Страница 32 из 37
Он лег в постель и сразу выключил электричество. Сернин подошел поближе к шторе, которую чуть приподнял; он увидел комнату, освещенную смутным светом ясной ночи, проникавшим в нее из окон, оставляя в глубоком мраке кровать. «Все ясно, — подумал он, — в дураках сегодня — я. Опростоволосился вконец. Как только он захрапит, я испаряюсь».
Но тут его озадачил глухой шум, какие-то звуки, доносившиеся со стороны постели, происхождение которых он не мог угадать. Что-то вроде едва слышного поскрипывания.
— Ну, как, Штейнвег, что будем делать?
Это говорил барон!
Не было, действительно, сомнения, что речь вел именно он. Но как мог он обращаться к Штейнвегу, если в комнате того не было? Тем не менее, Альтенгейм продолжал:
— Ну что, с тобой по-прежнему нельзя разговаривать?.. Так?.. Болван! Придется ведь все-таки рассказать, что тебе известно… Нет? Тогда — спокойной ночи. И — до завтра…
«Мне это приснилось, — подумал Сернин. — Либо сам барон разговаривает во сне. Расставим все по местам… Штейнвег не может быть рядом с ним, его нет и в соседней комнате… Нет в доме вообще… Альтенгейм сам это сказал. Что же кроется в этом ошеломительном эпизоде?»
Он заколебался. Схватить барона за глотку и вытянуть из него, угрозами и силой, все то, чего ему не удалось добиться хитростью? Пустое дело, Альтенгейм никогда не даст себя до такой степени запугать.
«Сматываю удочки, — сказал он себе. — Надо смириться с тем, что вечер пропал даром».
И все-таки он не ушел. Просто не смог уйти. Надо было ждать, случай мог оказать ему еще драгоценную услугу.
С величайшей осторожностью он снял с вешалок четыре или пять костюмов и пальто, расстелил их на полу, устроился на этом ложе и, прислонившись спиной к стене, преспокойно уснул.
Барон не стал просыпаться рано. Часы пробили где-то девять раз, когда он вскочил на ноги и вызвал слугу. Просмотрел почту, которую тот принес, в то время как камердинер заботливо вешал в каморке вчерашний костюм, а Сернин, держа кулаки наготове, рассуждал:
«Как быть? Не уложить ли мне на месте этого балбеса?»
В десять часов утра барон приказал:
— Ступай!
— Вот… еще этот жилет…
— Ступай, сказано тебе. Вернешься, когда позову. Не раньше.
Он сам притворил за слугой дверь, подождал немного, как делают недоверчивые люди, и, подойдя к столику с телефоном, снял трубку.
— Алло! Мадемуазель, прошу Гарш… Да, мадемуазель, жду вашего звонка…
Отходить от аппарата он не стал.
Сернин был охвачен дрожью нетерпения. Не станет ли барон разговаривать со своим таинственным сотоварищем по темным делам?
Звонок наконец прозвучал.
— Алло! — сказал Альтенгейм. — Это Гарш? Отлично!.. Мадемуазель, прошу номер 38… Да, тройка и восьмерка…
И, несколько секунд спустя, тихим голосом, как можно более тихим, но и более отчетливым, произнес:
— Номер 38?.. Это я… Не надо лишних слов… Вчера?.. Да, ты упустил его в саду… В следующий раз, конечно… Но дело становится срочным… Вчера вечером он устроил здесь обыск… Потом расскажу… Ничего, конечно, не нашел… Что-что? Алло!.. Нет, старик отказывается говорить… Угрозы, обещания, ничто не действует… Алло… Ну да, черт его побери, он знает, что мы бессильны… Проект Кессельбаха и история Пьера Ледюка известны нам лишь частично… Он один держит ключ к тайне… О! Он заговорит, и не далее, чем сегодня ночью, я ручаюсь… Иначе… Э, любые средства хороши, лишь бы он не смог удрать… Либо чтобы князь его у нас не свистнул… За три дня мы должны со всем покончить… Ты что-нибудь придумал?.. Да, неплохая мысль… Отличная даже, я этим с ходу займусь… Когда увидимся? Во вторник, согласен? Идет! Я приду во вторник, в два часа.
Он положил трубку и вышел. Сернин услышал, как он отдает распоряжения:
— Будьте сегодня начеку, вы все! Не дайте так глупо себя схватить, как вчера. Вернусь не раньше ночи.
Тяжелая дверь вестибюля закрылась, потом стукнула калитка в саду и послышался колокольчик на сбруе удаляющейся лошади.
Еще через двадцать минут явились двое слуг. Они раскрыли окна и убрали комнату.
Сернин подождал еще достаточно долго, до предполагаемого часа их обеда. Потом, полагая, что они уже в кухне, за столом, он выскользнул из каморки и начал проверять кровать и стену, к которой та была прислонена.
— Странно, — проговорил он, — очень странно. Ничего особенного не видно. У кровати нет двойного дна… Под нею — никакого люка… Поглядим в соседней комнате.
Он тихо прошел туда. Это была пустая комната без мебели.
— Нет, старика содержат не здесь… В толще вот этой стены? Невозможно, это скорее простенок, очень узкий. Ничего не понимаю, ей-богу!
Дюйм за дюймом он опять осмотрел пол, стену, кровать, тратя время на бесплодные эксперименты. В этом определенно был какой-то фокус, вероятно, даже весьма простой, но он пока не мог его разгадать.
— Если только, — сказал он себе, — Альтенгейм не бредил. Это — единственное возможное предположение… Но есть только один способ его проверить — остаться здесь. И я остаюсь. Будь что будет.
Чтобы не быть обнаруженным, он возвратился в свое убежище и больше не двигался, мечтая и подремывая, терзаемый, правда, сильным голодом.
И день склонился к закату; и настали сумерки.
Альтенгейм возвратился лишь после полуночи. Он поднялся в свою комнату, на этот раз — один, разделся, лег и, как накануне, выключил свет. Опять последовало тревожное ожидание. Тот же необъяснимый скрежет или скрип. И прежним насмешливым тоном Альтенгейм произнес:
— Ну как дела, дружите?.. Ругаешься?.. Ну нет, ну нет, милый мой, от тебя ждут совсем других слов. Ты не на правильном пути… Мне от тебя нужны честные признания, достаточно полные, подробные, касательно всего, что ты рассказывал Кессельбаху… История Пьера Ледюка и прочее, и прочее… Понятно?
Сернин слушал в ошеломлении. Ошибки на этот раз не было: барон действительно обращался к старику Штейнвегу! Потрясающая беседа! Казалось, ему слышится таинственный диалог живого и мертвого, разговор с безымянным существом, обитающим в ином мире, невидимым, неощутимым, несуществующим.
Барон продолжал с жестокой иронией:
— Ты, наверно, проголодался? Поешь, дружище. Но при этом помни, что я отдал тебе сразу всю пайку хлеба и, если ты будешь есть его по нескольку крошек в сутки, ты протянешь самое большее на неделю. Скажем, десять дней! Десять дней спустя — каюк, и все, папаши Штейнвега больше нет… Если, конечно, до тех пор ты не согласишься заговорить. Нет, ни за что? Ладно, завтра поглядим. Спи, милый мой, спи…
На следующий день, после ночи и утра без происшествий, князь Сернин покинул виллу Дюпон с безмятежным видом, правда — с легким головокружением и слабостью в ногах. Направляясь к ближайшему ресторану, он следующим образом подытожил положение:
«Итак, в следующий вторник Альтенгейм и убийцы из отеля Палас должны встретиться в Гарше, в доме, телефон которого носит номер 38. Следовательно, именно во вторник я выдам правосудию обоих преступников и освобожу господина Ленормана. В тот же вечер настанет черед старого Штейнвега, и я наконец узнаю, является ли Пьер Ледюк сыном колбасника и, следовательно, могу ли я достойным образом женить его на Женевьеве. Да будет так!»
Во вторник утром, к одиннадцати часам, Валенглей, председатель Совета Министров, пригласил к себе префекта полиции, заместителя шефа Сюрте господина Вебера и показал им письмо, полученное по пневматической почте и подписанное князем Серниным:
«Господин премьер-министр,
зная, как высоко цените Вы господина Ленормана, спешу поставить Вас в известность насчет некоторых фактов, открывшихся благодаря простой случайности. Господин Ленорман содержится в заключении в подвалах виллы Глициний, в Гарше, близ дома уединения. Бандиты из отеля Палас приняли решение убить его сегодня, в два часа пополудни. Если полиция будет нуждаться в моем содействии, я буду в половине второго в доме уединения, у госпожи Кессельбах, чьим другом имею честь являться.
Примите, господин премьер-министр, и т.д.
Подписано: Князь Сернин».