Седьмой крест. Рассказы

Они присоединились к потоку беженцев.

Большая часть Глогенау, ближайшего города, на который Шульце возлагал все свои надежды, была разбита бомбами. Веспа пахла дымом, над разрушенными улицами стояла пелена серой пыли. Однако люди утверждали, что наступил мир. В этом городе были русские военные, был горячий суп, если вовремя протиснуться к котлу. Эрвин и его тесть выглядели слишком жалкими, чтобы к ним кто-нибудь обращался — все равно, с добрым или с худым. В развалинах домов и в кучах битого кирпича можно было найти пристанище. Они приютились в совершенно разрушенной части города.

Уже на следующий день Шульце нашел среди всякой рухляди сломанный велосипед. Он велел Эрвину искать среди развалин и обломков недостающие части. В городе, где люди уже снова начали работать, было нетрудно продать исправный велосипед и на вырученные деньги купить на черном рынке еду.

Какие бы обломки Эрвин ни находил, будь они из дерева, меди или другого металла, у старого Шульце тут же возникала идея, для чего это можно приспособить.

— Когда-то мне очень хотелось стать слесарем-инструментальщиком, — говорил он, — но не нашлось, кто захотел бы заработать, обучая меня.

При этих словах Эрвин вспомнил свои ученические годы. Как он обрадовался, когда тетка помогла ему. Тут он снова вспомнил Клауса Раутенберга. В его воспоминаниях о юности всплывало многое. Однако только хорошее: палаточный лагерь на озере, их песни, старый учитель. Все, что не вызывало никаких угрызений совести.

Теперь они с Шульце ютились в развалинах. Как крестьян кормят их поля, так Эрвина и Шульце кормил квартал, где они жили. Вскоре по соседству появилось несколько беженцев, которые, к неудовольствию Шульце, тоже оказались предприимчивыми. Однако никто не мог сравниться с ним в изобретательности.

Так как приближалась осень, он даже оборудовал в их норе чугунную печурку. Эрвин тоже стал деятельнее, осознав, что одними мыслями, которые бродили в его голове, сыт не будешь.

Постепенно рядом начали возникать различные мастерские, и утоптанная дорога получила название «Починочной улицы». Они жили теперь на Починочной, 3.

Однажды у них появился клиент, который был в хороших отношениях с главой предприятия, для которого они изготовляли всякую всячину. Он сказал, что создает в городе Хальбгау свое предприятие из на три четверти разрушенной фабрики, и заказал им несколько дюжин петель и шпингалетов для дверей и окон. Скоро, мол, наступят лучшие времена, и ему хотелось бы уже сейчас сделать все добротно и аккуратно. Он, правда, каждый месяц навещает своего приятеля, директора здешнего завода, но не надо, чтобы тот знал об этой сделке. За образцы, которые он на следующий день взял с собой, он тут же хорошо заплатил и посоветовал, поскольку в этом городе почта еще работает плохо, послать заказ из Гельхаузена, расположенного на три остановки дальше. В знак доверия он дал им даже задаток. С этим человеком они сразу пришли к полному взаимопониманию.

В развалинах было нетрудно разыскать нужные металлические детали. Сгорело много доходных домов, и эти металлические предметы служили, возможно, когда-то украшением мебели или использовались раньше для дверей и окон.

— Рискнем, — сказал старый Шульце и послал Эрвина в Гельхаузен с выполненным заказом, упакованным в несколько посылок, — если что и затеряется, то не все сразу.

В поезде один из попутчиков спросил Эрвина, куда он едет, Эрвин ответил:

— В Гельхаузен. — И тут же у него в голове пронеслось: «Зачем я ему это сказал?» Потом он вспомнил, что гитлеровские времена миновали и конспирация больше не нужна. Одновременно, как порой под большим потоком бурлит холодный источник, его из подсознания ударила мысль: мы ведь, Клаус и я, условились встретиться в Гельхаузене, если все предыдущие встречи сорвутся.

Попутчик, уже успевший разглядеть его, сказал:

— Вы с вашими пакетами, конечно, собираетесь на почту? Но знаете ли вы, что добрая половина города разрушена бомбежкой? Здание почтамта тоже поминай как звали. Так вот, временное помещение почты, к счастью для вас, находится совсем близко от вокзала. Выйдя из него, свернете направо, и сразу же — на параллельную улицу.

Казалось, вся синева неба была израсходована на ясный короткий день. И теперь они ехали по пасмурной равнине. Во время второй остановки, продолжавшейся не десять минут по расписанию, а больше получаса, спустились сумерки. «Я приеду слишком поздно, — подумал Эрвин. Он вдруг вспомнил: — Мы условились на пять часов. И сегодня — пятое. — Потом он подумал еще: — Мир обращен в прах и пепел, нельзя быть уверенным, что Клаус остался в живых, а если и жив, то мог давно забыть о нашем уговоре». И все же Эрвин решил: нет, Клаус не мог забыть…

Когда они подъехали к городу, их встретил густой туман. Эрвин спешил, но хромая нога и пакеты мешали ему. К счастью, до временной почты было недалеко. Небольшая улочка была уже темной, вдалеке светилась только почта. В ней оказалось много народу, как будто там собрались все жители города. Эрвин, пока стоял в очереди, еще раз высчитал: да, сегодня пятое октября. В пять часов тот из нас, кто сможет, должен быть на почтамте в Гельхаузене. Эта дыра вовсе не настоящий почтамт.

Сдав посылки и выйдя на улицу, он подумал: «Здание почты разрушено. После нашего уговора о встрече прошли годы. Годы? А может, уже десятилетия? Должен ли я все же пойти на то место, где была почта? Та почта. Наша явка. Ведь Клаус может не знать, что здание разрушено».

В конце концов, с тяжелым сердцем, зато без тяжести в руках, потому что он был уже без пакетов, Эрвин направился на площадь, где раньше находилась почта. Осенний день уже погас.

Огромная куча щебня на площади, казалось, все время росла в тумане. Эрвин стал смотреть на нее, он подумал: «Раз уж я здесь, подожду еще несколько минут».

Сначала он был там один-одинешенек. Стоять ему было трудно. Вдруг среди развалин что-то зашевелилось. Можно было подумать, что это сгусток тумана, становящийся все плотнее. И все же казалось, будто кто-то поднялся на одну из куч и вертит головой по сторонам.

Хотя его почти не было видно в сумерках, пришелец в своей широкой негнущейся солдатской шинели казался огромным. Эрвин все еще стоял неподвижно. Однако тот, другой, уже увидел его. Когда Эрвин сделал шаг к нему, тот спрыгнул вниз. Его лицо было теперь так близко, что оно перестало быть чужим и странным, как раньше, пока Эрвин смотрел на него снизу вверх. И если бы пришелец даже и не вспомнил сразу, знал ли он прежде этого маленького, тщедушного человека, то увидев, как вдруг засветились глаза на скорбном лице Эрвина, он уже больше не сомневался бы. Губы Эрвина дрожали.

Они вместе пошли к вокзалу, не произнося ни слова от волнения.

Эрвин выглядел теперь крепче, не таким скрюченным, не таким удрученным.

Клаус сказал:

— Зайдем на несколько минут в вокзальный ресторанчик. Уж какое-нибудь питье там, верно, найдется. У меня лишь короткий отпуск. Я обрадовался, когда увидел, что нас расквартировали недалеко от Гельхаузена. Я был убежден, что раз сегодня назначенный день, ты сделаешь все, чтобы прийти на условленное место.

Эрвин ничего не ответил. Они уселись в холодном, убогом ресторанчике. Там подавали морковный чай. Правда, хозяин лукаво спросил Клауса, не хочет ли он настоящего чаю или шнапса, но Клаус ответил:

— Нет, пусть только морковный чай будет горячим.

Эрвину хотелось немедленно заговорить о том, что мучило его уже много лет, что жгло ему сердце. Если бы Эрвин признался во всем другу, старая вина перестала бы причинять ему такую боль.

Но Клаус не выслушал его, он стал сразу же оживленно расспрашивать:

— Что стало с Хеммерлингом?

— Насколько мне известно, он перебрался во Францию, а оттуда в Испанию.

— А Феликс?

— Его нет в живых.

— Что произошло с Лорой?

— Этого я не знаю.

— Ты? Как это может быть, что ты о ней ничего не знаешь?

— Связь была оборвана. Мы больше не видели друг друга. Клаус, я должен тебе кое в чем признаться.