Седьмой крест. Рассказы

Его разморило около теплой печи. Тревога и напряжение прошли. Он испытывал лишь сонливость, хотелось никогда не вставать с этого места. Но руки хозяйки уже стали вялыми, расслабились, она собрала свое вязанье, потом еще раз приветливо огляделась вокруг. Внезапно ее голова показалась Эрвину коварной головой кошки с вставшей дыбом шерстью, с вероломными глазами, которые могут светиться в темноте. Она смотрела на него чуть дольше, чем на других, чего доброго, она была уже предупреждена. Эрвин не мог бы поручиться, что кто-нибудь из сидящих за этим дьявольским столом, агент по продаже вин или молчаливый зубной врач, не ехал с ним в одном поезде, может быть, даже в его купе. Он подумал: «Я не запомнил достаточно хорошо в лицо каждого из своих попутчиков».

Хозяйка сказала, ее утренний кофе всем понравится и придаст силы для нового дня. Это означало, что пора спать, во всяком случае, покинуть общий зал. Эрвин встал, бодрым голосом пожелал всем «спокойной ночи», но, когда он поднимался по лестнице, у него было такое ощущение, что если он обернется, то увидит уставившиеся ему в спину кошачьи глаза хозяйки.

В прохладной комнате он почувствовал себя спокойнее. Когда он умылся, вытерся и оказался наконец под стеганым одеялом, он уже проклинал внезапный приступ страха и подсмеивался над собой. Он думал: «Что бы со мной ни случилось, то, что мы делаем, — правильно».

Он погрузился в сон так быстро, как засыпал всегда, когда предстояло трудное и опасное дело. Потому ему до сих пор и везло, что у него всегда по утрам бывала ясная голова…

Ночью или скорее рано утром его разбудила неистовая барабанная дробь. Узкая, как щель, улочка, где стояла его гостиница, усиливала эхо. Он увидел в окно марширующие парадным шагом отряды гитлерюгенда. Ему сразу пришло в голову, что за проповедью последует экскурсия по собору, преимущественно для молодежи. Он оказался в общем зале раньше, чем сообразил, что делает. Неизвестная ему девушка, возможно, хозяйская дочка, веселая, привлекавшая к себе опрятностью еще до того, как замечали ее красоту, возилась возле дразнящей уютом зеленой кафельной печки, то ли заново растапливая ее, то ли подкладывая дрова. Было далеко не так тепло, как вчера. Хозяйская дочка то и дело поглядывала в окно на марширующих. Потом она вместе с матерью стала накрывать столы для кофе. Осеннее солнце пробилось сквозь дымку. Теперь в проворной хозяйке не было ничего кошачьего. Эрвин подумал: «Я пришел слишком рано. Как я убью время до встречи?» А потом он подумал еще: «Когда я выйду, меня многие увидят. Заметят, что я хромаю. Это чистая случайность, что до сих пор все сходило гладко. С самого начала было неправильно выбрать для такого поручения меня».

Лишь после того, как звуки марша затерялись в другой части города, стали слышны соборные колокола. Эрвин подумал: «Набожным я никогда не был, но с какой силой могут звонить колокола. Как-то я был в деревне, и звонарь ударил в колокола так громко, что и в далекой округе услышали этот звон. Может быть, и здесь есть звонарь — старый человек, который вовсе не предан сердцем Гренхаузену и его организации. Он просто старался заглушить марш, но барабаны были громче колокола, и он стал слышен лишь сейчас…»

Запахло кофе. Пришла супружеская чета, уже готовая к отъезду утренним поездом. Хозяйка разливала кофе, она спросила Эрвина, будет ли он фотографировать собор. Отряды гитлерюгенда обязательно соберутся на соборной площади.

— Во всяком случае, — сказал Эрвин, — я должен все хорошенько рассмотреть, чтобы потом написать об этом.

Потом он расплатился и взял портфель, куда засунул и свою легкую ночную пижаму.

— Это же неудобно, — сказала хозяйка. — Вы можете спокойно оставить это здесь до отъезда на вокзал. — Ее губы насмешливо кривились.

«Она думает, отсюда ты не так-то легко выберешься», — решил Эрвин.

Он поднялся. Вышел на улицу. Сначала было еще довольно тихо. На соседней улице, ведущей к соборной площади, люди, вероятно уже готовые выйти из домов, выглядывали в окна. Утро обещало быть теплым. В серо-зеленом сквере с еще не совсем оголенными деревьями стояло несколько скамеек. А за деревьями, которые медленно, как бы против воли, сбрасывали листья, поднималась каменная стена. В возносящихся над ней башнях ощущалась мощь и одновременно легкость. Какое-то мгновение Эрвину казалось, что вся его душа стремится к такой же легкости и силе. Потом его взгляд упал на человека, который присел на скамью напротив. Эрвин подумал: «Боже мой, не коммивояжер ли это из гостиницы, рекламирующий здешнее вино по всей Германии? Так он утверждал вчера вечером. Однако он приехал сюда не ради вина и не ради проповеди, он приехал ради меня. Он следит за мной».

Эрвин встал, как бы для того, чтобы немного согреться. Ведь настоящего тепла уже не было. Им овладел страх. В следующий миг его может кто-нибудь схватить. Он подумал: «Может быть, лишь в соборе, когда я войду. Я не хочу туда входить».

И вот он уже быстро шел по улице, по соседней, не по той, что шел сюда. Он осмелился оглянуться, лишь наклонившись и делая вид, что завязывает шнурок на ботинке. Улица была совершенно пуста. Коммивояжер, или кто бы ни был этот человек, либо не преследовал его, либо прятался.

«Да, он прячется, — подумал Эрвин. — Было бы безумием снова идти назад. Он, несомненно, хочет выследить, с кем я встречусь. Если Клаус пройдет в собор без «хвоста», он будет мне благодарен. Не наводить же мне шпика на его след».

Он обошел гостиницу стороной. Теперь он боялся только, чтобы кто-нибудь не окликнул его. Второй коммивояжер, возможно, тоже шпик. А сама хозяйка? Пожалуй, и она в курсе и может спросить его, почему он не слушал проповеди доктора Гренхаузена, раз он собирался о ней написать.

«Тогда я что-нибудь совру, — подумал он, — ну, скажем, что мне показали конспект проповеди, уж что-нибудь придет мне на ум. То, что я должен был передать Клаусу, не такое ведь безотлагательное дело. Оно ничуть не утратит своего значения, если я все сообщу в Фульде. Во второй вторник следующего месяца. Мы так условились, если почему-либо не встретимся в Наумбурге. Тогда я все наверстаю. Во второй вторник следующего месяца. Не схватили ли его? Или же он в последний момент улизнул от них? Во всяком случае, и для него хорошо, что я вовремя ушел…»

Эрвин добрался до вокзала. Он покупал билет, не оглядываясь по сторонам, он прямо-таки заставлял себя двигаться медленно, непринужденно. «А что я скажу завтра Хеммерлингу? — думал он по дороге. — За нами следили. За мной, вероятно, уже на последнем отрезке пути до Наумбурга. Потом в гостинице. А за Клаусом до собора».

Увидев Эрвина Вагнера, Хеммерлинг быстро спросил:

— Ну как, все в порядке?

— Нет, — ответил Эрвин. — Церковь была набита гитлерюгендовцами. Гренхаузен читал свою обычную проповедь. Я не мог поговорить с Клаусом. Он подал мне знак, о котором мы договорились на случай, если одному из нас что-то покажется неладным.

Хеммерлинг помолчал минутку. Тон Эрвина показался ему несколько странным. Он знал Эрвина уже довольно давно, он знал его, как ему казалось, насквозь. А Эрвин между тем продолжал:

— Ведь мы, Клаус и я, на случай помехи условились о новой встрече на следующий вторник, в Фульде. Я поеду сначала в Гиссен.

— В Гиссен?

— Ну да. Ты же знаешь, я живу в Лейпциге у подруги моей Лоры. Она девчонка хитрая. Нашла мне место в Гиссене. А Лора уехала в Вормс. Нам повезло. Мы оба сразу установили контакты с хорошими товарищами. Во всяком случае было правильно сменить место жительства.

— Будьте осторожны, — сказал Хеммерлинг, — слишком уж быстро вы установили контакты.

На это Эрвин ничего не ответил. Он сказал:

— Текст, который я должен был передать Клаусу, в конце концов не привязан именно к этой неделе. Он останется в силе и впредь.

— Нет, нет, — возразил Хеммерлинг. Его тон тоже чуть изменился. — Дело не терпит, мы должны спешить, словно это последнее, что мы вообще можем сделать. Ты сам заметил, что за Клаусом был «хвост»? Мог ли он быть задержан незаметно, так, чтобы это не привлекло ничьего внимания?