Дорога

— Ты можешь идти, Роке; ты мне не нужен. Когда у тебя изменился голос?

Роке-Навозник опустил голову.

— Почем я знаю! Отец говорит, что я и новорожденный ревел басом.

Хотя Навозник и потупился, но сказал это с гордостью, убежденный в том, что настоящий мужчина должен показать себя с самого рождения. Первые ученики встретили его слова высокомерными смешками, зато девочки посмотрели на Навозника с восхищением.

После второй пробы донья Лола отослала еще двух мальчиков, потому что они фальшивили. Спустя час из хора был исключен и Герман-Паршивый, потому что у него ломался голос, а Перечница хотела «составить хор из одних чистых дискантов». Даниэль-Совенок подумал, что ему здесь больше делать нечего, и горячо пожелал, чтобы и его исключили. Кроме того, ему не нравилось быть дискантом. Но первая репетиция кончилась, а Перечница так и не сочла нужным отослать его.

На следующий день они опять собрались на спевку, но и на этот раз Перечница не исключила его. Дело принимало скверный оборот. Оставаться в хоре значило навлечь на себя бесчестье, чуть ли не поставить под вопрос свою принадлежность к мужскому полу, а Даниэль-Совенок слишком ценил ее, чтобы не придавать этому значения. Но вопреки своему желанию и несмотря на то, что в хоре оставалось только шесть мальчиков, Даниэль-Совенок продолжал участвовать в нем. Это было просто несчастье. На четвертый день Перечница-старшая, очень довольная, объявила:

— Я закончила отбор. В хоре остались только чистые голоса. — Это были пятнадцать девочек и шесть мальчиков. — Надеюсь, — добавила она, обращаясь к мальчикам, — до рождества Богородицы ни у кого из вас голос не сломается.

Мальчики и девочки улыбнулись, гордясь тем, что у них «чистые голоса». Один только Даниэль-Совенок втайне приуныл. Но делать было нечего. Перечница уже постукивала по крышке фисгармонии, чтобы привлечь внимание Трино, ризничего, и минуту спустя чистые голоса числом в двадцать один разносили по храму моления Богородице:

Даниэль-Совенок предчувствовал то, что произошло в этот вечер при выходе из церкви. Отвергнутые ребята во главе с Навозником поджидали певчих на паперти и, завидев их, сгрудились вокруг шести «чистых голосов» и принялись хором кричать:

— Девчонки, писклята! Девчонки, писклята! Девчонки, писклята!

Ни заступничество Перечницы-старшей, ни слабые усилия Трино, ризничего, который был уже стар и немощен, ни к чему не привели. Не оказали никакого действия и умоляющие взгляды, которые Даниэль-Совенок бросал на своего друга Роке. Войдя в раж, Навозник забыл даже самые элементарные нормы товарищества. В сущности, нападающих разбирала злость оттого, что их исключили из хора, который будет петь в праздник рождества Богородицы. Но в данный момент это не имело значения. Важно было то, что попиралось мужское достоинство Даниэля-Совенка и что следовало найти выход из этого ложного положения.

В эту ночь, когда он ложился спать, его осенила мысль: почему бы ему во время спевки не постараться басить? Тогда Перечница исключит его, как она исключила Роке-Навозника и Германа-Паршивого. В сущности, именно исключение Германа его особенно уязвило, В конце концов, Роке-Навозник всегда был впереди. Другое дело Герман. Как мог Даниэль сохранять свое положение в компании, если даже у Паршивого голос сильнее, чем у него? Ему решительно следовало нарочно басить, чтобы его до праздника исключили из хора.

На следующий день, когда началась репетиция, Даниэль-Совенок поперхал, готовясь придать голосу фальшивое звучание. Перечница стукнула палочкой по крышке фисгармонии, и гимн начался.

Перечница оборвала пение. Она наморщила свой длиннющий нос, как будто почувствовала дурной запах, потом нахмурилась, и лицо ее приняло такое выражение, словно вдруг обнаружилось нечто несообразное и она не могла определить, откуда проистекает эта неприятность. Но когда хор во второй раз затянул «Пастушку святую», она указала палочкой на Совенка и с раздражением сказала:

— Даниэль, перестань дурить, не баси, не то получишь затрещину.

Совенок был разоблачен. Он покраснел как рак при одной мысли, что другие могут подумать, будто он пытается строить из себя мужчину, прибегая к хитрой уловке. Он не нуждался в притворстве, чтобы быть мужчиной. И он докажет это при первом удобном случае.

Когда они выходили из церкви, «нечистые голоса» во главе с Роке-Навозником опять окружили их, повторяя все тот же проклятый припев:

— Девчонки, писклята! Девчонки, писклята! Девчонки, писклята!

Даниэлю-Совенку хотелось плакать. Однако он сдержал себя, потому что знал, что его пошатнувшееся мужское достоинство окончательно рухнет, если он заплачет перед оравой распоясавшихся «нечистых голосов».

И вот наступил праздник рождества Богородицы. Проснувшись, Даниэль-Совенок подумал, что в десять лет не так уж страшно иметь высокий голос и что впереди больше чем достаточно времени, чтобы он изменился. Не было причины печалиться и чувствовать себя униженным. В окно его комнаты светило солнце, и Пико-Рандо, видневшийся вдали, казался еще более высоким и величавым, чем обычно. До слуха Даниэля со стороны площади доносились нестройные звуки оркестра и непрерывный треск петард. Вдалеке слышался звон колокола, который пожертвовал дон Антонино, маркиз, — благовестили к праздничной мессе.

Возле кровати лежали его новый свежеотутюженный костюм и чистая, белая рубашка, еще пахнущая синькой и мылом. Нет, жизнь не была печальной. Теперь, когда Даниэль-Совенок, облокотясь на подоконник, смотрел в окно, он мог в этом убедиться. Жизнь не была печальной, даже если через полчаса ему предстояло петь «Пастушку святую» в хоре «чистых голосов». Даже если, когда они выйдут из церкви, «нечистые голоса» примутся дразнить их девчонками и писклями.

Была пора цветения, и всю широко раскинувшуюся долину окутывала золотистая пыльца. С лугов тянуло свежестью, хотя полное безветрие предвещало жаркий день. Под окном, выходившим в сад, на ближайшей яблоне рассыпáл свои трели дрозд, перепархивая с ветки на ветку. Теперь оркестр шел по шоссе, направляясь к Эль-Чорро и дому Кино-Однорукого в сопровождении ватаги галдящих ребят. Даниэль-Совенок спрятался за занавеску и притаился, чтобы его не заметили с улицы, потому что почти все эти ребята принадлежали к «нечистым голосам».

Как только они скрылись из виду, он собрался и отправился в церковь. В алтаре горели большие восковые свечи, а на женщинах были нарядные яркие платья. Даниэль-Совенок поднялся на хоры и оттуда пристально посмотрел в глаза Богородице. Дон Хосе говорил, что иногда она глядит на детей, которые ведут себя хорошо. Может быть, причиной тому было мерцание свечей, но Даниэлю-Совенку показалось, что в это утро Богородица обратила свой взор на него. А на устах ее играла улыбка. Его бросило в жар, и он сказал ей, не шевеля губами, что посвящает ей «Пастушку» и молит ее сделать так, чтобы «нечистые голоса» не насмехались над ним и не называли его девчонкой.

После Евангелия дон Хосе, настоящий святой, взошел на амвон и начал проповедь. Со скамеек, где сидели мужчины, послышалось продолжительное прокашливание, и Даниэль-Совенок, хоть и не играл в чет и нечет, невольно стал считать, сколько раз дон Хосе, священник, скажет «собственно говоря». Но в это утро дон Хосе говорил так хорошо, что Совенок заслушался и сбился со счета.

— Дети мои, собственно говоря, каждому из нас предначертана своя дорога в жизни. И мы должны неуклонно идти по ней. Некоторые из вас, наверное, думают, что это легко, но они, собственно говоря, ошибаются. Иногда путь, который указует нам господь, тяжел и суров. Но отсюда, собственно говоря, не следует, что это не наш путь. Бог сказал: «Возьми крест свой и следуй за Мною».