В ожидании счастья

Она нажала кнопку в стене и на этот раз дождалась, чтобы дверь гаража опустилась полностью.

ТОЛСТУХА

Глория почти всю ночь не сомкнула глаз. Последний раз она взглянула на часы в пять утра, а проснулась в десять. Поднявшись в комнату Тарика, убедилась, что он еще не приходил. Затем, поскольку ни Робин, ни Бернадин пока не звонили, решила пойти в церковь, где не была очень давно. К началу службы она опоздала, и ей пришлось сесть на одну из задних скамей. Вскоре она начала клевать носом. Проповедь была скучной, приезжий священник едва ли сам понимал, что говорит. Глории приснилось, что она наконец-то оказалась в церкви. Какая-то незнакомая женщина подтолкнула ее локтем и сообщила, что служба окончилась. По дороге домой Глория решила, что ничего не скажет Тарику о Дэвиде.

Дверь гаража снова заклинило, и машину пришлось оставить перед домом. Саксофон Тарика висел на ручке двери в ванную. Грязные кроссовки валялись вверх подошвами. Глория поднялась наверх, чтобы переодеться, услышала шум душа из его ванной, снова спустилась и принялась за готовку. Вчера, после отъезда Дэвида, она выкинула весь соус в мусорное ведро, изломала французскую булку и отправила туда же. Большего сделать она не могла. Салат все еще стоял на столе; листья его потемнели и сморщились. Глория выкинула и его, потом взяла оттаявшую печенку и стала с ней возиться. Она как раз обваливала последний кусочек в муке, когда в дверях появился Тарик — в узких зеленых штанах и белой водолазке, в руках воскресная газета.

— Извини, мам, — сказал он.

— Не за что извиняться. — Глория положила печенку на сковороду. — Все. Кончено. Забыто.

— Он злился?

— Нет. Просто он этого не ждал. Но ничего, переживет.

— А на ночь он остался?

Глория кинула на сына испепеляющий взгляд.

— Нет, он не ночевал.

— Ну и ладно. — Тарик сел за стол и принялся читать спортивную страницу.

— Кто-нибудь звонил? — спросила она.

— Угу, — пробурчал он.

— Бернадин? — Глория замерла в ожидании ответа.

— Не-а. Это была мисс Робин, она сказала, что у Бернадин никого нет дома. Она уехала на день в Таксон к родителям. Потом звонила какая-то из твоего комитета, не помню, как зовут, она так тараторила, что я не успевал записывать. Она сказала, что собрание каких-то сестер будет только пятого апреля, и она хочет, чтобы ты в этом году опять возглавила этот… комитет по выставкам и уже начала придумывать тему… ну, я не помню какую. А, и еще Филип поведал, что у него желудочный грипп, и он, может, не придет во вторник, он не уверен.

— И все?

— Угу.

— Как ты повеселился у Брайана?

— Я ночевал не у Брайана.

Глория уронила кусок печенки на пол, но даже не стала подбирать.

— Что? А где же ты был?!

— У Терренса.

— Ты же спрашивал, можно ли остаться у Брайана!

— Не, мам. Я сказал: „Сейчас я у Брайана, но собираюсь ночевать у Терренса".

— Ты что, думаешь, я свихнулась?

— Нет, мама. Ты просто забыла.

— Послушай-ка. Ты точно сказал „Брайан", или я больше не Глория.

Она наклонилась за куском печенки и вдруг почувствовала острую боль в груди. Это от жары, наверное.

— Ну-ну, поди сюда. — Глория поманила сына пальцем. Тарик подошел, глядя на нее сверху вниз. — Я что, по-твоему, совсем дурочка?

— Нет, мам…

— Я не так уж давно была молодой. Как зовут сестру Терренса?

— Фелисия.

— И ты в нее втюрился? Попробуй скажи, что я не права.

— Абсолютно не права, мам. Я эту девчонку терпеть не могу. Она какая-то ушибленная.

— Она что, принимает наркотики?

— Да нет. Она просто противная. Больная. И жуткая уродина.

— Я как-то ее видела, и вовсе она не уродина.

Глория прекрасно понимала, что имеет в виду ее сын. Фелисия была толстушкой. Когда Глория только начала набирать вес, Тарик делал тонкие намеки при рекламе по телевидению любой новой диеты. „Ты только глянь, мам, какая худенькая эта леди. Попробуй и ты".

Глория немало заплатила за всевозможные рецепты похудения. Она чуть сама не свихнулась и не свела с ума ребенка, то голодая, то употребляя жидкую пищу, небольшие порции пищи, а также продукты, которые вообще не были похожи на пищу. Но однажды ей все надоело и она велела сыну заткнуться. „Я еще не приобрела размеры кита, — заявила она. — Вот когда я стану как сестра Монро, тогда можешь говорить, что хочешь. А пока молчи". Она продолжала полнеть, но каждый раз, когда чудом сбрасывала несчастные два-три килограмма, обязательно сообщала об этом Тарику. „Классно, мам", — отзывался он. Глория знала, что ее полнота раздражает его. Однажды он прямо спросил, нарочно ли она носит такие узкие платья, из которых ее груди вылезают наружу? Как она могла рассчитывать найти себе мужа, а ему отца с таким весом? Ведь мужчины перестали бывать у нее именно тогда, когда она располнела. В церкви Тарик всегда высматривал мужчин без обручального кольца, надеясь, что Глория заговорит с ними, но на нее обращали внимание разве только жены священников. „Тебе не надоело общаться только с подружками?" — донимал ее он. Порой в его глазах было сочувствие. „Ты была такой красивой, пока не поправилась. Вот бы ты снова стала стройной!" И Глория только отвечала со вздохом, что, как бы она ни старалась, прежней она не станет.

— Ты мне вот еще что скажи. — Глория пристально взглянула на сына. — На улице тридцать градусов, зачем это ты вдруг натягиваешь водолазку?

И, прежде чем он успел ответить, Глория оттянула белый воротник на шее Тарика Так и есть, два круглых красных пятна.

— Это что, Терренс тебе сделал?

Тарик опустил голову и отступил назад, ударившись о табуретку у стола.

— Нет, — пробормотал он.

— Громче, я плохо слышу.

— Нет, — повторил он.

— Сядь, Тарик, и помолчи, пока я не разрешу тебе открыть рот.

Тарик посмотрел на часы. Половина третьего.

— Мам, мы с ребятами из нашего дома договорились встретиться в три.

— Меня это не касается.

Она продолжала готовить. За четыре минуты она выложила на сковородку всю печенку, убавила газ, вытащила две кастрюли, налила воды и засыпала рис. Тарик смотрел, как сотрясается тело матери, когда она вытряхивает мороженые овощи из пакета. Когда она наклонилась, чтобы поставить печенье в духовку, ему показалось, что ее юбка сейчас просто лопнет по всем швам.

— Ну, так. — Глория наконец села за стол. — Ты уже с кем-нибудь?..

— Вроде того. — Тарик отпихнул газету.

— Вроде того?

— Да.

— И как давно?

— Мам…

— Опять „мам", так когда же?

— С прошлого лета.

Значит, с середины февраля. Проклятье! Глория оттолкнула стул и включила кондиционер — в кухне было слишком жарко от плиты. Колени и бедра у нее вспотели. Ее малыш занимается любовью? Так вот почему он стал отставать в учебе! Ей хотелось фыркать, но она сдержалась. Вот ее сын уже и „озабочен". То, что он стал мужчиной, изменило его. Все они одинаковы. Глория вытерла пот с лица, на секунду присела, чтобы дать отдохнуть ногам, потом вернулась к столу.

— А ты хоть понимаешь, что делаешь?

— Думаю, что да. — Он изо всех сил старался скрыть ухмылку.

— Ах так? Мы давно разговаривали с тобой об этом, и честно говоря, я и не ожидала что однажды ты придешь и скажешь: „Знаешь, мама, я тут собрался с одной девочкой…" Но… именно поэтому я всегда хотела чтобы у тебя был отец. Можно тебя спросить — и не вздумай врать! — ты пользуешься презервативами?

— Почти всегда.

Снова та же боль пронзила ее грудь и остановилась в сердце Глория вздохнула, потом выдохнула, вынула из холодильника бутылочку со своим лекарством от давления и приняла две ложки. Печенка шкворчала на сковородке, рис выкипал, но Глории было слишком больно двигаться. Она оперлась о стол.

— Почти всегда?.. — повторила она.

— Всегда. Мам, что с тобой?

— Что-то с желудком. Сейчас пройдет. Не ври, Тарик. О таких вещах не врут.