В ожидании счастья

— Вы поправитесь, — улыбнулась та, но Глория ее не услышала. Она уснула.

Через четыре дня Глории стало намного легче. Даже давление ей измеряли теперь раз в пятнадцать минут. Почти все приборы убрали. И она смогла впервые поесть. Когда ее перевезли из реанимации в обычную палату, раздались аплодисменты. Ее три лучшие подруги стояли рядом с врачом и сестрой. Тарик склонился к ее уху:

— Мам, меня приняли! — и потряс кулаком в воздухе.

Глория улыбнулась.

— Лучше бы тебе побыстрей выкарабкаться, — сказала Саванна. — Ты же меня так и не подстригла.

— А мне надоел мой причесон, — заявила Робин. — Пора его поменять.

— Глория! — Довольно громко произнесла Бернадин. — Я поняла, ты нарочно устроила себе инфаркт, чтобы не делать Онике „химию". Ведь так? Признайся!

Глория так смеялась, что не могла ответить.

— К тебе пришла сестра Монро, — предупредила Бернадин.

— Нет! — Глория аж села; в ее глазах мелькнул ужас.

— Шутка!

— Теперь-то уж тебе придется сесть на диету, а? — лукаво подмигнула Саванна.

Глория кивнула.

— Ничего. Мы тебя даже худышкой будем любить.

— Где Марвин? — прошептала Глория.

— Я здесь. — Он шагнул из коридора. — Надеюсь, ты не слишком-то потеряешь в весе. Моя женщина должна быть в теле.

Глория еще раз оглядела друзей, с улыбкой прикрыла глаза. Все, кого она любила, были рядом.

ВСЕ НАПАСТИ СРАЗУ

Вчера утром, во сне, умер мой отец. И хотя он по-настоящему не понимал, что мы поместили его в клинику для престарелых, мама считает, что он это чувствовал. Поэтому сам решил покинуть нас, и именно так и именно тогда. Учитывая все обстоятельства, мама держится хорошо, а я никак не могу выйти из оцепенения. Это испытание нас так вымотало, но по крайней мере папа уже не мучается. И мы уже не видим близкого нам человека, когда он теряет свой человеческий облик. Я знаю, что там, где он сейчас, он такой же, каким был прежде.

Ребенок, которого я ношу. Я решила дать ему жизнь. Рассел может делать что хочет, но дитя я сохраню. Я еще не сказала ему, но скажу и сделаю это, когда все равно уже будет поздно что-то изменить. Я не хочу, чтобы он бросал свою жену. И не буду делать глупостей, чтобы взвалить на него ответственность. Таково мое решение. Он не дал себе труда поговорить со мной честно и не захотел ничего предпринять, чтобы у меня появилась хотя бы мысль вернуть его. Пусть даже сегодня разведется — я не пущу его обратно. Будет ребенок или нет — Рассел мне больше не нужен. Никчемный, испорченный человек. Наконец-то я это поняла. Слишком долго позволяла ему делать мне больно. Надоело быть другой, нельзя было настолько подчиняться ему, давать ему столько власти надо мной. Над моей жизнью. Надоело — ведь ему все сходило с рук. Но даже дураки когда-то устают быть дураками. И если смерть и учит нас чему-то, так это дорожить жизнью и ценить себя. Это то, что не вошло у меня в привычку.

И кто же пришел утешить нас с мамой, когда я позвонила и сказала об отце? Майкл. И кто сказал, что ему неважно, чьего ребенка я ношу, и что все равно он просит выйти за него замуж? Майкл. Я ответила, что не смогу этого сделать. Я не люблю Майкла. И он знает это. Я сказала ему, что он замечательный человек, но не для меня. И как бы я ни хотела замуж, как бы ни хотела определенности и уверенности, такой ценой мне это не нужно. Пора начинать учиться твердо стоять на своих двоих. Буду учиться надеяться на себя — в гороскопах ответа не найти. Он не спрятан ни в магическом числе, ни в линиях руки. Ответ находится во мне. И все же как греет душу то, что в моей жизни есть хоть один порядочный мужчина, который заботится обо мне.

Я подумываю об отпуске, хотя бы на месяц. Я очень нужна сейчас маме, и она мне нужна не меньше. О том, что я беременна, на работе пока не говорила, но скоро скажу. Что касается мамы, то не скажу, чтобы она бурно радовалась этой новости, однако уже готовит стеганое одеяло.

Да, мне наконец-то стали больше платить. Правда, у них не было особого выбора. Я подготовила тот счет на десять миллионов и назначила ставку несколько месяцев тому назад. Я хорошо понимаю, что значит получить такую большую страховую премию в конце года. Это значит, что не надо больше волноваться о возмещении убытков. Мое положение на работе теперь гораздо устойчивее, и начальник обещал ко всему еще и солидную премию к Рождеству. Я спросила, насколько „солидную". Он сказал, от пяти до десяти тысяч. Можно будет оплатить студенческий кредит, если будет нормальное самочувствие.

Врач сказал, что ребенок родится примерно пятнадцатого июня. Неважно, под каким знаком — главное, чтобы был здоров. Сказали еще, что можно сходить на ультразвук, узнать, мальчик или девочка. Но я не хочу узнавать. Это тоже мне не важно. Красивый, некрасивый — все равно, коли я все делаю не так, то здесь уж должно получиться! Наконец-то у меня будет кто-то, кому я смогу отдать всю свою любовь без остатка. Кто будет нуждаться во мне. Надеюсь, у меня будет по крайней мере лет восемнадцать, чтобы привыкнуть к этой мысли. А если появятся сомнения и вопросы, буду рассчитывать на Глорию и Бернадин. Они всегда знают, что делать.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

Бернадин сидела на работе и делала вид, что напряженно считает. Зазвонил телефон. Наконец-то. Господи, только бы адвокат! Она все утро ждала этого звонка.

— Ну-с, — сказала Джейн Милхауз, — все.

Бернадин подумала, что сердце у нее сейчас выскочит из груди. Она глубоко вздохнула.

— И?

— Девятьсот шестьдесят четыре тысячи. Как вам?

Бернадин шумно выдохнула. Пробежала пальцами по кнопкам счетной машинки.

— Вы сказали девятьсот шестьдесят четыре тысячи долларов?

— Именно.

— Это же почти миллион!

— Совершенно верно, — сказала Джейн.

— Джон просто сдохнет с досады!

— Возможно. Но это уже не наша забота, правда?

— Да, не наша. — Бернадин судорожно глотнула. — А вы точно, совершенно уверены?

— Я только что рассталась с его адвокатом.

— Джон там был?

— Нет.

— Девятьсот шестьдесят с чем?

— Девятьсот шестьдесят четыре тысячи. И еще вы имеете право в будущем на половину его пенсии. Поскольку гонорар мы уже обговорили, детали соглашения о разделе имущества мы сможем обсудить позднее.

— Спасибо вам, — сказала Бернадин. — Огромное спасибо.

— Рада быть полезной. Кстати, когда вы хотели бы ко мне зайти?

— Когда скажете.

— Так, чек они обязаны доставить в течение двадцати четырех часов. Давайте послезавтра.

— Хорошо. И спасибо вам еще раз.

Первым делом Бернадин позвонила Саванне. Объявила свою потрясающую новость и сказала, что приглашает ее, Робин и Глорию на следующий день поужинать. Такое событие надо отпраздновать всем вместе. К удивлению Бернадин, оказалось, что у Саванны назначено свидание.

— У тебя что?

— Что слышала. Свидание.

— С кем?

— Я познакомилась с художником.

— Где?

— Да в той новой галерее черных живописцев.

— Что-нибудь стоящее?

— Я даже загадывать не хочу. Скажем пока, он приятный. Но я это отменю. Ради тебя.

Польщенная, Бернадин спросила:

— Ты по-прежнему не куришь?

— Представь, нет. Иголки-то и впрямь сработали. Совсем не тянет. Но врать не стану: я еще раз туда сходила. На всякий случай.

Бернадин рассмеялась. Саванна все-таки самая неунывающая женщина в мире.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила Бернадин.

— В каком смысле?

— Ну, что-нибудь?

— Ничего в голову не приходит.

— Хватит врать, стервозина! После всего, что мы пережили, нам обеим не помешает отдохнуть. И знаешь что? Новый год встречать будем в Лондоне. И не смей спорить. Кто все время твердил: хочу в Лондон, хочу в Лондон? — Бернадин не дала Саванне ответить. — Скажешь в твоем „Трам-Тарараме" или как так это ваше шоу называется, что едешь в Англию, посмотреть на королеву. Время пришло, — сказала она. — Время пришло.