Страница 2 из 17
Но женщины на него напали, замахали руками. Одна лишь тетя Нюша поддержала Афанасия Кузьмича.
— Верно, верно, — сказала она. — Корова ты, Ольга, продала ты своего покойника.
Степка слушал рассказ матери и все разговоры жадно, открыв рот. Что за человек директор Густав Иванович? Мать говорит, что он маленький, но она, верно, ошиблась.
Утром мальчик проснулся рано. Постель матери была пуста.
«В завод пошла», — подумал Степка.
Ему захотелось есть. Босыми ногами, оправляя лезшую на живот рубашку, он подбежал к столу. Мать оставила кусок хлеба и четыре картошки. Степка снимал с холодных картошек кожуру и дул на них. Потом он обмакнул картошку в крупную серую соль, — слезы выступили у него на глазах, — и с шумом, глотая слюну, принялся жевать.
— Хорошая моя мамка, — пропел он и, положив в рубаху хлеб, картошки, побежал к сундуку, на котором спал. Он снова зарылся в одеяло, не потерявшее еще теплоты, и, выглядывая, как из норы, думал о всякой всячине.
Люди готовились к пасхе. Пронзительно, с великой тоской взвизгивали свиньи, умирая под острым, тонким ножом кабанника Лукьяныча; горели соломенные костры, на которых смолились свиные туши; дым и смрад стояли во дворах. Из квартир вытаскивали заплесневевший скарб, шпарили кипятком клопов, выбивали пыль из зимнего тряпья. Бабы с задранными выше колен юбками, напрягая жилистые ноги, белили стены, смеясь, перекликаясь между собой:
— Слыхала? Котениха, жена мастера с кокусных печей, кабана колола на двенадцать пудов!
А в небе плыло солнце, такое белое и веселое, точно какая-то небесная баба его тоже усердно высветлила мелом, и в его лучах как-то особенно жалко выглядели трехногие стулья, шкафчики с заваливающимися внутрь боками, слежавшиеся сенники. Только завод стоял черный, мрачный и тяжело пыхтел, а порой смрадный дым полз к солнцу, и оно смотрело на землю печально, как серое личико больного младенца.
Степка, полный предпраздничной радости, ходил по соседям, смотрел на приготовления, слушал. Дома было грустно и темно, мать не готовилась к празднику.
Днем Степка отправился на глеевую гору[1] собирать угольный штыб. Гора эта была очень велика, и рядом с ней домики поселка казались совсем маленькими. Вагонетка поднималась по крутому склону и, добравшись до вершины, сама опрокидывалась, высыпала вывезенную из Заводской шахты породу. В этой породе было много угольной мелочи.
Степка, побрякивая пустым ведром, шел в компании своих друзей. Впереди, рядом со Степкой, шел Мишка Пахарь. Мишка не боялся никого на свете. За ними шагал Ванька, он полгода работал на шахте в ламповой, и ребята с гордостью говорили:
— Ванька увольнился через кражу.
Ванька курил козью ножку, и кривой Федя, — спотыкаясь и гремя ведром, забегал то справа, то слева от него, говоря:
— Ну, дай потянуть разок…
— На, — говорил Ванька и складывал кукиш.
Сбоку шла Верка, сестра Мишки Пахаря, злая губастая девочка со стриженной под машинку головой и с очень большими ушами. С ней было опасно драться, так как она царапала лицо врага своими черными ногтями и при этом сама же ревела густым коровьим голосом.
А сзади всех шагал Алешка, внук Афанасия Кузьмича, высокий худой мальчик с всегда полуоткрытым ртом.
Они подошли к подножью горы, поросшему бурьяном, и, задрав головы, глядели вверх. Склоны горы в некоторых местах дымились.
— Ну что, полезли? — сказал Мишка Пахарь.
— На самый верх? — спросил кривой Федька.
— Не долезем, — сказал Алешка и махнул рукой.
Вагонетка с породой сделалась совсем крошечной, когда всползла на вершину горы, — чуть побольше жука. Она опрокинулась, подхваченная ветром пыль на мгновение закрыла вершину. Кусок породы покатился вниз; сперва он скакал мелко, торопливо, но затем прыжки его стали длинными и быстрыми. Вдруг, сделав огромный прыжок, он ударился о рельс и рассыпался мелким дождем осколков. Один из осколков ударился в Веркино ведро. Верка взвизгнула, а ребята рассмеялись.
— Дураки, — сказала она, — Петьку с Донской стороны, я сама видела, насмерть породой убило.
— Мало что, — сказал Мишка Пахарь, — когда в прошлый год глей обвалился, два дома засыпало…
Степка посмотрел на лица товарищей, потом на гору. Веселый, радостный, холодок прошел по его телу.
— Полезли! — закричал он и побежал вперед.
— У-р-р-а! Хватай японцев! — взвизгнул Мишка Пахарь.
Мальчики побежали вслед за ними. Только Верка стояла внизу и, задирая от волнения юбку, кричала:
— Степка, мамаше твоей скажу! Мишка, тебе дома уши пообрывают!..
Но ребята лезли все выше, не обращая на нее внимания. Степке хотелось попасть на вершину по многим причинам: прежде всего — посмотреть сверху на завод и поселок, узнать, отчего идет из горы едкий дым, поискать на вершине куски сланца с отпечатком листьев; ну и, наконец, надо было перешибить бесстрашного Мишку Пахаря.
Они проползли мимо пещер, вырытых беспаспортными босяками. Гора становилась все круче, камни вырывались из-под ног, пальцы скользили по сланцу, точно он был натерт салом.
Степка лез, не оглядываясь, слыша за собой дыхание Мишки.
«Не догонит», — думал Степка.
— Черт, мошенник! — вдруг закричал он.
Мишка ухватил его за ногу, и Степка растянулся, прижался щекой к холодному и гладкому куску сланца.
— Мошенствуешь! — крикнул Степка, но Мишка, даже не оглянувшись, тревожно сопя, пролез мимо.
Теперь Мишка был впереди, маленькие камешки из-под его ног ударяли по Степкиным пальцам.
Вскоре лезть стало так трудно, что ребята забыли о состязании: шумно дыша, они остановились и оглянулись. Верка казалась совсем маленькой, Ванька и Федька собирали уголь чуть повыше пещер, в которых жили беспаспортные. Трусливый Алешка далеко отстал, но продолжал лезть вверх.
— Ванька, чего же!.. — закричал Мишка.
— Что я, дурак, что ли… — отозвался снизу Ванька и отвернулся, показывая, что его интересует только угольный штыб.
— Трус, боишься, — сказал Мишка.
Совсем недалеко от них было дымное место, от запаха горящей серы слезились глаза. Подхваченный ветром, дым пополз вниз, и мутно-белая пелена скрыла Мишку. Степка снова полез, старательно хватаясь за острые, изувеченные динамитом осколки породы.
Вдруг в двух шагах от него, точно на коврике, быстро проехал Мишка Пахарь, цепляясь за движущиеся вместе с ним камни. Он заорал и уехал вниз в туче пыли и осколков.
Степка остался один. И, чувствуя волнение от своего одиночества, он снова полез вверх, прямо в облако дыма.
Долго ползал он в поисках таинственного огня. Из глаз его лились слезы, рот наполнился кислой слюной. Степка так чихал, что хватался за камни, боясь потерять равновесие и уехать вниз. Дымок полз меж камней, неуловимый и легкий; он, видно, выходил из самой глубины горы, и сколько мальчик ни копал и ни рыл, огня не было видно…
И он снова полез вверх.
Последняя часть пути была особенно тяжела. Сильный ветер бил в лицо, надувал пузырем рубаху. Степка поглядел вниз — гора казалась совершенно отвесной, он точно сидел на краю огромной полуверстовой стены. У него закружилась голова, а ноги вдруг стали мягкими. Степка сел.
— Сте-еп-ка! — услышал он совсем недалеко от себя.
Степка увидел, что из клочьев дыма выполз Алешка, тот самый, который боялся всего на свете.
— Лезь назад! — И Степка махнул рукой. — Убьешься!
Алешка замотал головой.
— Тогда сюда, скоро!.. — крикнул Степка.
— Сильно ноги дрожат, — кривя рот, пожаловался Алешка.
Степка медленно спустился к нему.
— Не бойся, Алеша, — проговорил он, — сейчас долезем.
— Я не робею, — плачущим голосом ответил Алешка.
До вершины глеевой горы осталось несколько аршин… Там, на самом верху, держась за колесико бесконечной передачи, стоял парень в грязном ватнике. Ветер рвал черные вихры его волос, вылезшие из-под сидевшего на затылке картуза. Парень, стараясь перекричать свист ветра, не то пел, не то орал пронзительным веселым голосом.
1
Отвалы породы. (Здесь и далее примечания автора.)