Страница 89 из 103
Их близость проявляется безотносительно из личных отношений. Он откровенно говорит с ней о своих проблемах, сомнениях, заботах. Когда она не согласна с проводимой им политической линией, то открыто заявляет ему об этом, называя ее
«смертоносной», политикой в Палестине [речь идет о войне с англичанами, начавшейся в 1939 году]. Я очень боюсь, дорогой, что Вам не удастся избежать ответственности, и признаюсь, что не хотела бы испытывать те муки совести, которые не дают Вам уснуть… Вы можете сказать, что все это меня не касается. Но если вы используете гоев (неевреев), то здравый смысл подсказывает, что из этого вы извлечете выгоду, если вы хоть немного прислушаетесь к тому, что они вам говорят».
Дорис тоже рассказывает «дорогому Давиду» о маленьких радостях, случившихся в ее деревенском доме в Лансинге.
«Сад неухожен, но весь зеленый, и Николас, приходящий ко мне на уик-энд кот, стал еще чернее, еще пушистее и еще красивее в своей зимней шерстке, которую в этом году отрастил на месяц раньше обычного. Это самый очаровательный компаньон, какого только можно вообразить: преданный, совершенно независимый и необычайно умный во всем, что касается лично его. Но мне кажется, что вы никогда не любили кошек. Жаль! Вы не представляете, как много от этого потеряли!»
Они продолжают встречаться после войны; он встречает ее в Лондоне и дважды ездит в Лансинг. После «черной субботы» 1946 года, когда он приезжает в Париж, ему приходится удовольствоваться телефонными звонками. «Какой идиотизм, что вы и я находимся на разных берегах этого ручья, — пишет он ей, — и можем увидеться, только взорвав Северный и Южный полюс». Еще с войны она собирается к своим друзьям во Францию: «Я надеялась сделать это во время вашей «конференции» [Исполнительного комитета «Еврейского агентства» в 1946 году] в Париже и задержаться на одну ночь, чтобы повидаться с вами». Но она была так завалена работой, что никак не могла вырваться из Лондона: «Не было никакой возможности выкроить свободную неделю и сбежать». Она надеется, что им удастся хоть накоротке повидаться на конгрессе в Базеле: «Это представляется мне единственной возможностью встретиться с вами в ближайшем будущем». Тон ее писем меняется, когда она узнает о его роли ментора в тайнах западной культуры:
«Я была в восторге, узнав, что Вы познакомились со святым Августином… Особенно интересно его влияние на развитие мысли Средних веков — если Вы все-таки заинтересуетесь этим кровавым и хаотичным периодом истории. Лично я полагаю, что если Вы действительно хотите найти «духовную родину» истории, вам следует остановить свой выбор (после Древней Греции) на эпохе Возрождения, лучше всего французского или итальянского: это период от Рабле до, быть может, Шекспира. Время утра мира, когда человеческий разум стремился к невиданным горизонтам, а тело на смешных лодчонках-скорлупках бороздило океаны в поисках Эльдорадо. Возможно, все это кажется смешным Вашему «пролетариату»; но какой была жизнь и как они прожили ее, эта образованная и авантюристичная элита!..Вы читали «Балладу повешенных» Вийона? Он стал первым настоящим предвестником французских поэтов эпохи Возрождения. Мне кажется, что это были первые стихи, из-за которых я буквально не спала ночь; мне было тогда лет двенадцать!».
В лондонском отделении «Еврейского агентства» Дорис Мэй работает вплоть до создания еврейского государства, затем становится секретарем посла Израиля в Великобритании. «Это первая леди посольства», — скажет о ней один высокопоставленный дипломат. К ней приходят за советом по многим вопросам. Она сама себе хозяйка. Бывшие руководители агентства, занимающие ныне высокие государственные посты, бывая проездом в Лондоне, всегда выражают ей искреннюю привязанность. Она очень популярна. Время от времени ходят слухи о ее связи с Бен-Гурионом, но она остается образцом сдержанности и никогда не пытается извлечь из их отношений какой-либо выгоды. В 1951 году она приезжает в Израиль, затем они встречаются еще раз — во время визита премьер-министра в Лондон. Ей очень бы хотелось снова приехать в Израиль, но она не просит его помочь ей с деньгами и предпочитает откладывать из своего жалованья.
Она сама оплачивает свою поездку летом 1954 года, когда он живет в Сде Бокер. В середине 50-х годов Дорис Мэй впервые начинает ощущать свой возраст — у нее ухудшается слух. У нее все еще импозантный вид, изящная фигура и юный голос. Она по-прежнему близкий человек для Бен-Гуриона, который очень дорожит ее советами, хотя и не всегда им следует. В 1955 году, когда Старик вернулся на должность министра обороны, она посылает ему поздравительную телеграмму и сопровождает ее коротким письмом: «Перед тем, как отправить эту телеграмму, я надеялась, что Вы вернетесь в министерство обороны, и могу признаться, что у меня вырвался вздох облегчения, смешанный с Сочувствием… Знайте же теперь, что Вам на роду написано быть каторжником, и никуда от этого не деться… Не волнуйтесь, дорогой, и признайтесь, что Вам на самом деле это нравится, по крайней мере, иногда!
«Будьте как можно добрее с Моше [Шаретом], ладно? Он так Вами восхищается и так Вас боится! И не давайте Вашей превосходной армии заплывать жиром. Никто не хочет — я хочу сказать: я надеюсь, что никто не хочет — военной хунты в Иерусалиме, — ни теперь, ни потом.
Благослови Вас Бог, дорогой. Не болейте.
Вскоре он приглашает ее присутствовать на национальном празднике. Она благодарит, но отказывается: «Так или иначе, а это было бы за счет оборонного бюджета. Возможно, я преувеличиваю, но подумайте, сколько (одна или две) дополнительных пушек Вам бы пригодились!». Тогда Бен-Гурион делает ей предложение, которое свидетельствует, как очень он хочет видеть ее рядом с собой:
«Я не знаю, что произойдет в конце июля, после выборов в Кнессет… Если я действительно должен вернуться, то буду настаивать, чтобы Вы приехали и стали работать со мной. Мне нужен не только ваш английский, не и ваш «нюх», хотя я и не всегда (или никогда) прислушиваюсь к Вашему мнению. Но Ваши драгоценные советы мне очень пригодятся; Приведете?».
Ответ приходит немедленно:
«Ваше письмо побудило меня к самоанализу. Но я убеждена, что Вы знаете, и нет нужды это повторять, что я всегда «в Вашем распоряжении», что я глубоко тронута Вашим доверием, которое является для меня большой честью.
В приемной премьер-министра чужаки-иностранцы встречаются не очень часта Больше всего мне бы не хотелось дать Вашим противникам повод упрекать Вас в близких отношениях, с англичанкой., И вообще, Вы что, действительно хотите иметь при себе Advocata Diaboli? А если я скажу, что стоит только заговорить об этом, как я ощущаю холод молчаливого неодобрения? Ну хорошо. Я все хорошо обдумала, дорогой, и практический вывод представляется таким, что после выборов я обоснуюсь в Вашей приемной в качестве нашей общей с Вами тайной надежды».
Бен-Гурион не хочет внять предостережению: «Если мне придется вернуться, то Вы должны приехать и работать у меня. И не говорите глупостей про «чужаков-иностранцев»… Это Вы чужая? Вы знаете, что Вам я доверяю больше, чем кому-то другому. Пока это только мечта, но порой мечты сбываются».
Мечта действительно сбудется, но поздно. Бен-Гурион вновь приходит к власти в ноябре 1955 года, а несколько месяцев спустя Дорис Мэй уходит на пенсию. В августе 1956 года она наконец приезжает к нему работать. Но надежды, которые она возлагала на свой приезд в Израиль, не оправдываются. После лихорадочных дней Синайской кампании она оказывается без работы. Она чувствует, что ее присутствие стало неуместным, и Бен-Гурион едва уделяет ей внимание. Ее мечта обрести «лишу» рушится вместе с желанием внедриться в «правящие круги, к которым когда-то я принадлежала». Через несколько месяцев она, разочарованная, возвращается в Англию.