Горький ветер

— Вы могли бы зайти хотя бы в Коббзе, попозже. Дики заехал бы за вами на бричке.

— Лучше не надо, — повторил Том. — Нас там не особенно хотят видеть.

— Я хочу, — возразила Бетони, — иначе бы и не просила.

Но она понимала, что он был прав. Только Дик и мать принимали его теперь. Для остальной семьи он стал изгоем.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду настаивать, если тебе не хочется. Но, надеюсь, мой подарок будет вовремя готов.

— Будет, — сказал он. — Теперь уже немного осталось. — Он делал для нее плетеное кресло. — Джек приходит взглянуть, как идет работа. Шедевра не выйдет, но будет готово вовремя. Как говорил, бывало, Вильям, честное-пречестное!

Часто, когда он не мог уснуть, Том лежал на спине, совершенно неподвижно, боясь потревожить Линн, спавшую рядом. Он думал о чем-нибудь, что помогло бы ему уснуть. Считал, сколько стоит лоза и сколько он получит от проданных корзин. Иногда он мысленно возвращался в Этапле во время проверки, вспоминая все предметы, лежавшие перед ним. Респиратор. Неприкосновенный запас. Полевая аптечка. Миска, фляжка, котелок. Винтовка, патроны, одеяло.

Потом приходили имена. Ньюэз. Ричи. Гловер. Брейд. Дансон. Эванс. Привитт. Раш. До тех пор, пока в состоянии между сном и явью он не начинал бродить по пустынному полю, изрытому воронками от мин и снарядов, разыскивая потерявшихся товарищей, пока какой-то голос нашептывал: «Где они? Где они? Куда они подевались?»

Часто Линн не спала, потому что внутри ее шевелился малыш или потому что она чувствовала, что Том не спит. Во время войны она ухаживала за многими; слышала, как они стонут, всхлипывают, ругаются; обнимала их, укачивая, пока они кричали от кошмаров во сне. Но Том никогда не метался по кровати, никогда не кричал и не плакал. Он лежал совершенно спокойно и всегда молча, а когда она поворачивала голову, то видела, что у него открыты глаза. Иногда они слегка вздрагивали, казалось даже, что они пристально смотрят куда-то, хотя и не видят ничего.

— Не можешь уснуть? У тебя голова болит?

— Стучит немного, но это ничего.

— О чем ты думаешь? — спрашивала она.

— О том и об этом. Ничего особенного. Знаешь, теперь, когда день и ночь одинаковые, уснуть стало труднее.

Но когда сон приходил, он часто был ясным и чистым, приятным, и иногда ему снились счастливые сны.

— Я был на Липпи-Хилл, и светило солнце. Ягоды на рябине такие красные, и дюжина дроздов, все на одном дереве. Со мной маленький мальчик. Он принес мне ягод, которые дрозды роняли с дерева, и показывал их мне.

— А как он выглядел? — спросила Линн. — Может, это был твой сын?

— Я не мог хорошенько разглядеть его лицо. Только ягоды у него в руках. А потом мы сидели на пригорке, и там играли кролики. Уже был вечер, теплый и тихий. Несколько кроликов подошли поближе, они щипали траву прямо у нас под ногами, а мы сидели на пригорке бок о бок, я и мальчик.

Том разводил огонь для завтрака. Ему нравилось, что он может делать такие вещи, и Линн, наблюдая за ним, никогда не вмешивалась. Он всегда осторожно обращался со спичками, и очаг всегда получался аккуратно сложенным.

— Ягоды были такие красные, а дрозды желтые, с пушистыми грудками в пятнышках. Удивительно красивые.

Он сунул горящую спичку в очаг, и огонь начал потрескивать, разгораясь. Он присел рядом на корточки, отблески пламени плясали у него в глазах.

— Смешно, но во сне я никогда не бываю слепым.

Как-то утром, когда Линн брила Тома и подстригала ему волосы, ей показалось, что она слышала собачий лай где-то в лесу через дорогу.

— Это, вероятно, спаниель Манкеба, — предположил Том. — Он, наверное, бегает за кроликами.

В половине десятого в воротах остановилась молочная тележка Джимми Уингера, и Линн вышла с кувшином.

— Вижу, у вас тут компания, — сказал Джимми, указывая на машину, стоявшую на краю леса. — Полиция тут роется. Я их видел, когда проезжал мимо Тайсона. Интересно, что они тут делают?

— Ты слышал сплетни, Джимми?

— Возможно, — сказал он. — На вашем месте я бы не потерпел такого. Должны быть какие-то законы против полиции.

Джима как-то оштрафовали на десять шиллингов за езду на велосипеде без фары. Полицейские для него были хуже, чем содержатели игорных домов.

— Я дам вам на время свой обрез, если хотите, так что сможете послать их куда подальше, — сказал он, — а если один из них встретится мне на дороге, я дам своему старому мерину Твинклеру раздавить его!

Когда Джимми ушел, Линн постояла, глядя в сторону леса, но не увидела никаких следов полиции. Только раз ей показалось, что она услышала тот же лай где-то далеко в лесу. Она ничего не сказала Тому, но позднее утром еще одна машина остановилась позади первой, и из нее вышло четверо полицейских в форме. Один из них протрубил в рожок, и через некоторое время первая группа вышла из леса. Среди них был инспектор Данз. Всего их было семеро, один держал на поводке ищейку, и несколько минут они все стояли, разговаривая. Потом новоприбывшие пошли к своей машине, и каждый взял лопату и мешок. Все семеро снова исчезли среди деревьев.

— Что за шум? — спросил Том.

— Полиция что-то ищет в лесу, — сказала Лини.

Лицо его побледнело. Он стоял словно окаменевший. Линн подошла и взяла его за руку.

В час полицейские собрались на опушке леса и сели на траву, жуя бутерброды и попивая чай из термосов. Том подошел к ним, нащупывая дорогу своей палкой и двигаясь на звук голосов. Но они замолчали, когда он подошел ближе, и он стал в нерешительности на дороге. Данз подошел к нему:

— Мистер Маддокс, вы меня искали?

— Что вы надеетесь здесь найти?

— А вы боитесь, что мы найдем?

— Вы просто тратите время впустую. Вы не найдете ничего.

— Тогда вам незачем волноваться.

— А кто говорит, что я волнуюсь?

Том повернулся и пошел к дому, очень медленно, считая шаги. Данз пошел и сел на бампер первой машины, и один из констеблей предложил ему сигарету.

— Этот парень и вправду такой слепой, как кажется?

— Вы ужасно подозрительны, Райлендз. Вы почти такой же невыносимый, как и я.

— У вас есть какие-то предчувствия, сэр?

— Ненадежные, так только, — сказал Данз. — Но если он и убил свою женушку, то сам вид того, как мы вывернули тут все наизнанку, должен расколоть его уверенность.

Ближе к концу дня, когда полицейские снова собрались на опушке, они обнаружили, что у них появились зрители: три женщины и мужчина, все уже немолодые, которые пришли из Истери.

— Это правда, что вы нашли могилу тут, в лесу? — спросил старик.

— Нет, неправда, — ответил Данз.

— А что же вы нашли?

— Боюсь, что не смогу ответить ни на какие вопросы.

— Тогда они ничего не нашли, — сказал старик, обращаясь к женщинам. — Я знал, что это всего только лживые байки.

— Кто распространял слухи? — спросил Данз.

— Не я, не я! — сказал старик.

— А у вас есть разрешение искать тут, в лесу? — спросила одна из женщин. — Вы спрашивали у миссис Ланнем?

— Да, — ответил Данз. — У нас есть ордер.

— Что, подписанный королем и канцлером?

— Отойдите, пожалуйста! — сказал констебль. — Мы не можем развернуться, не видите?

Когда первая машина уехала в сторону Хантлипа, на тропинке показалась высокая фигура, идущая из Истери, и вышла на дорогу. Это был преподобный Питер Чанс, священник Истери и Скоута, крупный мужчина с седой шевелюрой. Он помахал машине, чтобы она остановилась.

— Что это значит? — спросил он, наклонившись, чтобы поговорить с Данзом через окошко. — Почему вы преследуете Тома Маддокса? Он сделал что-то не то? Есть ли хоть капля правды в этих диких слухах?

— Наша работа — узнать это, преподобный отец.

— Вы спрашивали парня? Он признает, что убил жену?

— Обычно люди не признаются в таких вещах, пока их не заставят это сделать, — сказал Данз.