется на такой, каким он говорит мне интимно во время секса.

− Я твой. С тобой я возвращаюсь домой. − Он вдыхает запах моей шеи, затем касается моего уха и шепчет мне, − Ты моя самка, и я утвердил тебя.

С этими словами, он перемещает меня и продолжает кормить.

Он, кажется, наслаждается, наблюдая за тем, как мои губы открываются и закрываются, принимая то, что он подносит к моему рту.

Ему нравится кормить меня, и я думаю, что навязчивый мужской восторг, что исходит от него, относится к его предку, Неандертальцу.

Мы лопаем всю еду, ласкаем и целуем друг друга, и я рассказываю ему о Мелани, как она и Райли провели вместе одну ночь, и теперь, похоже, стали хорошими друзьями по переписке, а он смеется, − Расскажи мне больше, − призывает он меня, продолжая, есть.

Так что я рассказываю ему о своих родителях, как Нора влюблялась во все, что шевелится, а он улыбается. Я просто люблю делать так, чтобы он улыбался.

− Ты помнишь что-то хорошее о своих родителях? − спрашиваю я, когда мы возвращаемся в спальню, и я забираюсь на кровать.

− Моя мать крестила меня каждую ночь. − Он запирает дверь, и я знаю, что это для того, чтобы утром не вошел Райли и не увидел нас голыми. − Она крестила меня на лбу, на моем рту, и на моем сердце.

− Она была религиозной?

Ремингтон пожимает своими большими плечами, и я вижу, что он останавливается, чтобы вытащить свой iPad и наушники.

Честно говоря, мысль о родителях Ремингтона является для меня пыткой. Как кто-то настолько религиозный мог отказаться от самого сложного и красивого человека, что я когда-либо видела? Как они могли?

Реми несет свой багаж к тумбочке, и я понимаю, что он устанавливает все свои вещи рядом. Он собирается держать меня оставшуюся ночь потому, что полностью осознает, что спать не будет.

− Ты скучаешь по своей семье? − спрашиваю я, когда он присоединяется ко мне.

Кровать скрипит, когда Реми садится и сразу тянется ко мне.

− Нельзя скучать по тому, чего у тебя никогда не было.

Я не ожидала такого ответа, и мне хочется одновременно и плакать, и заботится, и защищать его от всех, кто причинил ему боль.

Он тянет за пояс накидки Разрывного и снимает атлас с моих плеч. Он любит, когда я голая, чтобы он мог облизывать меня как лев, а мне нравится угождать ему. Так что я тяну руки и откидываю его в сторону. Люблю, когда он прижимает меня к себе, кожа к коже.

Вдруг, мне очень сильно хочется дать ему все, что у меня есть. Свое тело, свою душу, свое сердце, свою семью.

− Если я тебе кое-что скажу, − шепчу я, когда мы ложимся на наше любимое место, лицом друг к другу, мои ноги между его бедер, наши тела переплетены, касаясь, друг к другу насколько это возможно, − ты вспомнишь завтра?