Страница 40 из 88
Маргарите Георгиевне повезло. В больнице оказался человек, благодаря которому она не чувствовала себя одинокой. Один бог ведает, как этого уже немолодого мужчину занесло во Флоренцию. Он был неулыбчив, но со всеми держался доброжелательно. Был немногословен, но умел сказать именно то, что было необходимо. И он был русским.
Андрей Леонидович Мельников жил в Италии и работал терапевтом в больнице для бедных пять последних лет. Когда у Маргариты Георгиевны появились силы не только для того, чтобы стонать от боли в груди и хныкать, вспоминая наваждение, она буквально засыпала его вопросами. Впрочем, ответы на них так и не получила. Но он выяснил судьбу ее спутника. Слава Дендеберов сделал то, что от него и ожидалось. Прихватив деньги и кредитные карточки Маргариты Георгиевны, взял напрокат машину и растворился в зоне действия Шенгенского договора. Европа раскинулась перед ним зрелой, ослепительной красавицей. На нее не жаль было потратить все деньги. Драгоценности любовницы он предусмотрительно продал перекупщикам в нескольких ломбардах. Хотя благо и то, что в вещах Маргариты Георгиевны оставил ее документы. Позже Слава будет клятвенно заверять, что это итальянцы ввели его в заблуждение, сказав, что до следующего утра Маргарита Георгиевна не доживет. Якобы от этого известия он впал в состояние аффекта, и за свои последующие действия не отвечает.
Спустя неделю Мельников задал Маргарите Георгиевне вопрос, вполне уместный в подобной ситуации:
- Я вынужден спросить вас об этом. Имеете ли вы средства на дальнейшее лечение?
- Итальянцы интересуются?- Усмехнулась она.
- Их можно понять. Они не могут лечить иностранцев бесплатно.
- Успокойте их, Андрей Леонидович. Деньги у меня есть. Их только нужно снять со счета. Вы не поможете мне? Я была бы признательна. И еще я хотела бы подать заявление в полицию. Хочу, чтобы они отловили моего непутевого спутника.
- Хорошо,- кивнул Мельников.- Я успокою руководство клиники. Скорее всего, через неделю я уже смогу вывезти вас в город.
- Как вы забавно выражаетесь, Андрей Леонидович,- улыбнулась Маргарита Георгиевна.- "Руководство клиники", "вывезу в город". А если бы у меня не было денег, вы бы отказали мне в помощи?
- Нет. Скорее всего, нет. Но ведь вам и раньше требовалась помощь.
- Ничего не поделаешь – возраст. Как бы я не храбрилась, а часики не обмануть. Вот только я всегда думала, что сердце у меня каменное. Если бы вы увидели меня всего месяц назад! Я была само совершенство...
- Хорошо, Маргарита Георгиевна,- Мельников поднялся со стула.- Оставлю вас наедине с иллюзиями.
Она вздрогнула, как от пощечины.
- Постойте. Что вы только что сказали?
- А что именно вам не понравилось?
- Вы что-то сказали об иллюзиях...- отделяя каждое слово паузой, произнесла она.
- А вы с этим не согласны?
- Андрей Леонидович, я вас прошу, не уходите. Поговорим еще. Вы как-то озадачили меня.
- Маргарита Георгиевна, вы – зрелый человек. Думаю, именно сейчас вам нужно остаться наедине с собой.
- Прошу вас, не уходите. Поговорите со мной!
- Не могу, меня ждут больные. Но я обязательно проведаю вас позже. И вот еще что, Маргарита Георгиевна. Случайностей не бывает...
Услышав эту странную фразу, она словно увидела далекую вспышку света.
Профессорская дочь. Сверстники так и звали ее – "профессорская дочь". В их дворе таких было немало: дети директоров, заведующих, прокуроров и начальников милиции, дети преподавателей институтов и высших школ. А прозвище приклеилось только к ней. А ведь она не была необщительной или высокомерной. И тем более не была глупа.
Ее отец Георгий Алексеевич Маслов преподавал философию в те времена, когда коммунистические идеи довлели над здравым смыслом, а научный атеизм оброс почти религиозной мифологией. Он хорошо понимал, чему учит студентов. Но духу признать это ему хватало только за кухонным столом, когда по выходным у них собирались молодые преподаватели городских ВУЗов.
Маргарита Георгиевна хорошо запомнила, как он не раз говорил:
- Но нет худа без добра. Эпоха тотальной лжи породит культуру, которой равных не будет. Если восточные мудрецы пользовались подтекстом для отражения истины избирательно, то мы станем свидетелями того, как хрупкая грань между ложью и правдой растворится. Духовный вакуум не могут заполнить передовицы газет и ударные выпуски кинохроники.
- Кстати говоря, Георгий Алексеевич, на Западе дела обстоят не лучшим образом,- то ли противоречил ему, то ли поддерживал Иван Павлович Борзенков, с которым у Маслова всегда получались самые насыщенные и предметные дискуссии.- Парадокс, но Запад сохранил культурную почву почти неизменной. Однако духовный вакуум, о котором вы толкуете, практически поглотил капиталистическое общество, если я вправе применить этот глагол к слову вакуум.
- Вам видней, вы в зарубежных командировках бываете чаще нас,- обычно отвечал ему Георгий Алексеевич.- Но я все же думаю, что это эпоха. Образно говоря, мы родились во времена ледникового периода, который вот-вот сменится оттепелью... Будем надеяться, что эта оттепель не вызовет буйства стихий.
- Любопытное замечание,- Борзенков с улыбкой ждал дальнейшее развитие темы.
- Я думаю, что некоей перестройки заслуживают обе системы. Вы ведь хорошо понимаете, изменения невозможны без сдвигов в общественном сознании. Советское государство формирует вполне определенный тип строителя коммунизма. И с этим не поспоришь. Общность взглядов, а не экономические отношения служат цементирующим составом межличностных отношений.
- Вы совершенно правы, Георгий Алексеевич. Но мы вынуждены признать, что ходим по тонкому льду. Но по тому же льду ходят и наши оппоненты на Западе. Под жестким каркасом общественных отношений скрывается нечто, не поддающееся контролю репрессивных органов, а именно – общественное сознание, о котором вы только что говорили.
- Иван Павлович,- с той же самой улыбкой, с какою смотрел на него Борзенков, отвечал ему хозяин дома.- Наверно, пришло время садиться за стол. Пришло время с пессимизмом расправиться так, как это делали наши славные предки – чаркой водки под добрую закуску!
А их жены в это время говорили в гостиной о вещах более приземленных. Они знали, что разговоры мужей приведут только к одному – к дальнейшим разговорам. И Маргарита вынесла из этого противоречия только одно – правды нет, у каждого она своя. Но называть это мнение правдой уже нельзя.
- Летом собираемся в Ялту,- говорили между собой женщины.
- А мы в Среднюю Азию. Три года прожили в Ташкенте во время войны. И меня тянет туда, тянет...
- Я слышала, в "Пассаж" привезли телевизоры какой-то новой модели. Страшно дорогие. Но говорят, на их экранах уже можно разобрать лица ведущих.
Они негромко смеялись, потом прислушивались к голосам мужей, доносившимся с кухни.
А потом взрослые садились за обеденный стол и первый тост у них был неизменным:
- Давайте выпьем за то, чтобы не было больше войны!
Однажды ее отец встал и с улыбкой оглядел гостей:
- Друзья мои, я не помню, чьи это стихи. И нужно ли помнить по имени всех, кто открывал свое сердце миру? Но вдумайтесь в слова этого человека:
Я услышал грустный голос,
В тишине без повторенья.
Кто зовет меня? – спросил я.
И в ответ услышал: Время.**
Я до сих пор помню всех, кого знал в те годы. Не смерть, а жизнь – тайна за семью печатями!- И закончил со вздохом:- Я помню всех их. И порою мне кажется, что они меня зовут.
- Георгий Алексеевич,- с улыбкой остановил его Борзенков.- Не все поймут вас. Пессимизм оставим для дискуссий. Для философа естественно танцевать на краю бездны.- Он тоже встал с наполненным до краев бокалом.- Я хочу пожелать всем счастья и любви, плодотворной работы, тривиальной удачи и успеха, без которых жизнь делается скучной. Я пожелаю всем долгих лет жизни... И глухоты... Чтобы не слышать тихой поступи и грустного голоса без повторений...