Страница 17 из 88
Действительно, поразительная была пара. Тонкая, высокая, стройная, очень красивая девушка с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением лица и «потомок негров безобразный», ниже ее на девять сантиметров и старше на 13 лет, мятежный поэт…
О внешности Пушкина говорили по-разному. Черты лица его не были красивы в общепринятом смысле слова, но в иные времена необыкновенная одухотворенность и сильные чувства, им переживаемые, делали это лицо прекрасным. Особенно хороши были глаза поэта — большие, ясные, «в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе». Добавить сюда ослепительную белозубую улыбку и вьющиеся каштановые волосы да обаяние, возникавшее тотчас, когда Пушкин хотел обольстить женщину: таким, наверно, видела его Натали, когда влюбилась.
Красавица Натали была всеми признанная, но и в ее внешности недоброжелатели находили изъяны. Ей приписывали чувства, которых Натали не испытывала, и переживания, совершенно чуждые ее кроткому нраву.
«Пушкин познакомил меня с своей женой. Не воображайте, однако ж, чтобы это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина — беленькая, чистенькая девочка с правильными черными и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна…» (В. И. Туманский).
«Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице», — высказал свое мнение С. Д. Киселев. Возможно, оно было вызвано обидой за несостоявшийся брак с Пушкиным Екатерины Ушаковой, ведь Киселев был мужем ее сестры Елизаветы…
«Они очень довольны друг другом, моя невестка совершенно очаровательна, хорошенькая, красивая и остроумная, а со всем тем добродушная» (О. С. Павлищева, сестра Пушкина).
Далее всех простирался проницательный взгляд Долли Фикельмон: «Поэтическая красота госпожи Пушкиной проникает до самого сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике — эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь облик как будто говорит: „Я страдаю“. Но и какую же трудную предстоит нести ей судьбу — быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин» (запись из дневника жены австрийского посланника, 12 ноября 1831 г.).
Со всех сторон на молодых сыпались поздравления.
«Поздравляю тебя, милый друг, с окончанием кочевой жизни, — радовался Плетнев. — Ты перешел в состояние истинно гражданское. Полно в пустыне жизни бродить без цели. Все, что на земле суждено человеку прекрасного, оно уже для тебя утвердилось. Передай искренние мои поздравления Наталье Николаевне: целую ручки».
Ответом Плетневу было признание Пушкина: «Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется, я переродился…» (24 февраля).
Но в ощущениях его молодой жены все не было столь безоблачно. Натали после свадьбы поведала княгине Вере Вяземской, что ее муж после первой брачной ночи как встал с постели, так и не видал ее. К нему явились приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к вечеру. Молодая горько плакала, чувствуя свое одиночество в чужом еще для нее дому… Но которая из бесчисленных счастливых ночей оставила нам в дар этот шедевр, неизвестно…
Спустя полторы недели молодожены устроили у себя свой первый бал. «Пушкин славный вчера задал вечер. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я также потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова. „Ия бы сам танцевал, если бы у меня были силы“, — говорил он. Ужин был славный; всем казалось странным, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы уехали почти в три часа…» (А. Я. Булгаков).
После свадьбы молодые, по обычаю, отдавали визиты своим родным и близким, и прежде всего — посаженым родителям. Со стороны Натали ими были ее дядя, сенатор, тайный советник И. А. Нарышкин и А. П. Малиновская, жена начальника Архива иностранных дел. Посаженым отцом жениха был князь П. А. Вяземский, матерью — Е. П. Потемкина, жена гвардии поручика С. П. Потемкина, поэта и драматурга.
Тем, кого не было рядом, в Москве, были написаны письма-уведомления о состоявшемся бракосочетании. Получил такое письмо и глава гончаровского дома.
«Милостивый государь дедушка Афанасий Николаевич!
Спешу известить Вас о счастии моем и препоручить себя Вашему отеческому благорасположению, как мужа бесценной внучки Вашей, Натальи Николаевны. Долг наш и желание были бы ехать к Вам в деревню, но мы опасаемся Вас обеспокоить и не знаем, в пору ли будет наше посещение. Дмитрий Николаевич сказывал мне, что Вы все еще тревожитесь насчет приданого; моя усильная просьба состоит в том, чтоб Вы не расстраивали для нас уже расстроенного имения; мы же в состоянии ждать…
С глубочайшим почтением и искреннею сыновнею преданностию имею счастье быть, милостивый государь дедушка,
Вашим покорнейшим слугой и внуком Александр Пушкин».
«Любезный дедушка! Имею счастье известить вас наконец о свадьбе моей и препоручаю мужа моего вашему милостивому расположению. С моей же стороны чувства преданности, любви и почтения никогда не изменятся. Сердечно надеюсь, что вы по-прежнему останетесь моим вернейшим благодетелем. При сем целую ручки ваши и честь имею пребыть навсегда покорная внучка ваша
Наталья Пушкина».
Новоиспеченных, но уже знаменитых супругов наперебой приглашали в гости: всем хотелось поглядеть на первую красавицу Москвы и первого поэта России. Балы, театр, маскарад в Большом театре, санные катания, устроенные знакомцем Пушкина Пашковым, гости непрерывно сменяли друг друга. Это были развлечения последней перед Великим постом масленичной недели.
По-видимому, глава семейства легкомысленно отнесся к наступившему Великому посту: продолжались шумные встречи с друзьями, увеселения вкупе со столом, отнюдь не постным. Это не могло не огорчать тещу Пушкина, она пыталась как-то увещевать зятя, по словам современницы, «вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери». Надо заметить, молва отвела Наталье Ивановне роль «мучительницы» Пушкина, которая только то и делала, что «постоянно попрекала его безбожием и безнравственностью, даже скупостью, тем самым ускорив отъезд молодоженов из Москвы».
Однако еще в январе, за месяц до женитьбы Пушкин писал Плетневу: «Душа моя, вот тебе план моей жизни: я женюсь в сем месяце, полгода проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь, а как тетки хотят». В одном из своих набросков Пушкин яснее выразился насчет московской жизни. После петербургской она действительно могла показаться унылой. «Ныне (после пожара 1812 года. — Н. Г.) в присмиревшей Москве огромные боярские дома стоят печально между широким двором, заросшим травою, и садом, запущенным и одичалым… На всех воротах прибито объявление, что дом продается и отдается внаймы, и никто его не покупает и не нанимает. Улицы мертвы; редко по мостовой раздается шум кареты; барышни бегут к окошкам, когда едет один из полицмейстеров со своими казаками… Обеды уже даются не хлебосолами старинного покроя, в день хозяйских именин или в угоду веселых обжор, в Честь вельможи, удалившегося от двора, но обществом игроков, задумавших обобрать наверное юношу, вышедшего из-под опеки, или саратовского откупщика. Московские балы… Увы! Посмотрите на эти домашние прически, на эти белые башмачки, искусно забеленные мелом… Кавалеры набраны кое-где — и что за кавалеры…»