Страница 2 из 12
Наконец Король ступил на лестницу из свежих досок, что вела с платформы к вершине арки, проем в своде которой высился над причалами и простором реки. Как только он появился над скопищем лиц, толпа зашевелилась, выдохнув неясным бормотанием: «Аргавен!». Он никак не ответил. Но никто и не ждал ничего. Госсиворы издали громовой, мгновенно стихнувший рев. Молчание. Тишина. Солнце заливало город, реку, толпу и Короля. Каменщики внизу включили электрическую лебедку, и по мере того, как Король поднимался все выше и выше, вместе с ним поднимался на своих канатах и краеугольный камень. Он поднимался, покачиваясь и примеряясь, чтобы беззвучно стать точно на место, закрыв своим многотонным весом проем в арке, два отдельных контрфорса которой ныне сливались в одно целое, в завершенную арку. Каменщик с кельмой и ведерком уже ждал Короля на лесах; все остальные рабочие толпились у канатов, как роя мух. Каменщик и Король преклонили колени, высоко над толпой, освещенные ярким солнцем, и приступили к последней операции. Взяв кельму, Король стал заделывать длинную щель между замковым камнем и телом устоя. Он почти ни разу не брызнул известковым раствором, а сразу же вручил кельму каменщику, но все, что ему полагалось, проделал медленно и торжественно. Цемент, который на самом верху пошел в дело, был розового цвета, отличаясь, от прочего, которым была выложена арка, и, понаблюдав за кропотливой деятельностью Короля, я спросил у того же соседа слева:
— Замковые камни у вас всегда крепятся красным цементом?
Ибо таким же цементом были скреплены все замковые камни на арках Старого Моста, который величественной дугой простерся над рекой.
Вытирая пот со смуглого лба, этот мужчина — я должен говорить «мужчина», употребляя местоимения «он» и «его» — этот мужчина ответил:
— Давным-давно замковые камни всегда крепились замесом из измельченных костей с кровью. Из человеческих костей и человеческой крови. Видите ли, если кровь не скрепит ее, арка может рухнуть. В наши дни мы используем кровь животных.
Мне не раз приходилось сталкиваться с такой манерой разговора: вежливой и настороженной, с примесью иронии, словно бы говоривший каждый раз бывал обеспокоен: как я, иностранец, чужак, увижу и оценю его — обычная настороженность, свойственная представителю изолированной расы, да к тому же обладающему высоким рангом. Он был одним из самых могущественных людей в стране; я не уверен, что смогу правильно подобрать точный исторический эквивалент для определения его ранга — или вице-, или премьер-министр, или канцлер; кархидский термин звучит как Ухо Короля. Он был лордом Домена и лордом Королевства и движущей силой многих событий. Имя его было Терем Харт рем ир Эстравен.
Похоже, что Король кончил заниматься каменной кладкой, и я приободрился, но он стал заниматься другой стороной замкового камня. В Кархиде проявлять нетерпение не имеет смысла. Их можно считать кем угодно, но только не флегматиками, хотя их можно называть упрямыми и неуступчивыми, но в конце концов камень лег на свое место. Толпа на Набережной Сесс с удовольствием наблюдала за действиями Короля, но мне все это надоело, и было невыносимо жарко. Так на Зиме мне еще никогда не было жарко, я не испытывал желания испытать это снова и был не в состоянии оценить значимость события, при котором присутствовал. Я был одет для Времени Льда, а не для солнца: на мне были бесчисленные слои одежды, включая вязаное белье из древесного волокна, из искусственного волокна, мех и кожа — непробиваемые латы от холода, без которых я должен был себя чувствовать, как увядшая редиска. Рассеянно я смотрел на толпы, движущиеся мимо платформы, на стяги их Доменов и кланов, колышущиеся и блистающие на солнце, между делом спрашивая Эстравена, что значит то или иное знамя. У него был ответ на каждый мой вопрос, хотя мимо нас плыли сотни знамен, некоторые из которых представляли весьма отдаленные Домены, Очаги и племена со Штормовых Берегов Перинга и Земли Керма.
— Я сам из Земель Керма, — сказал он, когда я выразил восхищение его знаниями. — Во всяком случае, знать все Домены — это моя обязанность. Они представляют собой Кархид. Править этой страной — значит править ее лордами. До сих пор это не удавалось. Знаете ли вы выражение: «Кархид — это не народ, а семейная ссора»? — Выражения этого я не знал и предположил, что Эстравен его выдумал, это было похоже на него.
В это время один из членов къоремми, нижней палаты парламента, которую возглавлял Эстравен, протолкался поближе и стал разговаривать с ним. Это был кузен Короля Пеммер Хардж рем ир Тибе. Говоря с Эстравеном, он понизил голос, и выражение лица, на котором постоянно блуждала улыбка, было подчеркнуто наглым. Эстравен, потеющий как айсберг под солнцем, стоял с ледяной невозмутимостью, отвечая на шепот Тибе громким голосом, спокойная вежливость которого заставляла другого чувствовать себя дураком. Наблюдая, как Король спускается вниз, я прислушивался к разговору, но ничего не мог уловить, кроме враждебности между Тибе и Эстравеном. Во всяком случае, делать мне ничего не надо было и я просто интересовался поведением тех людей, которые правили народом или, говоря высоким стилем, держали в руках руль фортуны двадцати миллионов человек. Власть, по понятиям Эйкумены, была столь сложной и тонкой субстанцией, что только очень изощренный ум мог понять, как она работает; здесь же, несмотря на ограничивающие ее пределы, ее можно было наблюдать. В Эстравене, например, ощущение власти лишь усиливало присущие ему черты характера; ни один его жест, ни одно сказанное им слово не пропадало впустую. Он знал это, и знание это придавало ему такое ощущение реальности, которым мало кто владеет: поведение его, говорившее о подлинном величии личности, было солидно и деловито. Ничто не содействует успеху больше, чем сам успех. Я не доверял Эстравену, мотивы поведения которого всегда были смутны и неясны, я не любил его; тем не менее, я видел и оценивал то влияние, которым он пользовался, так же, как я чувствовал тепло солнца.
Пока я размышлял, солнце этих миров снова скрылось среди скопившихся облаков, и скоро струи дождя стали поливать вздыбившуюся гладь реки и толпы, собравшиеся под темнеющим небом на Набережной. Когда Король спустился с лесов, солнце блеснуло в последний раз, залив мгновенным сиянием и его фигуру в белом, и величественную арку, прорисованную на фоне чернеющего штормового неба. Облака нависали все ниже. Холодный ветер со свистом пронесся по улице Дворца и Порта, река обрела свинцово-серый цвет, а деревья на Набережной затрепетали. Парад был завершен. Через полчаса пошел снег.
Когда машина Короля двинулась по улице Дворца и Порта, а толпа стала шевелиться и растекаться подобно галечной отмели под натиском неторопливого прибоя, Эстравен снова повернулся ко мне, сказав:
— Не пообедаете ли вы сегодня вечером со мной, мистер Ай?
Приняв его предложение, я испытал скорее удивление, чем удовольствие. Эстравен немало сделал для меня за последние шесть—восемь месяцев, но я не рассчитывал получить от него такой знак благоволения, как приглашение в дом. Хардж рем ир Тибе по-прежнему держался рядом с нами, подслушивая, и я предполагал, что он ожидал услышать. Почувствовав раздражение от того, что меня впутывают в какую-то интригу, присущую, скорее, женщинам, я сошел с платформы и затерялся в толпе, проталкиваясь сквозь которую презирал себя за ту роль, которая была мне отведена. Я был не намного выше среднего геттенианина, но в толпе разница была заметнее. Смотри, это он. Это Посол. Конечно, все это было частью моей работы, но со временем она становилась отнюдь не легче, а тяжелее; все чаще и чаще я мечтал об анонимности, которая помогла бы мне обрести самого себя. Я хотел быть неотличимым от всех прочих.
Через пару кварталов я повернулся, чтобы двинуться к моим апартаментам, и внезапно толпа стала редеть, увидев, что рядом со мной идет Тибе.
— Все прошло безупречно, — сказал кузен Короля, улыбаясь мне. Его длинные, чистые, желтоватые зубы появились и исчезли на таком же желтоватом лице, покрытом морщинами, хотя он был отнюдь не стар.