Поэтический космос

Гораздо реже искусство прикасалось к незыблемым по­нятиям «внутреннего» и «внешнего», хотя еще в древне­египетской «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста говорилось: что внизу — вверху. Даже относительность вер­ха и низа все же воспринималась нами скорее как сказка, когда Циолковский рассказывал о невесомости в «Грезах о земле и небе». Заметим — в грезах. Даже сам ученый верит в эту реальность с трудом, что же касается относитель­ности внутреннего и внешнего, то на них Циолковский даже и не замахнулся.

А между тем как есть во вселенной области невесомости, где нет верха и низа, так есть области черных дыр, мыслен­ный подлет к которым смоделирован в знаменитой сфере Шварцшильда. Так вот, подлетая мысленно к черным дырам, чье существование также предсказано теорией отно­сительности, мы окажемся в точке, где «векторы» внутрен­него и внешнего станут такими же относительными, как верх и низ в невесомости. Небо — внутренности, а внутрен­ности — небо.

Андрей Белый смоделировал такое выворачивание дважды в «Записках мечтателей», выпущенных издатель­ством «Алконост» в 1919 году.

«Если бы мы вдруг сумели вывернуться наизнанку, увидели б мы вместо мира собственной природы: всеазию или фантазию, а вместо органов (печени, селезенки и почек) почувствовали Венеру, Юпитер: планеты — суть органы».

«Я был над собой, под собой; в точке прежнего «я» — образовалась дыра».

«Образовалась во мне как... спираль: мои думы; ...закинь в этот миг свою голову я, не оттенок лазури я видел бы в небе, а грозный и черный пролом... пролом меня всасывал (я умирал в ежедневных мучениях); был он отверстием в правду вещей... становился он синею сферою... тянул меня -— сквозь меня; из себя самого излетал я кипением жизни; и делался сферою; многоочито глядящий на центр, находя в нем дрожащую кожу мою; точно косточка сочного персика было мне тело мое; я — без кожи, разлитый во всем,— Зодиак».

Это уже более подробное описание из «Воспоминаний о Блоке», изданных в 1922 году.

О том, что произошло у вершины пирамиды, Андрей Белый рассказал также в своих «Воспоминаниях» (1910—1912 гг.), опубликованных в томе 27—28-м «Лите­ратурного наследства» (М., 1937).

В нескольких ступенях от вершины в момент подъема Андрей Белый увидел и почувствовал то, что предстояло ощутить всякому человеку по замыслу создателей пира­миды:

«В этом месте ужасная иллюзия зрения: над головою видишь не более трех-четырех ступеней; вниз — то же самое; ступени загнуты; пирамида видится повешенной в воздухе планетой, не имеющей касания с землей; ты — вот-вот-вот свергнешься через головы тебя держащих людей, головой вниз, вверх пятами; мы вдруг ощутили дикий ужас от небывалости своего положения; это странное физиологическое ощущение, переходящее в моральное чувство вывернутости тебя наизнанку, называют здешние арабы пирамидной болезнью... Для меня же эта вывернутость наизнанку связалась с поворотным моментом всей жизни; последствие пирамидной болезни — перемена органов восприятия; жизнь окрасилась новой тональностью; как будто всходил на рябые ступени одним, сошел же другим».

Здесь человечество впервые соприкоснулось в литерату­ре с неведомой ранее космологической реальностью — относительностью внутреннего и внешнего.

 Сказать «внутреннее есть внешнее» или создать матема­тическую модель вывернутого малого пространства так, что­бы оно вместило весь мир, конечно, большое достижение разума, но пережить такое выворачивание, дать его зри­мый, чувственный образ удалось впервые Андрею Бе­лому.

Я вижу в этом прорыве только первый толчок, только Предвестие нового искусства, которое все еще так и не освоилось в новом мироздании Эйнштейна, не обжило его.

То, что произошло с Андреем Белым на вершине пирами­ды Хеопса, я назвал космическим выворачиванием или космической антропной инверсией.

--------------------------------------------------------------------------

– Антропная инверсия или альтернативный космос –

«Художественное творчество выявляет нам космос, про­ходящим через сознание живого существа» — эта мысль В. Вернадского весьма глубока и по-настоящему еще не раскрыта. Мы привыкли обращать внимание лишь на субъективную сторону творчества, но роль живой да еще мыслящей материи весьма важна в мироздании. Открытие в космологии аптропного принципа свидетельствует о чрезвы­чайно тонкой подстройке важнейших физических постоян­ных к мыслящему и воспринимающему объекту.

Художник может увидеть тайны космоса, недоступные бесстрастным приборам. Менее всего поддается научным ме­тодам пограничная область между человеком и космосом, где отвлеченные математические формулы, внешне абсолютно далекие от личного опыта человека, могут стать чувственной реальностью художественного мира.

Для математики не составляет труда вывернуть наизнан­ку сферу вселенной до некоей «точки сингулярности» (бес­конечной кривизны), за которой физике делать нечего. Этим занимается сегодняшняя космология, исследующая загадоч­ные области черных дыр. У Андрея Белого выворачивание осуществляется здесь, на земле. Имеет ли это какое-либо отношение к новым космологическим моделям? Да, ответил бы богослов и математик Павел Флоренский. Его книга «Мнимости в геометрии» вышла в начале 20-х годов. В ней Флоренский ставит мысленный эксперимент, основанный на законах тео­рии относительности. Что будет с телом, мчащимся во все­ленной со скоростью, близкой к световой? Физически оно превратится в свет, геометрически оно как бы вывернется через себя во вселенную. Автор заканчивает книгу вопро­сом: обязательно ли мчаться с такой головокружительной (и практически недостижимой ) скоростью или выворачива­ние возможно в обычных физических условиях, в привыч­ном нашему глазу трехмерном пространстве?

Опыт Андрея Белого свидетельствует о том, что такое выворачивание возможно, по крайней мере, на творческом и психологическом уровне. Но что такое творчество? Ведь, по мысли Вернадского, это и есть выявленный «космос, проходящий через сознание живого существа».

Книгу “Мнимости в геометрии» П. Флоренский написал, анализируя неевклидову геометрию Лобачевского, а Вернад­ский неоднократно высказывал мысль: пространство живого вещества может оказаться неевклидовым. Творчество же и психология — удел высшей формы живого вещества. Одним словом, есть все основания отнестись к метафоре о выворачивании со всей серьезностью.

Размышления Вернадского о распространении сферы ра­зума во вселенной, о научной мысли как о «планетарном явлении», об особой космической роли художественного мышления сегодня обретают вполне конкретные очертания. Не стоим ли мы на пороге той революции, когда наши пред­ставления о месте человека в мироздании потребуют новой «коперниковской» реформы? На сей раз потребуется отказ от абсолютизации таких понятий, как «внутреннее» и «внешнее». Теория относительности показала иллюзор­ность «абсолютного времени» и «абсолютного простран­ства» — их просто нет; но на уровне обыденного опыта или, просто говоря, чисто по-человечески мы не учитываем отно­сительность пространства и времени, как не учитываем шарообразность Земли, когда ходим по ней. На чисто чело­веческом уровне Земля по-прежнему плоская, а Солнце по-прежнему вращается вокруг нас, как это было до Коперника И даже до Птолемея.

Почему так? Обыденный, внешний земной опыт дает человеку именно такую реальность. Однако сфера челове­ческого разума распространяется в космос, и совершенно неожиданно выявляется одна поразительная закономер­ность. Чем дальше в космос, тем ближе к человеку, к его душе. «Абсолютное пространство» и «абсолютное время» — это подарок отвлеченной науки. На эмоциональном, худо­жественном и психологическом уровнях человек всегда счи­тал эти реальности относительными.

С такими реальностями человек не сталкивается в обыч­ной жизни, поскольку относительность времени и простран­ства ощутима лишь при релятивистских скоростях; однако наш внутренний душевный опыт приемлет космос, открытый Эйнштейном, как нечто близкое и родное.