Катастрофа отменяется

К чему, скажем, вызывать три тысячи добровольцев? Разве воинские подразделения не справятся с завалом на небольшой горной реке? Это в низовьях Фан становится настоящей рекой. А там, в горах? Небось маленькая горная речка, правда ревущая, но по камням ее переходят вброд. В других, лежащих ближе к лагерю речках Малышев и сам нередко ловил форелей, купался, хотя вода в них ледяная — они все вытекают из ледниковых морен, эти красивые бурливые речки. Перед тем как обуть резиновые сапоги — форель с берега не поймаешь, приходится лезть в воду! — не вредно намотать на ноги по две, а то и по три фланелевые портянки, а то ноги очень быстро начинают ныть.

Однако, захваченный чувством внезапной опасности, Малышев сделал все возможное, чтобы его батальон оказался на марше через каких-нибудь пятнадцать минут после объявления тревоги. И теперь он ехал на своем «газике» впереди колонны по ровной пригорной степи, кое-где переметенной песками из пустыни, пересекал зеленые поля, по которым струилась вода в поливных ровиках, выехал на берег Фана, широкого, полноводного в это время года, купался вместе с машиной в тени тутовника, карагачей, вновь выскакивал на освещенные участки дороги, где солнце начинало припекать через борта, через поднятый тент «газика», видел дехкан, мирабов, закрывавших или открывавших воду на хлопковых полях. Он даже и забыл, что со времени катастрофы прошло не больше часа, что он находится в полутораста километрах от того места, где люди уже живут под гнетом беды, а те дехкане, мимо которых он проезжает, ничего еще не знают о ней, и постепенно привычное ощущение служебной поездки оттеснило тревогу, которая нарушила привычный уклад его жизни. Он и на часы перестал взглядывать, как будто все пришло в норму.

Минуя замысловатый поворот предгорной дороги, он привычно оглядел колонну и увидел, что солдаты тоже успокоились. На многих машинах сняли брезентовые купола — в пути от встречного ветерка, от воды в реке и в поливных каналах стало прохладнее, и солдаты наслаждались этой прохладой. Когда машины скатывались с холма в низину и моторы переставали рычать, доносилась бойкая песня. Вот уже и рокот баяна послышался на одном повороте, — наверно, старшина Сенцов распорядился; у него в хозяйственном взводе лучший баянист части — солдат Алехин, и старшина никогда не упускает случая похвалиться талантом своего подчиненного. Ну что же, пусть — дорога дальняя, трудная, она будет еще трудней, пусть пока повеселятся ребята.

Горы надвинулись внезапно, как в грозу надвигаются тучи, и зажали в тиски и дорогу, и текущую рядом с ней реку. Только что человек видел полмира — во всяком случае, так кажется в степи, — и вдруг взор упирается в камень, и только в камень. Камень, нависающий над головой, камень слева, камень справа, все черно-серое, а впереди, когда камень отваливается в сторону, в узкой прорези, похожей на гигантский прицел, белая снеговая вершина, тотчас же прячущаяся за резким поворотом.

Зелень кустарника и деревьев тоже кружится перед глазами, подобно разорванным зеленым облакам, и кажется, что ты сидишь в самолете, который делает иммельман или валится через крыло, оттого все вокруг падает или взлетает и тошнота подкатывает к горлу.

Теперь Малышев смотрел только вперед, на расходящиеся и убегающие назад каменные коридоры, в которых лежала горная дорога, раскручивающаяся серпантином все вверх и вверх, как будто решила добраться до самого неба. И вдруг приказал шоферу остановить машину.

Что-то обеспокоило его, хотя дорога была еще вполне проходимой, пусть и нависали над ней одинаково везде называемые шоферами камни «Пронеси, господи!». Но не камни на этот раз привлекли внимание капитана. Он остановил машину и оглянулся, надеясь увидеть всю колонну на крутом и кривом подъеме. И вдруг понял: исчез все время сопровождавший их рев горной реки.

Внизу, в ущелье, было тихо. Так тихо, как никогда не бывает в горах, так тихо, как будто Малышев спит. А может быть, он и на самом деле спит, укачанный этими поворотами?

Он выскочил из машины и подошел к обрыву.

Внизу клубился легкий туман испарений, но грозного рокота воды не было. В теснину можно было спуститься, цепляясь за камни. Первая машина колонны со взводом минометчиков надвинулась сзади и затормозила, и, как только стих натужный рев мотора, снизу снова поднялась и заполнила все ущелье та же странная тишина. Малышев подождал, пока командир взвода Алиев спрыгнет со своей машины, и приказал:

— Алиев, возьмите Севостьянова и кого-нибудь из ваших солдат и спуститесь к реке…

Алиев, видно, тоже был поражен этой резкой тишиной. Вытащив из-под сиденья шофера нейлоновый шнур, он подождал Севостьянова, кликнул одного из минометчиков, и они втроем, привязавшись к шнуру, начали спуск.

До места, где начальник штаба установил для колонны первую стоянку, было уже недалеко, и Малышев разрешил шоферам подходивших машин короткий отдых. Солдаты выскакивали через борта, садились тут же на дороге, иные ложились, отдыхая и прислушиваясь к той самой тишине, что встревожила Малышева.

Шнур, привязанный к машине минометчиков, снова натянулся и задрожал: разведчики вылезали из ущелья.

Первым появился Севостьянов. В руках у него был какой-то белый мешок. Встав на обочине дороги, Севостьянов раскрыл мешок — это была его нательная рубашка, — и Малышев увидел трепещущую форель. Рубашка была набита до отказа.

— А рыба зачем? — сухо спросил Малышев.

Следом поднялись Алиев с солдатом. У обоих были такие же мешки. Севостьянов с обидой сказал:

— Если вы меня к себе взяли, должен я теперь о вас заботиться? А рыба царская.

Алиев, передав свой мешок солдату, по форме доложил:

— Река ушла вся. — И другим тоном сказал: — Столько этой рыбы пропадает! Бьется на камнях, пузырится в озерцах. Собрали, сколько могли. Не пропадать же добру. Там и так полно шакалов и воронья.

Все разошлись по машинам. Севостьянов, с его мокрым мешком на коленях, был смешон, но Малышева тронула его забота. Правда, капитан тут же забыл об этом. Им уже завладели другие мысли.

Значит, река действительно скатилась вся. Ему стало стыдно за свои недавние сомнения — не преувеличивают ли его начальники последствия так называемой катастрофы? Катастрофа действительно произошла!

В шестнадцать двадцать они достигли первого горного кишлака. Площадь была полна народу, как будто людей созвали на митинг. Но разговаривали все вполголоса, как в доме тяжелобольного, осторожно переходили от одной группы к другой, словно ждали утешения. Все это были старики. На вопрос Малышева, а где же молодежь, указали на восток — ушли на завал…

Малышев разрешил короткий привал — машины тоже нуждаются в отдыхе.

Возле машин с прицепом, на которых были погружены катер и понтоны, собрались несколько местных шоферов. Они шагами измеряли длину машины и прицепа и цыкали сквозь зубы: «Нет, не пройдет!» Малышев знал, что дальше дорога станет уже, но эти утверждения злили его. Он понимал, что колонне придется трудно, тем более ночью, но предпочел бы слова ободрения, ведь среди его шоферов были и совсем еще молодые. И обрадовался, когда старшина Сенцов громко сказал:

— А мы трусов в шоферах не держим. Они на «гражданке» остались!

Смущенные «знатоки» отошли от солдат. Колонна двинулась дальше.

Но через два километра машины уперлись в обрыв. Это и было то самое место, о котором судачили местные водители и которое было отмечено на карте Малышева особым знаком.

Здесь скала прижала дорогу к обрыву так, что осталась полоска не шире двух метров. А дальше следовал резкий поворот и спуск. Внизу — отвесный обрыв метров в триста. Машины с прицепами действительно не могли развернуться на этой узости.

Надо было расширить площадку.

Шоферы отодвинули машины назад. Саперы, вооружившись ломами и кирками, принялись долбить скалу. Больше десяти человек на площадке не умещалось. Малышев предложил сменяться через десять минут. В это время рация на его «газике» приняла вызов. Глядя, как медленно крошится неуступчивый камень, Малышев взял трубку.