Похоть

Айриэн поднял взор на двоюродного брата, темные глаза воина сверкали сквозь пелену муки, подобно ониксу.

— Мы все прокляты, Ниалл. Королевство гибнет. Несмотря на все наше богатство, обилие пищи в наших закромах и роскошь в наших покоях, мы прокляты. С материальной точки зрения у нас есть все, что только могут желать мужчины-феи, все, кроме любви женщин, все, кроме детей, — того самого, что помогло бы выжить нашему народу.

— Я сниму это ужасное проклятие, Айриэн. Ради этого я сделаю все, что только ни потребуется. Клянусь тебе в этом.

Лицо Айриэна исказилось, на смену горю пришел гнев.

— Кто же захочет нас, Ниалл, — горько усмехнулся безутешный вояка, — когда мы приговорены носить на себе бремя греха?

Стоя в спальне своего отца, Ниалл смахнул паутину, которой основательно заросло все вокруг за долгие годы, прошедшие со смерти Дуира. Именно в этой комнате была надежно спрятана тайна того, как разрушить проклятие, — Ниалл нисколько не сомневался в этом.

Дрожь омерзения пробежала вдоль его спины, когда он огляделся в давным-давно неприкосновенных покоях. Комната была холодной и гнетущей, совсем как человек, который когда-то обитал в ней. Несмотря на теплый яркий балдахин и многочисленные подушки из бархата и шелка, постель, точно так же как и вся спальня, оставляла впечатление могилы. Кроме того, эта комната была свидетельницей изнасилования благой королевы, равно как и зачатия Ниалла и его брата, а также их последующего рождения. Эти стены помнили ту ночь, когда мать Ниалла сбежала из Неблагого Двора, забрав с собой его брата-близнеца, который был копией светлой королевы и воплощением ее благих деяний. Тогда мать бросила Ниалла, как две капли воды похожего на своего отца, оставив расти здесь, на попечении человека, слывшего не кем иным, как буйным умалишенным.

В этой комнате царило отвратительное, грязное прошлое, но, лишь погрузившись в его темные тайны, можно было отыскать способ положить конец заклятию.

Ниалл бросил взгляд на массивную кровать, простыни цвета слоновой кости, смятые и свисавшие к полу, и перед его мысленным взором предстал образ короля — умирающего, передающего Ниаллу власть над двором, для которого не существует надежды. Двором, оскверненным грехами его отца.

Словно шепот, струившийся сквозь потертые от старости балдахины, Ниалл слышал раздававшееся вокруг бормотание о проклятии, словно кто-то напоминал ему о том, о чем он и так уже знал, — о тяжелом наследстве гнева его матери. Все это словно чернилами вывелось на коже Ниалла, поскольку те слова и материнское заклятие давно запечатлелись в каждой частичке его существа.

Мать… Ниалл взглянул на портрет, висевший над кроватью отца. У Айны были серебристые волосы и фиалкового цвета глаза — Ниалл унаследовал ее глаза. Айна происходила из двора солнечного света и радости, а его отец — из двора ночи и плотского греха. Дуир был олицетворением мира мрачной красоты и эротической чувственности, а мать Ниалла была зеркальным отражением темного мира. Но это короля совершенно не заботило. Владевшее Дуиром вожделение было настолько сильным, что он похитил Айну прямо из ее постели, пока она спала, и вынудил ее принять его плоть. Отец Ниалла, в своем ошибочном, самонадеянном неблагом неведении, был убежден, что может заставить Айну полюбить его с помощью секса.

Но мать Ниалла так никогда и не смирилась со своей участью. Точно так же, как и Гертруда, которая никогда не смягчилась в ответ на чувства Айриэна.

Ненависть и месть Айны были направлены против всего темного королевства. Ни одного смертного или бессмертного нельзя было привести к Неблагому Двору против воли и заставить полюбить темного мужчину-фею. Они должны были прийти сюда по своему собственному желанию. Должны были отдать их тела и души без принуждения, добровольно. И было совершенно очевидно, что ни одна женщина не захотела бы Ниалла или любого другого представителя темных сил, как только он раскрыл бы, кем на самом деле является. Сказочной красоте феи противостояли все грехи мира. Похоть, гордыня, зависть, чревоугодие… все семь, по одному на каждого из волшебных принцев, снедаемых пороками. Грехом Ниалла был гнев, и сегодня вечером ярость постепенно закипала в его душе. Король хотел мести — кровавой и беспощадной, он жаждал наказать свою мать, своего брата-близнеца и весь Благой Двор.

— Скажите мне как, — хрипло прошептал Ниалл. — Как мне лучше сделать это?

Он надеялся, что духи — как злобные, так и милостивые — те, что часто появлялись в этой спальне, услышат его.

— Скажите мне, как снять это убийственное проклятие и спасти мой двор от катастрофы!

Шепот, едва слышимый, пронесся мимо Ниалла. Какое-то движение у книжной полки привлекло его внимание. Трепещущий пергамент, окаймленный сусальным золотом, вдруг слетел с полки на пол, заставив короля склониться над ним. Магическим образом изображение слов на древнем волшебном языке предстало перед глазами Ниалла, подарив ему надежду впервые с тех самых пор, как он занял трон Неблагого Двора.

«Тех возвышает грех, тех губит добродетель…»

Глава 2

Гластонбери, Сомерсет, Англия

1789 год, канун Белтейна{2}

Скалистая вершина холма возвышалась над деревней подобно внушительному мегалитическому сооружению, сверкавшему на солнечном свете. На самом верху таинственной насыпи, как каменная игла, пронзающая облака, стояла полуразрушенная церковь Святого Михаила. Сельские жители веками уверяли, что там погребены король Артур и Гвиневра. Впрочем, некоторые твердо верили в то, что глубоко под волнистой зеленой травой, напоминавшей слои роскошного бархата, обитал народ фей. Поговаривали, что под этой травой, ниже вершины холма, расположен извилистый лабиринт склепов — магический путь в королевство фей.

Определенными ночами года, такими как сегодня, в канун Белтейна, завеса между бессмертным и смертным владениями делалась тонкой, и темные феи, все их красота и волшебство незримо появлялись среди людей. Но Белтейн наступал лишь с приходом сумерек. До этого момента оставалось еще несколько часов. Смертные были свободны от фей. По крайней мере, пока.

Бросая восхищенный взгляд на таинственную и впечатляющую скалистую вершину, Честити лучше других знала, что нужно верить в сказки о Дине Ши. Народе фей.

Чувствуя, как ее неудержимо тянет к скалистой вершине холма, Честити крепче сжала пальцами в перчатках ручку своей плетеной корзины, словно пытаясь устоять перед соблазнительной красотой, пытавшейся околдовать ее. Люди верили, что эта скалистая вершина была частью владений Неблагого Двора — порочного, страшного королевства сказочных фей. Темных, нечестивых колдунов. Загадочно эротичных, призрачных, полных мрачной красоты сил, развращающих душу с помощью всевозможных неземных, греховных наслаждений, которых ни один смертный не мог и желать. Этим темным силам и их порочному очарованию Честити сопротивлялась всем своим существом. Глубоко укоренившееся в ее душе целомудрие яростно противилось им — похотливым, искушающим созданиям, которые похищали девственниц прямо из их постелей и силой овладевали ими.

Честити не должна была интриговать таинственная вершина холма или заманчивая идея о существовании волшебного подземного королевства, которое и являл собой Неблагой Двор. Напротив, воплощенной добродетели следовало отвергать все это. Ей стоило быть испуганной до глубины своей смертной души. И все же еле заметное, легчайшее возбуждение в своем женском теле Честити чувствовала лишь в те мгновения, когда ее взгляд задерживался на священном холме. Даже сейчас, когда она прогуливалась по главной улице Гластонбери со своими сестрами, ее пристальный взор был устремлен на скалистую вершину. И этот загадочный пейзаж в который раз отдавался слабым трепетом в ее теле. Честити ощущала чье-то теплое прикосновение, ее бедра немного дрожали. Только окутанная тайной вершина холма и мысль о темных мужчинах-феях заставляли ее чувствовать себя подобным образом. Возможно, эта ноющая в душе тревога объяснялась тем, что темные силы слыли олицетворением опасности. Они были противоположностью Честити во всех отношениях. Она считалась самой добродетелью, темные силы — воплощением греха. Тем не менее Честити не могла не признавать, что ее кровь начинала закипать всякий раз, когда она думала о них. И такая реакция возникала лишь при мысли о мужчинах-феях, грустно заметила про себя Честити. Смертные мужчины не вызывали в ней никакого отклика, кроме необходимости поддерживать вежливую беседу и нелепого порыва скрыться под своей обычной маской целомудренного благочестия.

2

Белтейн (Праздник костров, Вальпургиева ночь) — кельтский праздник, обычно празднуется 30 апреля или 1 мая, сопровождается языческими ритуалами. Считается, что в этот праздник становится активной всякая нечисть.