Страница 78 из 89
Хитрые глаза Зулле потускнели. Он тихо ответил:
— Мне трудно об этом судить.
Нашу беседу прервал один из работников политотдела армии, хорошо знавший немецкий язык. Он положил на стол объемистый том в коленкоровом переплете и пояснил, что это «научный труд», обнаруженный в личном сейфе Карла Зулле.
Мы не без интереса перелистывали страницы. Множество схем, диаграмм, таблиц, фотографий представителей разных наций, людей разных возрастов, различного роста, комплекции, но все были худые, истощенные.
Вдруг я увидел фотографию той девочки, которая вместе с куклой села в нашу машину на перекрестке. Ее сфотографировали во весь рост, как солдата, застывшего навытяжку по команде «Смирно». Только теперь я узнал, кто она такая: Нина Мурашкина, 13 лет, белоруска, работала у прусского помещика три года (значит, с 10 лет), доила коров, ухаживала за скотом, была обучена немецкому языку и не имела права говорить по-русски. Здесь же можно было прочесть такой «научный» вывод Карла Зулле: «В целях приближения рабочих к сельскохозяйственному производству есть смысл, чтобы они жили летом на сеновалах, а зимой в коровниках, чтобы они говорили на немецком языке и поменьше общались с русскими».
Я долго смотрел на фотографию девочки и думал о тысячах таких же русских детей, которых «изучал» Карл Зулле…
— Что теперь, товарищ капитан? — обратился ко мне Филиппыч, бывший колхозный тракторист, водитель малолитражки, подобранной на улице Кенигсберга.
— Теперь Земландский полуостров, — сказал я.
В тот вечер, добравшись до нашей «штаб-квартиры» в Тапиау, мы долго сидели над картой, рассматривая выступ земли, наподобие языка врезавшийся в прозрачную синеву моря.
Изучая дороги, укрепленные районы, форты, нанесенные на карту, мы думали: сколько времени потребуется для окончательной ликвидации восточно-прусской группировки? Казалось, два-три дня. Но когда после короткого затишья вновь задрожала земля от грохота артиллерии, бомбовых ударов с воздуха, а противник держался, мы поняли, что Земландский полуостров — крепко держится и тут предстоит упорная борьба…
Пересеченный лесными массивами и реками, он был превращен в сильно укрепленные рубежи обороны. На пути наших войск стояли мощные форты, двухэтажные бетонированные доты с устрашающим названием «зубы дракона». Даже в хуторах из подвалов стреляли пулеметы…
Вероятно, потому, что Земландский полуостров был последним плацдармом немцев в Восточной Пруссии. Они сопротивлялись как только могли… И хотя наша артиллерия вела массированный огонь и почти не прекращались налеты авиации — немцы отсиживались за бетонированными стенами дотов, блиндажей и лишь когда положение складывалось безнадежно — они поднимали руки.
Вот такие безнадежные положения и старалось создать командование наших частей почти на каждом участке.
…Мы ехали западнее Кенигсберга, по берегу залива Фриш-Гаф. Впереди регулировщик усиленно сигнализировал нам красным флажком.
Филиппыч застопорил ход и обратился к нему:
— В чем дело?
— Там идет бой. Будьте осторожны!
Я вышел из машины. Слышались взрывы снарядов, очереди автоматов. Перед нами стеной стоял густой лес, одетый молодой листвой. Взглянув на карту, я увидел, что этот лес, называющийся Штатефорт, занимает больше двадцати квадратных километров. Я углубился в лес и скоро оказался в блиндаже, утром отбитом у противника. Теперь тут КП подполковника Соленко. Он по телефону разговаривал с командирами батальонов, часто его лоб морщился, и с досадой, в сердцах он произносил: «Ах черт дери!.. — и через некоторое время: — Дадим вам парочку самоходок. Обязательно дадим. Только вы к ночи постарайтесь взять Науцвинкель».
Начальник штаба, стоявший рядом, не теряя времени звонил артиллеристам: «У Павлова получился затор. Пришлите ему пару самоходок…»
Я смотрел на часы: время неумолимо шло, а напряжение в штабе полка не спадало. Только к вечеру, когда доложили, что взят опорный пункт Науцвинкель, Соленко повеселел и приказал подать ужин.
Теперь он наспех закусывал, объясняя мне:
— Вы думаете, это сплошной лес? Ничего подобного! Тут сколько угодно помещичьих усадьб, и из каждого подвала, из каждой подворотни стреляют… Так что в основном действуют штурмовые группы, ликвидируют немецкие огневые точки, засады автоматчиков. Вот так, шаг за шагом, мы сегодня продвигались вперед… А что будет завтра — увидим…
Нашу беседу прервал вестовой.
— Товарищ подполковник, к вам женщины, — сказал он, как будто даже радуясь.
Соленко пожал плечами:
— Какие еще там женщины?
— Наши, русские. Ну и одна немка с ними…
— Веди их сюда! — приказал Соленко и поднялся.
В следующий миг вошло несколько девушек с чемоданами и узелками. Они наперебой стали рассказывать, что эта вот немка была надзирательницей в женском лагере, мучила их, била, издевалась. После взятия Кенигсберга она убежала.
И надо же было встретиться палачу со своими жертвами!
Очень кстати тут оказался лейтенант, хорошо знавший немецкий язык. Он помог нашему знакомству с палачом в юбке, Мартой. Вероятно, встретив ее на улице немецкого городка, мы не обратили бы на нее внимания: обыкновенная фрау, мать семейства.
В отличие от многих, разыгрывавших из себя противников Гитлера и его режима, Марта была цинично откровенна.
Впрочем, она и не могла себя вести иначе — ведь рядом стояли грозные обличители…
Она вытянулась по стойке «смирно», как, вероятно, не раз вытягивалась перед комендантом лагеря, и отвечала на вопросы командира полка чеканным голосом вымуштрованного солдата. Она не собиралась скрывать свою принадлежность к национал-социалистской партии и то, что работала в концлагерях…
В последний год под ее началом было тысяча семьсот русских, полек, от шестилетних детей и до седых старух. Семь немок и двое эсэсовцев с собаками помогали Марте.
Слишком профессиональный она палач, чтобы маскироваться и прятать концы в воду.
— Моя обязанность была водить их на работу и воспитывать… — объясняет она.
— Пусть расскажет, как она нас избивала! — требуют девушки.
Марта бросает в их сторону презрительный взгляд и выпрямляется. Отчего ж, она и об этом расскажет.
Она показывает руками, как провинившихся женщин укладывали на козлах, вздергивали за ноги к потолку и секли розгами. Это за разговоры, за плохую дисциплину во время работы.
— Вы лично их секли или кто другой? — спрашивает подполковник.
— Я… я… — ничуть не смутившись, подтверждает она.
— Ты о собаках расскажи! — кричат девушки, бросая в ее сторону ненавидящие взгляды.
— Собак применяли только к беглецам.
Да, горе было лагерникам, пытавшимся бежать. Тогда всех выстраивали на плацу и целые сутки заставляли стоять в строю. А пойманных загоняли в хлев и натравляли на них собак.
Подполковник Соленко не выдержал и, сжав кулаки, крикнул:
— Вон отсюда!
И даже хладнокровная немка вздрогнула, качнулась.
— Видели?! — сказал он, обращаясь к находившимся в блиндаже. — Запомните, вот против кого мы воюем…
Три машины. Три бронированные крепости были замаскированы среди густой листвы. Если бы не Филиппыч, я никогда бы их не приметил.
— Смотрите, вон у дороги наши самоходки! — крикнул Филиппыч и через минуту подкатил к одной из них.
Тут же откинулся люк, и сперва показалась голова в шлеме и белые бинты на лице, а потом офицер выбрался из машины и, узнав, кто мы, представился:
— Лейтенант Довгань!
Теперь я разглядывал его удивительно юное, прямо-таки мальчишеское лицо со светло-голубыми глазами. Вся нижняя часть лица была в бинтах, сквозь которые выступали пятна крови.
— Что с вами? — спросил я.
— Осколочком поцарапало щеку.
— Почему же вы не в госпитале?
— Добьем их, гадов, тогда и в госпиталь, — важно произнес лейтенант. — Мы тут вроде скорой помощи. Стоим в готовности.