Страница 34 из 37
Допускал хулиганские выходки, затевая драки с представителями местного населения. Подумать только<p>— однажды избил батрачонка!
Чем дальше говорил заведующий, тем больше я ощущал себя преступником.
Кончил он тем, что все сигналы трудящихся о неблагополучии в «диком» пионерском лагере, организованном по собственной инициативе вожатым 26-го отряда, подтвердились. Лагерь необходимо немедленно закрыть.
А вопрос о поведении вожатого поставить по комсомольской линии.
Затем выступила Вольнова и сказала, что я своей анархической затеей только компрометирую пионерское движение и идею летних оздоровительных лагерей. Что нам нужно не разбрасываться, а организовать только несколько образцово-показательных по принципу «лучше меньше, да лучше»<p>— таких лагерей, с которых можно было бы брать пример. Пионерам не к лицу играть в юных дикарей.
Она поставила мне в вину случай с делегацией французских коммунистов.
Из-за моего своевольства во французской прессе появились фотографии советских детей в дикарских шалашах, у самоваров, за игрой в чехарду, то есть никак не отражающие настоящей пионерской жизни. Развесистая клюква, словом. И все из-за меня!
Потом выступила одна педагогическая девица и с научной точки зрения доказала вредность моей затеи с самообслуживанием: забота о хлебе насущном принижает психологию детей. Они больше думают о низменных вопросах бытия, чем о высшем назначении социалистического человека.
Когда мне предоставили слово, я не стал ни в чем оправдываться, а сам перешел в наступление. Основной мой тезис сводился к следующему:
— Вы извращаете ленинский тезис: «лучше меньше, да лучше». Пока вы создаете ограниченное число опытно-показательных лагерей для немногих, массы пролетарской детворы должны жить в городе. Мы хотели показать путь, следуя которому все ребята, а не избранные, смогли бы провести лето на вольном воздухе, среди природы, не дожидаясь, пока разбогатеет государство и даст всем такие возможности. В порядке самодеятельности можно двинуть в летние лагеря всех городских ребят!
Язык у меня был подвешен неплохо. Опыт дискуссий на комсомольской работе тоже был немалый.
Я воспользовался всем, чем мог. И конечно, мнением Крупской о том, что приучать ребят с детства к иждивенческим настроениям нехорошо.
Приободренный моей контратакой, Павлик выступил в том духе, что парень я, в общем, хороший и зла не хотел, действовал не из корыстных побуждений, а руководимый самыми добрыми намерениями. И что на этом заседании вопрос идет не о личности вожатого, а о самой идее самодеятельного лагеря. Правомочна ли сама идея<p>— вот в чем вопрос, а не в том, плох или хорош вожатый.
Его выступление послужило сигналом к тому, что присутствующие на заседании родители один за другим стали меня хвалить да похваливать. И слесарь Шариков, и воинственная вагоновожатая, и слаще всех адвокат.
И вдруг, после того как я был весьма разнежен похвалами, неожиданно краткая и жестокая резолюция:
«Летний лагерь пионерского отряда № 26, как не отвечающий санитарным условиям, закрыть. Пионеров перевести в опытно-показательный лагерь района».
Как обсуждали дневник Раи
В расстройстве чувств возвращался в свой отряд. Почему-то не отставала от меня ни на шаг Вольнова. Совесть, что ли, ее мучила?
Мы ехали вместе в трамвае. Потом пошли вместе пешком. Она все пыталась заговаривать о том, что выступила она не против меня лично, а против ложных моих взглядов, что она поступила честно и по-товарищески. Что так мы и должны вести себя в жизни, быть принципиальными и не изменять своему долгу даже ради дружбы.
Наше товарищество строится не на круговой поруке, не на приятельстве… и так далее. Я отмалчивался. И это смущало ее и словно подстегивало к дальнейшему объяснению.
— Нужно думать не только о себе и своем «я». Если это лучше для всего коллектива<p>— тут свои обиды надо отбросить, как шелуху. И нечего дуться все твои ребята попадут в лучшие условия, а это главное.
Слушал я, слушал и вдруг вспомнил про опыт с лакмусовой бумажкой, когда-то поразивший меня в школе.
Посмотрел я неожиданно прямо в красивые глаза Вольновой и сказал только два слова?
— Май Пионерский?
Вольнова вздрогнула и сказала церемонно:
— Могу вас заверить, дорогой товарищ, что у меня найдется достаточно сил и средств, чтобы определить сию персону в лучший детский дом для малышей непионерского возраста.
Я замолчал. Вольнова снова пустилась в рассуждения о правильности своих поступков и воззрений. О своем хорошем отношении ко мне.
Послушав ее, я через некоторое время опять произнес те же два слова: Май Пионерский.
Она вспыхнула. Рассердилась. Затем смягчилась и стала доказывать мне логически, как вредно для мальчика и для пионеров, если он останется в лагере. И всю пользу водворения его законным порядком туда, где и надлежит воспитываться малышу. Там их воспитывают опытные, знающие свое дело люди. А пионеры<p>— ну какие же они педагоги? Их самих нужно воспитывать, не то что доверять им воспитание несмышленыша малыша!
Малыш будет служить для ребят просто забавой. Отвлекать их от чисто пионерски-х дел, мешать продуманному распорядку дня.
Я слушал, молчал и, как в сказке про белого бычка, снова повторял одно и то же: Май Пионерский.
В конце концов это совершенно вывело Вольнову из равновесия, и, схватив меня за пиджак, она закричала, притягивая мое лицо к своему и впиваясь взглядом:
— Это розыгрыш! Ты хочешь меня заставить ради твоих прекрасных глаз нарушить долг, поступить нелогично, вопреки своим убеждениям! Как тебе не стыдно требовать такой жертвы ради нашей дружбы!
— Успокойся, — сказал я по-настоящему грустно, — я просто хотел узнать, способна ли ты поступить по сердцу.
А малыша я и без тебя могу устроить. Отвезу его к своим родителям, и там ему будет лучше всего. Я давно об этом думал, но у меня не хватало жестокости лишить отряд сына!
Пока мы подошли к лагерю, наступил поздний вечер, но, к моему удивлению, наш шалашный лагерь не спал.
Заслышав возбужденный говор, я ускорил шаги, не пригласив с собой Вольнову. Она ушла по дороге в свой опытно-показательный в задумчивости.
Но чем же возбуждены ребята? Что так шумно обсуждают они на ночь глядя?
— Наш вожатый<p>— кентавр, а?
— Ну, знаешь, это даже всем отрядом придумать невозможно, чего ты одна наплела!
Ничего не поняв из отдельных, донесшихся до меня возгласов, я подбежал никем не замеченный и увидел в центре ребячьего круга Раю-толстую.
И вскоре все выяснилось. Отряд обсуждал ее дневник, в котором были записаны события нашей жизни в таком странном виде, что даже у меня дух захватило.
Вот отдельные, запавшие в память «перлы» Раиного стиля:
«Когда он бежит, едва касаясь земли, загорелый, стройный, мне кажется, что это несется среди луговых цветов скифский бог».
Когда же это я так бегал? Ага, по жнивью, высоко поднимал ноги, чтобы не уколоться, а она<p>— по цветам для красивости изобразила, врушка!
«И вдруг я увидела<p>— прямо на нас, держа в руках наши развевающиеся одежды, скачет кентавр. Мои подружки бросились в кусты. А я осталась, ноги мои подкосились…
Мне казалось, что я перенеслась во времена мифов<p>— схватит меня кентавр и умчит под жалобные крики подруг».
Ага, это когда я, догнав Ваську и отняв у него девичьи платьишки, примчался к ручью на неоседланной кляче.
Рая действительно стояла с каким-то обалдевшим видом… Оказывается, пионервожатый показался ей кентавром!
Задохнувшись от досады, я стоял, не в силах ни двинуться, ни произнести слова.
А дальше мне становилось все горше. Если вначале я обиделся только за себя, негодуя, что пионерка могла сравнивать своего вожатого с кентавром, то сердце мое вознегодовало еще больше, когда я узнал, как посмеялась толстуха над всеми ребятами.