Страница 11 из 17
«Где живет запальщик? Разговаривает ли он с кем-нибудь? Откуда он берет динамит?»
Когда десятника не было на участке, Степка бегал смотреть на забои.
Он видел, как мокрые от пота забойщики, задыхаясь в мягкой, бархатной пыли, лежа на боку или стоя на коленях, рубят каменный уголь. Он видел саночников, ползущих на брюхе. Он видел согнувшихся навальщиков и глеевщиков беспрерывно махавших лопатами. Он видел, как коногоны ставили на рельсы забурившуюся вагонетку, полную угля. Тяжело трудились подземные люди, и Степка с уважением смотрел на них. Однако десятники и англичанин-штейгер не разделяли Степкиного уважения к шахтерам. Для них шахтеры были последними людьми. Они кричали на них, топали ногами, а однажды штейгер ударил плотника, взявшего в забое несколько новых обапол.
— Хорошее дерево воруешь, второй раз тебя поймал. Марш! Иди в контору, расчет получай, — птичьим голосом кричал штейгер.
Степке казалось, что плотник развернется и ударит англичанина по морде. Но плотник не развернулся; понурив голову и сердито бормоча, он пошел в сторону главного штрека.
Высокий худой коногон иногда останавливал лошадь возле двери и беседовал с мальчиком. О чем бы Степка ни спрашивал, коногон сердился, махал рукой и ругался.
— Разве это лошадь, — говорил он. — Совестно по шахте ездить с такой лошадью, на живодерку ее только. А отчего такие кони? От подлости коногонов. Вот ездит парень Федька Мухин. Он со своим конем воюет. Конь на него сердится, убить его хочет. Что же ты думаешь, возьмет он кусок проволоки, обвяжет коню язык, другой конец к стойке — и давай бесить его, камнем прямо по ноздрям.
— А зачем же он?
— Вот, говорю, конь на него сердится, обиделся, А теперь такая война, оба озверели. Поездит такой с лошадью месяц — и конец лошади, искалечит ее всю. А бывает, лошадь одолеет. Тут одного насмерть убила, топчет, мертвого кусает. Насилу отняли — никого не подпускала.
Когда кончалась упряжка, коногон отводил лошадь в конюшню, Однажды Степка увязался идти с ним.
Дорогой коногон все время говорил про лошадей, и так как его конь шел тут же, коногон время or времени поворачивался и ругал его.
— Они умнее людей, — говорил коногон, — такое выдумывают — человек в жизнь не придумает. Кто первый пожар учуял в прошлом годе? Лошадь. Куда хочешь тебя проведет. Вот загаси лампу — мы сразу станем. Куда идти? А она тебя, на темную, прямым манером к конюшне приведет. Все чует. Где крепление ослабло, где кумпола садятся. Тебе самый первый крепильщик не скажет, что кровля осадку делает, а лошадь в этом месте бесится — вот и знаешь: обрушение будет.
Он повернулся к лошади и погрозил ей кулаком.
— Смотришь, гадюка, — сказал он, — все равно овса тебе сегодня не будет.
Лошадь протянула голову вперед и щипнула драную рубаху своего водителя. А Степке после разговоров коногона казалось, что лошадь хитро ухмыляется.
Они пришли в конюшню. Несколько десятков низкорослых лошадей стояли в ряд, отделенные друг от друга тонкими дощатыми перегородками. У многих бока и ноги были в крови. Необычайно приятно и сильно пахло сено в этой мрачной высокой пещере, едва освещаемой рудничными лампами. Однорукий мужик разносил в ведерке овес, сердито и одновременно ласково отталкивая наваливавшихся на него лошадей.
Степка сразу увидел интересные вещи. Из щелей в деревянном настиле росли белоснежные тонкие стебли.
Они были так тонки, что Степка сперва принял их за белые нитки. Он выдернул одну нить — на конце ее оказалась полусгнившая кожура овсяного зерна.
— Дядя, — спросил он, — отчего овес такой?
Однорукий конюх ответил ему хриплым, гнусавым голосом:
— Шахта! — Он произнес: «шауфта».
Степка вырвал несколько стебельков и спрятал в карман.
Как сладко пахло сено под землей! От этого запаха щемило сердце, хотелось скорей подняться на поверхность.
Огромный черный кот — Степка его сперва принял за собачку — важно прошел по конюшне.
— Кис, кис, — зашипел Степка, но важный кот даже не повернул головы, сердито дернул кончиком хвоста, точно отмахиваясь от надоедливого мальчика.
Лошади глухо постукивали: копытами и так смачно шуршали сухим овсом, что Степке хотелось тоже сунуть голову в кормушку и начать жевать. Должно быть, овес был очень вкусен.
Приподнимая свою лампу, мальчик оглядывал лошадей и не мог понять, чем они отличались от обычных земных. Вдруг ему вспомнилось лицо слепого, ходившего в поселке.
— Братья рабочие, — тихо говорил он, — пожертвуйте бывшему бурильщику, при разбурке стакана оба глаза выжгло динамитом…
Степку всегда поражала мертвая неподвижность его белого лица. Это печальное лицо почему-то вспомнилось Степке, когда он смотрел на подземных лошадей.
— Дядя, — вдруг радостно сказал Степка, — а я знаю, почему лошади хвостом не машут: тут мух нету!
Конюх, усмехнувшись, ударил своей единственной рукой Степку по плечу и не то закашлял, не то рассмеялся.
Степка и коногон вышли из конюшни. Они шли к стволу шахты по незнакомому Степке узкому и очень высокому штреку. Штрек, видно, содержался в порядке: могучие бревна подпирали кровлю, проход был расчищен, его не загромождали кучи породы; сильный и ровный ветер все время дул в лицо.
— Здесь входящая струя в шахту проходит, — сказал коногон. — В случае пожара этим штреком нужно к стволу бежать, а пойдешь по исходящему — сразу сдохнешь. Ты смекалистый парень, добежишь…
— А это куда идти? — спросил Степка, указывая на небольшую железную дверь.
— Здесь склад динамита, — сказал коногон.
Мальчик, оглядываясь на ржавую железную дверь, шепотом спросил:
— А ты ходил на него? Туда пускают?
— Зачем туда ходить, — удивился коногон, — пущай он провалится. Взорвется — все чисто пропадем: и лошади и люди.
В воскресенье Степка проснулся с восходом солнца.
Он оделся, взял из сундука чистую рубаху, сшитую из материнской ситцевой кофты, и вышел во двор. Он знал, что многие рабочие и шахтеры ходили мыться к градирням, где охлаждалась парная вода из доменного цеха.
Утро стояло ясное, ветер еще не поднимался, было очень приятно ступать босыми ногами по прохладной плотной пыли.
Градирня представляла собой огромный низкий сарай. Вода, дробясь о балки, шумным дождем падала сверху; клубы пара, крутясь, рвались в небо. Возле большого объявления: «Купаться запрещено ввиду опасности утонуть» — раздевались двое шахтеров. Они, видно, недавно выехали из шахты, лица и руки их были совершенно черны. Степка подошел к ним и тоже начал раздеваться. Шахтеры что-то крикнули ему, но из-за шума воды он не разобрал слов.
Степка ухватился руками за скользкую зеленую перекладину и полез под оглушающий, слепящий дождь. Солнце зажигало водяную пыль, она горела разноцветными огоньками, вода жгла, щекотала, хотелось орать от радости, а внизу, под ногами, бесшумно мчалась свинцовая, тяжелая река. Стоило Степке выпустить зеленую балку, и вода подхватила бы его и унесла в огромное жерло каменной трубы. Шахтеры по соседству гоготали, и один из них полез к Степке, заорал над самым ухом:
— Берегись, утоплю!..
Степка, ужаснувшись, выскочил на бетонный край градирни. Прыгая на одной ноге и стараясь другой попасть в штанину, он божился утопить шахтера, разбить ему голову, но тот из-за шума воды ничего не слышал.
Когда Степка пришел домой, жильцы уже проснулись. Всем было весело и приятно в это хорошее утро.
Отец лохматой девочки, широкоплечий человек с светлыми, как у младенца, волосами, пил чай, сидя на пороге своей квартиры. Девочка стояла подле него и, увидев Степку, спряталась в комнате. Степка нарочно прошел мимо самого крыльца и слышал, как старуха сказала:
— Морду вымыл, обормот, а уши черные, как у змея.
Не заходя домой, он прошел к тете Нюше.
— Что же, кавалер, давай чай пить будем, — сказала она и налила Степке кружку чаю.
— А к маме скоро пойдем? — спросил Степка. — Я уже помылся.
Тетя Нюша вздохнула.