Страница 107 из 111
Через две недели большевик бежал от преследования своих властей, искавших его как преступника за продажу в свою пользу реквизированных им машин и конторской мебели. Одновременно исчезли обе его «подруги». Я по целым дням бродил со своим воспитанником в поисках еды, высматривая на окнах в частных квартирах объявления о «домашних обедах». Случалось находить обед из картофельного супа и каши без мяса и хлеба за 80 рублей. Съевши его, мы оставались голодными и продолжали бродить по городу в поисках вторых обедов.
Обобрав Украину до последнего зерна, московский «совнарком» даровал ей автономию; в Киеве образовался собственный украинский «совнарком» с председателем Раковским (из румынских или болгарских евреев-капиталистов). Это правительство с первых же дней принялось за ограбление обывателей, узаконивая этот грабеж издаваемыми декретами. Все достояние частных лиц, за исключением 2-х смен белья, 2-х костюмов, 2-х пар сапог и одного пальто, отбиралось ежедневно производившимися поголовными обысками. Каждый день назначалась для обыска одна улица. Она запруживалась с двух концов отрядами красноармейцев, а комиссары по домовой книге забирали все, что считалось лишним. Жилец, у которого находились золото и серебро, арестовывался за то, что не отнес в комиссариат сам этих вещей раньше.
В июле пошли по городу утешительные слухи, что для освобождения Киева двигается с востока «белая» армия Деникина, а с запада — союзная с ним армия галичан (бывшая австрийская), и с ними будто идут и поляки. Большевики объявили Киев на военном положении и провозгласили «красный террор», считая все население контрреволюционерами. На стороне большевиков были только преступные подонки населения, выпущенные из тюрем, да уличные воришки. Было запрещено выходить на улицу с 9 часов вечера, т. е. с 6 часов (так как по всей Совдепии часы были переведены на 3 часа вперед). Таким образом, когда жара только спадала, и голодный обыватель хотел бы выйти подышать свежим воздухом, его заставляли сидеть в душных домах, накаленных южным солнцем.
В «свободной» Совдепии была отнята у обывателя последняя свобода — дышать воздухом!.. Патрули красноармейцев и китайцев с винтовками без разбору стреляли в показавшегося на улице обывателя. Вечером по городу раздавалась беспрерывно трескотня этих выстрелов. А ежедневно в полночь обыватели, сидя в окнах и на балконах, с замиранием сердца прислушивались к зловещей тишине, из которой вдруг гулко раздавался отдаленный залп десятка винтовок — это на Подоле во дворе тюрьмы расстреливалась очередная партия несчастных смертников-контрреволюционеров… Это повторялось ежедневно все лето.
В июне ко мне явился китаец и без долгих разговоров реквизировал мой кабинет. Он заявил, что занимается частной торговлей; по вечерам он исчезал и возвращался за полночь; имел советский билет на право ночью ходить по улицам. Оказалось, что он был тайным агентом в сыскной милиции и служил переводчиком при ночных расстрелах в тюрьме. Днем он бродил по базарам, занимаясь торговлей и сбывая фальшивые деньги, в чем вскоре попался и угодил в тюрьму. За 2 месяца его пребывания вся квартира провоняла, приняв специфичный китайский запах.
В августе стали постепенно сворачиваться советские учреждения, и личный состав их незаметно куда-то исчезал. Население оживало, и на лицах уличной толпы появлялось выражение надежды на скорое избавление от гнета. Встречавшиеся обыватели, даже незнакомые, молча обменивались радостными взглядами. По Крещатику, направляясь к днепровским пристаням, двигались целые караваны грузовиков, набитых провиантом, мебелью, зеркалами, роялями и всевозможным имуществом, награбленным в домах. Все это грузилось на барки, которые отправлялись в Чернигов, куда отходила красная армия.
К концу августа оставались лишь одни чрезвычайки; в них пьяные комиссары с дьявольской жестокостью добивали по ночам несчастных мучеников. В сараях и конюшнях, во дворах чрезвычаек их убивали холодным оружием, железными вилами и бутылками от вина. Следы этих пыток были потом найдены, когда в Киев вступила белая армия. В числе последних смертников были 160 польских заложников; они были перебиты в последнюю ночь бегства на 30 августа, когда к Киеву подступила армия галичан. Большевики полагали, что в составе войск, идущих на Киев, имеются польские полки, поэтому они захватили в качестве заложников видных поляков, живущих в Киеве.
В ту ночь я сидел у себя на балконе и наблюдал, как на фоне звездного неба пролетали над городом снаряды, посылаемые с пароходов, отступавших к Чернигову. Снаряды били по вокзалу, куда в то время подходили галичане. Эти пароходы приостановились, поджидая комиссаров чрезвычаек, добивавших в пьяной прощальной вакханалии последних заложников. С рассветом вошли в город первые дозоры австрийской конницы. Это были австро-галицийские дивизии, с которыми Петлюра, будучи еще в минувшую зиму кратковременным диктатором, заключил союз против большевиков. Народ в праздничных нарядах приветствовал войска цветами и криками ура! город сразу преобразился: исчезли кожаные куртки, защитные красноармейские рубахи и «купоросные рыла» с нахальными чубами; на дамах появились шляпы и изящные ботинки, заменившие деревянные «стукалки» на босую ногу. Австрийская пехота, пройдя с музыкой по городу, вернулась к вокзалу и расположилась лагерем в поле; но одну полевую батарею оставила возле городской думы для ее охраны.
Таким образом, первой освободительницей Киева оказалась нерусская белая армия. Это было устроено Троцким с коварным умыслом — отдать город галичанам, а не русским, дабы их (союзников) между собой поссорить, что и случилось в действительности на следующий день, когда первый русский полк вошел с запозданием в Киев (Троцкий приказал открыть фронт с западной стороны Киева, а с восточной задержал свои войска за Днепром, оказывая сопротивление русским, подходившим с востока). Это было 31 августа, около полудня; публика, собравшаяся на Крещатике возле думы, ликовала, устраивая овации стоявшей тут артиллерии. На балконе думы собрались представители наскоро образовавшегося правительства из самостийных украинцев с желто-синим национальным флагом и произносили патриотические речи на малороссийском языке.
В этот момент подходил со стороны Днепра первый русский полк «белых» и заиграл русский гимн. Полковник с русским национальным флагом поднялся на балкон и поставил его рядом с украинским; на это один из украинцев подскочил к флагу, сломал его древко и бросил на панель. Полковник выстрелил в оскорбителя из револьвера, и вслед за тем из рядов русского полка посыпались на балкон выстрелы, на это австрийская артиллерия, охранявшая думу, открыла огонь по полку, и началась перестрелка между союзниками… Таким образом дьявольская затея Троцкого осуществилась. Площадь мгновенно опустела; на мостовой осталось несколько человек, убитых и раненых. Русский полк прошел далее и занял одну из пустых казарм.
Вечером были расклеены плакаты от имени начальника русских войск с выражением прискорбия за инцидент, вызванный «недоразумением». Генерал успокаивал киевлян тем, что он приказал галицийским войскам отойти от Киева на 25 верст на запад. Это обидное для первых избавителей Киева решение породило вражду между союзными войсками, и спустя некоторое время галичане оставили Украину и ушли домой.
С занятием Киева «белыми» цены на продукты быстро упали: хлеб черный с 70 рублей за фунт упал до 14 рублей; рестораны и лавки открылись, и жить стало легче. В половине сентября с юга пришел по Днепру молодой контр-адмирал Иван Кононов с речной флотилией. В его штабе найдя нескольких офицеров, плававших у меня в качестве гардемарин, я просил их помочь мне добраться до Юзовки, где я числился на службе на снарядном заводе. Вскоре отправлялся вниз по Днепру один из пароходов флотилии (до Екатеринослава), и я, захватив с собой бухгалтера Васильева и контр-агента нашего управления Саломонова, отправился 28 сентября в Екатеринослав. Пароход двигался медленно, ведя на буксире баржу с беженцами, по ночам становились на якорь.