Великая Китайская стена

Но выражениям Яна, полным победной беззаботности, противоречит тот факт, что обе эти экспедиции сопровождались стеностроительством. В 607 году «более миллиона человек послали строить длинные стены от Юйлиня на западе до Красной реки на востоке». В 608 году еще двести тысяч человек направили строить стены в том же районе. Этот участок стены проходил параллельно современной границе между Шаньси и Внутренней Монголией. Его построили для защиты территории к северу от новой столицы в Лояне, который находился южнее. На восток и юг от восточной оконечности стены находилась естественная горная преграда, но на западе и севере рельеф оставался совершенно плоским. Место, выбранное императором Яном, представляло собой естественную северную границу желтой равнины, трамплин для ударов северных кочевников в южном направлении по Шаньси; теоретически стена закрывала данный путь. Часть суйской стены сохранилась во Внутренней Монголии. Это большой отрезок земляной насыпи примерно два с половиной метра высотой, протянувшийся между массивными башнями, вдвое выше, чем похожие на них башни на просторах Гоби. «Это пустыня, не как Сахара, состоящая лишь из сыпучих песков, здесь жесткий песок и гравий, перемешанные с глиной, всегда покрыты хоть редкой, но травой, а часто клоками кустов и травы», как в 1923 году ее описывал проезжавший здесь на машине американец. Полтора тысячелетия оставили следы на ее теле, выветрив из земляной насыпи большие куски. Сейчас, поднимаясь среди редкой, похожей на проволоку растительности по краям Ордоса, она похожа скорее на термитник, чем на сооруженное людьми оборонительное укрепление. Ее бугристая, покрытая отверстиями поверхность, уж конечно, нисколько не напоминает гладкие каменные плиты поздних минских стен возле Пекина, хотя и несет на себе семейное сходство с трамбованными рубежными стенами, разбросанными по северо-западу государствами и династиями начиная с первого тысячелетия.

Император Ян восторженно увековечил свою стену в стихотворении:

Унылый осенний ветер порывисто дует, Мы едем далеко, за десять тысяч ли. Уезжая так далеко, куда мы направляемся? Пересечь реку и построить Длинную стену. Великий император, строя, опирается на собственную мудрость? Нет: он следует опыту своих священных предков. Стеностроительство это стратагема, которая будет полезна мириадам поколений, Неся мир ста миллионам людей. Кто осмелится озаботиться тревожными мыслями? У нас будет возможность спокойно отдыхать в столице. Мы поставим полки у Желтой реки, На тысячу ли варварское знамя будет зачехлено. Горы и реки появляются и исчезают за горизонтом, Равнины бесконечно раскатываются вдаль. Наши полки останавливаются, когда звучат гонги, Наши солдаты снова шагают, когда гремят барабаны. Десятки тысяч всадников трогаются с места, Напоив лошадей под Длинной стеной. В осенних сумерках тучи собираются за стеной, Дымка и тьма окутывают луну в горах. Мы едем верхом вдоль скал, Сигнальные огни загораются много раз. Мы спрашиваем офицера с Длинной стены, Пришел ли шаньюй для встречи со двором. Облака тихо опускаются на небесные горы, Свет утренней зари заливает северный проход. … Когда мы вернемся, то выпьем от души И расскажем о наших победах в храме предков.

Хвалебная песнь Яна отрицает все традиционно печальные чувства, вызванные строительством стен. Пусть дорога длинна, поучает он, но предприятие получило благословение Неба и должно обеспечить жизнь на десятки тысяч лет. Здесь сторожевые башни — обычно символ близящегося нападения, паники и страха, — похоже, просто готовы сообщить, что вождь варваров прибыл со светским визитом. Граница обычно ассоциируется с хаотичным движением — водоворотами сражений, скачущими лошадьми и лихорадочной рубкой боя. У Яна же стена такая блаженно мирная, что воздух неподвижен, а ее победоносные солдаты могут планировать праздничные возлияния в храме предков. В своем стремлении прославить стены Ян даже предлагает сомнительную жертву «нашему священному предку» — ненавистному Ши-хуанди. Использование в источниках Суй старого циньского термина «Длинная стена» явно вызывает ассоциацию с известным зловещим предшественником.

Если учесть, что династическая история Суй сообщает о гибели на границе полумиллиона занятых на строительстве стены Яна рабочих, бурные излияния восторга со стороны императора звучат довольно лицемерно. Другие, не столь политически отягощенные стихотворения периода династии, дают понять: всеобщую ненависть к стенам было не так просто сбросить со счетов — солдат на посту за стеной называют «неприкаянными душами», отлученными от домов и цивилизации, не знающими отдыха ни в ледяные дожди зимой, ни в заморозки осенью; низкие температуры на границе пробирают «до мяса даже приграничных гусей» и «заставляют ныть кости лошадей»; сигнальные огни на границе вызывают «хаос страха»; вода настолько холодна, что «жжет внутренности».

Даже среди победных свершений империи Яна — Длинных стен, Великого канала, подчинения северных племен — видны знамения пограничных невзгод, которые, есть стены или нет, станут причиной гибели Суй. В 607 году, примерно в то время, когда император Ян великодушно принимал заверения в лояльности от тюркского кагана, того немного смутил приезд еще одного гостя: тайного эмиссара от государства Когурё, находившегося к востоку от реки Ляо, в Маньчжурии, и заходившего на территорию северной части современной Кореи. И хотя восточный каган попытался показать, что в этом нет ничего серьезного, открыто представив корейского посланца во время аудиенции у императора, сам факт тайного контакта между восточными тюрками и корейцами стал глубоко неудобен для всех: китайцы опасались враждебного союза на северо-востоке, а тюрки волновались, как бы не оттолкнуть своих китайских спонсоров. Китайцы предприняли попытку использовать ситуацию, рассчитывая поразить эмиссара своим величием, сообщив корейцу, что его царь «должен не откладывая приехать и выразить почтение» китайскому двору. Если он этого не сделает, китайцы пошлют в его страну армию. Корейский правитель проигнорировал приказ приехать, и император Ян решил напасть на него. Роковое решение, так как корейская война — в дополнение к расточительным программам императора Яна в области общественных строительных работ — стала для Суй тем бременем, под которым в конечном счете рухнет с виду жизнеспособный режим. Подготовка началась в неблагоприятных условиях — наводнение на Желтой реке послужило причиной для дезертирства рекрутов. Когда император в 612 году наконец выступил в поход, то ожидал быстрого продвижения к столице Когурё. Однако у креп ленные стенами города вдоль реки Ляо выстояли перед китайцами, а летние дожди вынудили Яна вернуться в Лоян. На следующий год император вернулся за реку Ляо, но был отвлечен внутренними беспорядками, многие из которых вспыхнули в районах, недавно пострадавших от наводнения на Желтой реке. Игнорируя опасность мятежей, Ян по непонятной причине решил в 614 году вернуться в Корею. Но и после этого похода корейский правитель все же отказался выражать покорность императорскому двору, а Китай начали сотрясать многочисленные восстания.

Не испугавшись новых стен императора, племена на северной границе воспользовались ситуацией и перестали подчиняться. Искренне прокитайски настроенный восточный каган Жангань умер в 609 году; его преемником стал сын Доцзи, не столь горячий почитатель Серединного Царства. После того как Доцзи прекратил посещать китайский двор, Ян задумал очередную императорскую поездку на север, надеясь восстановить дружбу при встрече тет-а-тет. Доцзи ответил на инициативу набегом на северный Китай, во время которого суйский военачальник, посланный сражаться с тюрками, был убит. В 615 году, когда император Ян отдыхал в Фэньянском дворце в северной Шаньси, его едва не пленило десятитысячное войско, посланное новым каганом, и ему пришлось укрыться в гарнизонном поселении Яньмэнь, примерно в ста пятидесяти километрах к югу от стены, проходившей вдоль северной границы Шаньси. Яньмэнь было одним из двух гарнизонов, которые китайцы еще держали в здешней префектуре. Двор запаниковал: испуганный император «прижимал к себе сына, его глаза округлились от страха», пока его чиновники наперебой предлагали планы избавления, из которых самый отчаянный заключался в том, что император будет лично прорываться через тюркские ряды с несколькими тысячами элитной кавалерии. После тридцати шести дней осады гарнизонного поселения (находившийся в нем двадцатидневный запас пищи для солдат не был рассчитан на неожиданных высоких гостей) войска кагана наконец отступили, получив сообщение о неспокойствии на другой границе.