Страница 26 из 91
Северные племена с удовольствием предлагали себя китайцам в качестве наемников до 304 года, когда, устав изображать зависимость от военных клик, они впервые начали основывать в северном Китае собственные государства. Такое решение частично принималось из финансовых соображений: во времена междоусобной войны в Китае доходы от даннической зависимости становились крайне неудовлетворительными. Действительно, после краха династии Хань северный Китай, никак не способный содержать кочевников в шелке и чае, настолько обнищал, что сюнну сами продавали китайцам товары, ранее полученные от них. Подобное положение стало возможно под влиянием успешной цивилизаторской линии Китая в отношении сюнну. С тех пор как отдельные племена сюнну в 50-х годах переселились внутрь петли Желтой реки, они все больше подпадали под воздействие китайского образа жизни и управления. В качестве дополнительной меры по контролю над границей китайские военные диктаторы со времен падения Хань удерживали шаньюя заложником при дворе. Чистым результатом такой политики можно считать полностью и окончательно китаизированного правителя сюнну: первый император сюнну, Лю Юань, потомок Маодуня, имел классическое китайское образование и — что более существенно — пятьдесят тысяч воинов под рукой. После основания в 304 году своего государства сюнну продолжили уничтожение китайского контроля над севером, захватив оба столичных города — Лоян в 311 году и Чанъань в 316 году — и казнив императоров, причем недавняя волна китайского пограничного стеностроительства им нисколько не помешала.
Через год после номинального объединения Китая в 280 году китайская династия Цзинь начала строить стены против набегов на северо-востоке по современным провинциям Хэбэй и Ляодун, находящимся неподалеку от побережья Бохайского залива. История династии повествует: в 281 году некий пограничный чиновник «открыл старую границу и взял территорию в тысячу ли. Старую циньскую стену перестроили, и она протянулась по горам и ущельям более чем на три тысяч ли… Он поделил армию на гарнизоны, построив сторожевые башни для наблюдения за данным районом, после чего на государственной границе воцарился мир и даже собаки не поднимали тревожного лая». Почти ничего сегодня не осталось от этой кратко описанной стены, которая, несмотря на подаренное ею псам династии ощущение безопасности, не сумела защитить государство Цзинь ни от внутренних, ни от внешних врагов. Когда после объединения Цзинь попыталась расформировать армии, демобилизованные солдаты зарабатывали деньги, продавая оружие через северную границу, в то время как династию разрушали варвары, уже уютно устроившиеся внутри стены. После успеха сюнну Китай оказался поделен между государствами варваров к северу от Янцзы и китайской династией Цзинь к югу от реки. До семидесяти процентов представителей высших слоев китайского общества бежали на юг, в южную столицу Наньцзин. Постыдное бегство стало для них тяжелым психологическим ударом, толкнув многих искать утешения в новой иностранной вере: буддизме.
Однако для управления Китаем нужно иметь значительно больше, чем конфуцианское образование и большую армию, что вскоре поняли сюнну и пятнадцать других группировок варваров, основавших в 304–439 годах государства в северном Китае. Некоторые из них просуществовали всего десять лет, но ни одно больше шестидесяти двух, и все стояли перед проблемой, как управлять двумя типами территорий — обрабатываемыми полями и степью; как примирить китайский уклад оседлого земледелия и управления с образом жизни скотоводов-кочевников, являвшимся идеальным для ведения войны и меньше подходившим к администрированию захваченной территории. Китайские принципы управления сводились к побуждению к долгосрочному сельскохозяйственному развитию и повышению доходов от налогов для финансирования растущих, все более плотно населенных и сложных поселений. Кочевые племена — включая даже китаизированных сюнну — больше интересовала краткосрочная эксплуатация земли (для выпаса скота и набегов), и они перекочевывали на новые пастбища каждые несколько месяцев. Другой трудностью стала вековая вражда между кочевниками и китайцами: китайцы видели в северных племенах варваров, совершающих набеги, а кочевники в китайцах — цель набегов. Кроме того, у двух обществ существовали совершенно разные точки зрения на правление. Китайская политическая традиция распространяла власть императора на «все и вся в Поднебесной», тогда как политические интересы племенного вождя были много уже и ограничивались благополучием соплеменников. Любой шаньюй с претензией на всеобъемлющие заботы китайского императора неизбежно вызвал бы неудовольствие в своем племени.
В государствах по всему периметру северокитайской территории — от плато и долин Тибета на западе до степей и лесов Маньчжурии на северо-востоке — неизбежные конфликты снова и снова выходили на поверхность. Если преобладал племенной образ жизни, то китайцы считали себя эксплуатируемыми и терроризируемыми. Если преобладал китайский способ управления и бюрократы начинали доминировать над солдатами, кочевые войска, от которых зависела военная мощь государства, чувствовали себя ущемленными и бунтовали против императорского двора. Фань Ши, сановник-кочевник из северо-западного царства, жаловался велеречивому китайскому министру, нанятому его государством: «Раньше мой отряд участвовал с прежними вождями в начале этого предприятия, но теперь у нас нет власти. Тебе никогда даже не приходилось заставлять своего коня потеть, как смеешь ты руководить? Это как если бы мы пахали и сеяли, а вы поедали выращенное нами!» — «Тогда, — усмехнулся невозмутимый министр, — нам следовало бы сделать тебя еще и поваром. Почему ты должен только пахать и сеять?» — «Даже если это будет моим последним делом, — бросил разгневанный кочевник, — я повешу твою голову на городских воротах Чанъани!» (Тогда обстоятельства сложились неудачно для рассерженного Фаня, вскоре казненного своим правителем.)
Лишь племена из одного района — сяньби из Маньчжурии — смогли довольно успешно править и Китаем, и степью, так как географические и экономические условия их района естественным образом объединяли и степной, и земледельческий уклады. В нижней Маньчжурии долина реки Ляо позволяла вести земледелие китайского типа. Далее, на север, шли степи и леса, способствовавшие пастушеству и скотоводству. Данный район обладал также удачным расположением со стратегической точки зрения: он прилегал, но географически был изолирован от равнин северного Китая горами и единственным прибрежным проходом, являющимся воротами из Маньчжурии в остальной Китай и ставшим в период династии Мин ключевой крепостью в пограничной стене. При отступлении Маньчжурия делалась оборонительной твердыней, при наступлении — давала быстрый доступ к другим районам Китая. Относительная изоляция от Китая и его политического хаоса дала Маньчжурии время и пространство для развития собственной формы двойного управления, разделив администрацию на бюрократию китайского стиля для сельскохозяйственных районов и племенное руководство для армии.
Еще в 294 году племя сяньби успешно применяло китайские организационные формы на маньчжурской территории: построило столицу, обнесенную стеной, поощряло земледелие, производило шелк, задействовало китайских бюрократов и назвало свое государство Янь, по имени старого, времен Воюющих Царств, китайского государства на северо-востоке. Но только в 352 году, когда чиновники обратились к нему с прошением стать императором, вождь сяньби, Мужун Цзюнь, продемонстрировал всю глубину своего восприятия китайских манер поведения. Он ответил с убедительной плавностью на елейно-самоуничижительном языке конфуцианского правителя: «Прежде нашим домом являлись степи и пустыни и мы были варварами. С таким прошлым как мне осмелиться встать в прославленный ряд китайских императоров?»
В начале следующего года он провозгласил себя императором.
Династия Янь, павшая всего через восемнадцать лет после своего основания, просуществовала нисколько не дольше, чем большинство ее соперников, но отчетливо указала другим пограничным племенам, как в принципе может быть организовано правительство для управления и кочевниками, и китайцами. Когда тибетское племя, разбитое Янь, само оказалось ввергнутым в раздоры по поводу наследования, сцена очистилась для появления другого родственного сяньби племени, тоба, которое основало государство Северная Вэй, более ощутимое по размерам, более прочное и в конечном счете более китайское, чем любое государство их предшественников — варваров.