Страница 30 из 91
Пока Лоян нежился в роскоши и китайских церемониях, события на прикрытой стеной северной границе готовили разгром династии и ее южной столицы. Со времени переезда в Лоян правители Вэй окружали себя придворными, которым северные интересы внушали отвращение: еще в 494 году Сяовэнь изгнал всех чиновников, возражавших против переезда на юг. В 519 году двор в Лояне даже попытался запретить военным занимать высшие правительственные посты, в связи с чем императорская гвардия — один из последних оплотов племенной военной власти — немедленно взбунтовалась. Неудивительно, что старая прослойка воинов сяньби, от которых в случае неурядиц на границе двор всецело зависел, чувствовала к себе все большее пренебрежение. Граница перестала быть домом, где авторитет и славу требовалось завоевывать в военных предприятиях, и превратилась в ссылку нежелательных для династии людей — осужденных и коррумпированных чиновников. Энергичные кампании против степи прекратились со смертью императора Сяовэня в 499 году, их заменили стены и подкуп «даннических» посольств жоужань в Лояне. Однако статичная оборона являлась дорогостоящей и с точки зрения содержания гарнизонов, и с точки зрения обслуживания, особенно при большом удалении от политического центра в Лояне, и в конечном счете могла лишь задержать, а не отогнать или уничтожить решительно настроенных захватчиков, если гарнизоны не будут готовы наступать в глубь степи.
К 523 году эти самые пограничные гарнизоны не желали и пальцем шевельнуть ради изнеженного двора Северной Вэй, а уж тем более бросаться в безлюдье пустыни Гоби. В том году, несмотря на стены и подарки Вэй, войска вторжения жоужань нанесли удар через оборонительную линию, захватив две тысячи пленных и сотни тысяч голов скота, а затем отхлынули назад — почти без потерь — в пояс пустынь. Из-за плохого обращения и голода — коррумпированное начальство уже давно не следило за продовольственными рационами солдат или даже урезало их — гарнизоны взбунтовались. Возникшие из-за бытовых неурядиц мятежи быстро распространились на запад и юг империи Вэй. Предводитель-кочевник недовольных войск вскоре появился в лице Эрчжу Жуна, вождя племени эрчжу из центральной и южной Шаньси и бывшего коневода и главного специалиста по животноводству Северной Вэй.
Эрчжу Жун оставался верным своим имперским хозяевам в течение первого этапа пограничных мятежей, помогая подавлять выступления бунтовщиков, лишь бы дать своим конникам попрактиковаться в бою. Однако в 528 году, когда умер император, которому еще не исполнилось и двадцати лет, оставив на троне младенца и жадную до власти вдовствующую императрицу, взявшую в руки все реальное управление империей, Эрчжу Жун, под предлогом необходимости расследования подозрительных обстоятельств смерти господина, повел своих конников на столицу. Когда его войско из пяти тысяч всадников — с поднятыми знаменами, одетое во все белое, традиционный для Китая цвет траура, — подошло к стенам Лояна, ответ императорского двора буквально сочился бредовым китайско-конфуцианским высокомерием. «Эрчжу Жун, — объявил один из советников императрицы, — ничтожный варвар… человек посредственных способностей, поднявший руку на дворец, не взвесив своих добродетелей и не рассчитав сил. Он подобен богомолу, пытающемуся остановить на своем пути колесо повозки». Но вскоре ничтожный варвар переправился через Желтую реку, обосновался на холмах перед Лояном и пригласил столичных аристократов к себе в лагерь на совещание. Оттуда, предательски перебив всех до единого членов — видимо, целых три тысячи человек — приехавшей приветствовать его делегации и утопив в Желтой реке вдовствующую императрицу и младенца-императора, он въехал в Лоян и предавался прелестям придворной жизни, пока его самого в 530 году не зарезал новый марионетка-император, которого он сам и возвел на престол. После храброй, но обреченной на поражение попытки отстоять город императора удавили преемники убитого вождя после краткой молитвы Будде, чтобы тот не позволил ему в следующей жизни переродиться царем.
В 538 году, всего через пятнадцать заполненных войнами лет после демонстрации рубежными стенами своей несостоятельности, Лоян Северной Вэй по приказу одного из северных военных диктаторов разрушили до основания, население вынудили покинуть город, и династия прекратила существование. Печальный конец Северной Вэй — которой извне угрожали кочевые воины, а изнутри мятежные гарнизоны — явился трагичным памятником тщеславию варваров, уроком безрассудства строительства столиц и стен, который меньше чем через пятьдесят лет придется вновь усваивать ее преемникам.
Глава пятая
Вновь объединившийся Китай
В Китае написание истории всегда дело политическое. Почти на всем протяжении китайского прошлого историки служили государственными чиновниками. Их назначало и контролировало правительство. С тех пор как государство впервые в 753 году до н. э. привлекло писцов для «фиксирования событий», задача написания истории стала прерогативой политического центра, посвященной описанию и оправданию деятельности правителей. История снизу, конечно, существовала, но она всегда находилась в подчиненном положении по отношению к дворцовым записям. Династическая история известна как чжэнши, «правильная, стандартная история». Всякий взгляд со стороны, не из центра мог быть презрительно классифицирован как еши, «дикая история», ярлык, который легко перетекал на сочинительство с еще более сомнительной репутацией. Простой китаец мог войти в династические анналы и получить известность в истории, лишь нарушив политический порядок — например, подняв крестьянское восстание и таким образом спровоцировав вмешательство правительства.
К закату династии Хань в 220 году до н. э. китайские мыслители выработали еще один важный теоретический инструмент, чтобы помочь себе еще больше политизировать историю: понятие о том, что человеческая (читай: политическая) история регулируется неизменно повторяющимися циклами, что уходящее приходит — хорошие и плохие императоры, порядок и хаос, единство и разобщенность: «мир должен объединиться, когда он долгое время разобщен, и стать разобщенным, когда он долго является единым». Движение циклов предопределено космической силой, называемой Небесным Мандатом: императоры правили только путем убеждения Неба в своей добродетельности. Если нравственные характеристики династии пойдут круто под уклон, Небо изымет Мандат, обнародовав это свое решение через национальные катаклизмы, такие как восстания, междоусобные войны и кометы, и передаст его кому-то другому. Следуя этой логике, императорские дома неизменно гибли из-за слабых, несостоятельных императоров, на что каждая новая династия спешила указать, составляя в течение нескольких лет после занятия трона «правильную историю» своей предшественницы. К концу эпохи Хань историки имели солидный запас стереотипных характеристик, присущих плохим, отвратительным Небу императорам. Назовем всего три из великого множества: расточительность, похоть, отсутствие сыновнего почитания. Они, обычно проявляясь в конце «правильных историй», указывали на приближение краха династии, оправдывая его. Двумя классическими примерами можно считать императоров ненавидимой и краткосрочной Цинь: тиранического Ши-хуанди и его сына, безумного расточителя Хухая.
Привлекательность вышеописанной макротеории для тех, кто жил китайской историей и писал ее, очевидна. Для усердно работавших историков тысячелетия писаной истории можно было свести в циклическое сочетание ограниченного числа подъемов и падений. Для правителей и их чиновников между тем история — если ею правильно манипулировать — предоставляет щедрый запас самооправданий.
Если история состоит из постоянно повторяющихся циклов подъемов и падений, подпитываемых личными неудачами предыдущих императоров, смена режима всегда могла быть узаконена путем демонизации династического предшественника. Династия Суй, в очередной раз объединившая Китай в 581 году, была представлена всего двумя императорами и просуществовала лишь тридцать семь лет, и это стало щедрым подарком для ее преемницы, династии Тан. В своих усилиях по объединению страны после столетий раздробленности, в авторитаризме первого императора и развратности и расточительности второго, в краткости существования, в масштабности планов общественного строительства и имперском экспансионизме, в падении в результате народного восстания и более всего в любви к пограничному стеностроительству Суй выглядела не чем иным, как кратким повторением всеми поносимой Цинь. Общественный хаос, последовавший за гибелью династии, послужил лишь подтверждением в умах китайского народа ассоциации между Длинными стенами и тиранией, угнетением и общенациональной катастрофой.