Карибский кризис

Но эта возня, хоть и потрепала нервы, но оказалась цветочками по сравнению с теми ягодами, что ждали нас впереди. Мы утрясли все формальности и получили «добро» от всех чиновников, от которых зависела сделка и стали смиренно ждать поступления денег из Министерства здравоохранения РТ (республика Татарстан). Необходимые средства имелись в наличии. Они были заложены в бюджет 1999 года и не выбраны бюджетополучателем, т. е. РКБ, и главврач на законном основании предъявил права на эти средства. Оказалось, что эти деньги Минздрав был обязан перечислить РКБ еще в 1999 году, но они куда-то подевались, и вот на дворе март 2000 года, а финансовая дыра всё никак не закроется. Я не был в курсе всех подробностей, и знал ситуацию со слов заведующей роддомом, а она говорила, что «деньги ищут».

И мы со Штейном совсем уже опустили руки, как вдруг ему позвонили с московского представительства Джонсон и Джонсон и сообщили, что туда прибыл некий субъект, представился Рафаэлем, и заявил, что хочет приобрести оборудование для РКБ. В представительстве ничего не слышали об этом проекте, и позвонили Штейну — это ведь его регион. Тот связался с Галишниковой, которая не смогла ничего толком объяснить; и вылетел в Москву.

За продвижение продукции ASP (принадлежащая Джонсону немецкая компания «Advanced Sterilization Products», выпускающая «Sterrad»), отвечал единственный сотрудник — Светлана Виленская. Она была удивлена, узнав, что в Казани заинтересовались Стеррадами, и дело продвинулось настолько, что уже под дверью стоят покупатели.

Галишникова не была знакома с Виленской, и позвонила тому, кого знала — Динаре Садыковой, сотруднице московского офиса, которая занималась Казанью до того, как этот город передали Штейну. Заведующая родильным отделением заявила представителю Джонсона, что уже выбрала поставщика, и что если Джонсон вступит переговоры с кем-то другим, кроме Совинкома, придётся переделывать заявку на другое оборудование. Больше ничего не было сказано, так как Галишникова не располагала никакими данными — кто такой Рафаэль, и с какой стати он делает какие-то там заявления от имени РКБ.

Штейну поручили разыскать директора Совинкома, то есть меня, и срочно вызвать в Москву.

Я прилетел в столицу и встретился с Штейном возле станции метро «Тульская». Пока мы дошли до офиса Джонсон и Джонсон, обсудили ситуацию. Времени было в обрез — с минуты на минуту должен был подъехать Рафаэль (на лимузине стоимостью $200,000, как судачили на Джонсоне).

Штейн находился в несколько возбужденном состоянии, всё время твердил: «не поддавайся на уговоры», «этот козёл вымораживает скидки», «в офисе не должны знать о наших с тобой взаимоотношениях».

Из его сбивчивого рассказа удалось выяснить следующее.

Год назад министерство здравоохранения Татарстана выделило средства на закупку медицинского оборудования для РКБ. Странным образом эти деньги, десять миллионов рублей, попали на счет некоей фирмы «Х», пополнив её оборотные средства. «Х» занималась производством водки, и целый год деньги работали на это. В конце 1999 года просроченной дебиторской задолженностью заинтересовалось КРУ (Контрольно-Ревизионное Управление). Представители «Х» вышли на руководство РКБ, узнали, какое оборудование требуется, и обратились непосредственно к производителю. Галишникова уверена, что тут не обошлось без замглавврача РКБ. Зная по опыту, что тот в лучшем случае кинет на деньги, не поделится, а в худшем — поставит совсем другое оборудование, она заявила главврачу, что официальным дистрибьютором Джонсона является Совинком, и что она, как конечный потребитель, не подпишет накладные от другой компании, и тогда «Х», а вместе с ней целая группа серьёзных людей, сядет в лужу. Ведь это нецелевое использование бюджетных средств, мошенничество.

Неизвестно, кто был замешан в этой схеме с водкой, по крайней мере, на Галишникову никто не выходил, и ничего не предлагал (в сложившейся ситуации наибольшее доверие было к Совинкому, учитывая историю поставок и прочих взаимоотношений). И она сказала, чтобы я уверенно держался на переговорах — как представитель заказчика, и ни в чём не уступал. То, что Джонсон до сих пор не заключил договор с «Х», а был вынужден вызвать на переговоры директора Совинкома — это целиком её заслуга.

Я уточнил, какую скидку даст Джонсон на два аппарата. «Процентов сорок, а то и все пятьдесят», — ответил Штейн, и напомнил про замглавврача РКБ, Галишникову с Галимулиной, и про интересы учредителей Совинкома (то есть наши интересы).

«Придётся накрутить немного сверху — ещё растаможка и доставка», — добавил я.

Придя в офис, мы сразу же прошли к Юлии Шелест, руководителю отдела логистики. Без лишних предисловий она сообщила, какую цену даёт компания на два аппарата с набором расходных материалов — скидка составила 50 % — и, со словами «Пойдёмте, я вас познакомлю с вашим плательщиком», повела меня в зал для переговоров. Штейн при этом как-то стушевался и поспешил скрыться, хотя как заинтересованное лицо мог принять участие в переговорах. Но предпочёл предоставить мне общение с человеком, чьё поведение на Джонсоне охарактеризовал как «гангстерское».

На самом деле ничего страшного в этом Рафаэле я не заметил. Это был высокий светловолосый мужчина примерно 40 лет в дорогом костюме, он довольно настойчиво предлагал мне сбросить цену, дать максимальную скидку и кинуть всех тех, кому я должен был отвезти комиссионные. В ход пошли угрозы — мол, он плательщик, деньги у него на руках, поэтому может прямо сейчас поехать в другое место, набрать любого медоборудования на нужную сумму, причем с максимальной скидкой, отгрузить этот товар в РКБ, и там ему подпишут любые бумаги. Но всё было тщетно — я упорно твердил, что не могу уступить ни цента, и озвученная мною сумма является окончательной. Сам факт этих переговоров давал мне уверенность, что этому жулику можно выкручивать руки как угодно, ведь если бы он мог сделать то, что грозит, то сейчас не сидел бы здесь, а выполнял бы свой план. Тогда Рафаэль заговорил за понятия: «Эти чинуши сидят в своих креслах и только требуют. Ничего больше не умеют делать. Мы с тобой понимаем, что деньги нелегко достаются. Нам же и по шапке за это — разгребай теперь всё дерьмо. Ты же в курсе всех наших казанских скандалов — КРУ, МРУ, и так далее». Он стал давить на то, что сам ничего не зарабатывает на этой сделке, а лишь раздаёт конверты, и на этом основании просил меня «как брата» уступить хотя бы 10 %. Но и это не подействовало, я сказал, что как только увидел такого серьезного человека, как он, так сразу и дал ему максимально низкую цену — мы же не на восточном базаре, где принято торговаться до ослиной пасхи и драться за каждый процент скидки.

Наконец, он сдался, но с условием: стоимость оборудования он перечислит со своего заграничного счета непосредственно производителю, реквизиты которого сейчас же уточнит у главы представительства Джонсона, а мне перечислит мою дельту. Возникла щекотливая ситуация — я должен был озвучить общую сумму, сколько зарабатываю сам и все остальные участники. Не моргнув глазом, я назвал цифру. «Это грабёж средь бела дня!» — вскричал Рафаэль так, будто у него отняли всё его имущество.

Начался новый раунд переговоров. Я напомнил про растаможку, транспорт, прочие организационные расходы, но мой оппонент, вынув калькулятор, стал высчитывать нужные цифры, доказывать, что эти издержки не так высоки и призывать меня «не наглеть». Мне не хотелось указывать на его слабые места, но пришлось:

— Послушайте, вы этим оборудованием закрываете десять миллионов, а обходится оно вам… Вы крутили деньги целый год, и заработали на этом… сколько?

Под давлением этих доводов Рафаэль был вынужден сдаться. Мы ударили по рукам, и, обменявшись телефонами, расстались. Теперь я уже точно был уверен, что сделка состоится.

Так закончились мои переговоры с человеком, которого на Джонсоне прозвали «бандитом» и не знали, как к нему подступиться.