Страница 51 из 67
Итак, 25 октября 1946 года жизнь в Кембридже шла своим чередом. А внимание Клуба моральных наук было приковано к двум эмигрантам из Вены, чьи пути легко могли пересечься десять или двадцать лет назад в пределах Рингштрассе, — однако судьбе было угодно свести их лицом к лицу только сейчас и здесь, в почтенном и престижном академическом заведении Англии.
Пытаясь по крупицам восстановить события того вечера, мы должны помнить, что и Поппер и Витгенштейн пришли на эту встречу в разном расположении духа и с совершенно разными целями. Поппер шел сражаться и побеждать; Витгенштейна же влекло чувство долга: он был обязан защитить Клуб моральных наук и философию в целом от эпидемии проблем.
Десять лет назад Поппер уже выступал в Клубе; правда, Витгенштейн тогда не пришел из-за простуды. Но теперь было совсем другое дело. Тогда, в 1936 году, Поппер был «перекати-полем» — жена в Австрии зарабатывала им обоим на жизнь преподаванием в школе, а он искал постоянную должность в университете — в Вене это было невозможно из-за еврейского происхождения. Ему не хватало денег, он ютился в трущобах, был чрезвычайно щепетилен и чувствителен к собственным неудачам. Теперь, десять лет спустя, он уже не страшился завтрашнего дня: у него была хорошая, надежная работа, уверенная и независимая философская позиция и, наконец, признание именно там, где нужно, то есть в Англии. «Открытое общество» в ноябре 1945 года наконец-то было издано в Лондоне, и когда Поппер вернулся из Новой Зеландии, Англия встретила его с восторгом и уважением. В его сорок три года, это было как нельзя кстати: Поппер боялся, что никакой английский университет не захочет взять на постоянную работу лектора старше сорока пяти.
В рецензии на «Открытое общество» в Sunday Times сэр Эрнест Баркер, политолог и специалист по античности, восхищался «изобилием сокровищ — классическая ученость, научная глубина, логическая тонкость, философский размах». Историк Хыо Тревор-Роупер писал о ней как о «великолепном и чрезвычайно своевременном достижении… важнейшей работе по современной социологии… [Поппер] восстановил в правах свободный выбор и волю человека».
Но не все критики проявляли такой энтузиазм. Анонимный обозреватель Times Literary Supplement (это был Гарольд Стэннард из The Times), озаглавивший рецензию «Платону предъявлено обвинение», писал: «Книга доктора Поппера — продукт своего времени; как и нынешняя пора, она серьезна, требовательна и полна надежд. Ее достоинства и недостатки, искренность и догматизм, взыскательная критика и интеллектуальное высокомерие — все это типично или, как минимум, симптоматично для нашей эпохи». В апреле 1947 года, полгода спустя после встречи в H3, Гилберт Райл в своем обзоре книги для журнала Mind занял ту же позицию. С одной стороны, он высоко оценил эту «впечатляющую и важную книгу, критикующую догмы, которые лежат в основе наиболее влиятельных политических теорий и, как следствие, оказывают существенное воздействие на реальное состояние дел человечества». Но с другой стороны, у Райла вызвал большие сомнения тон автора книги: он опасался, что из-за своей «несдержанной и местами ядовитой критики» Поппер рискует оттолкнуть от себя читателя и что «резкость его комментариев отвлекает от их глубокого смысла… Защитнику свободомыслия не пристало употреблять бранные выражения, свойственные его врагам». Хотя Витгенштейн клялся, что не читает Mind, об этой рецензии он знал, и она внушала ему отвращение — почти наверняка из-за прозрачного намека Райла: «Не пропустите примечания, содержащие интересные и важные взгляды на эзотеризмы Витгенштейна». («Эзотерический» — это был термин, который Поппер употребил в одном из пространных примечаний к «Открытому обществу», ожесточенно критикуя Витгенштейна.)
«Несдержанный», «ядовитый», «резкий» — годятся ли эти эпитеты для описания тона, каким изъяснялся Поппер в аудитории НЗ? Конечно, он шел спасать философию от губительного влияния Витгенштейна; но, возможно, ему хотелось еще и поквитаться за то, что Cambridge University Press — первое британское издательство, в которое он обратился, — отвергло «Открытое общество», защищая Витгенштейна. И хотя обычно Cambridge University Press не объяснял причин отказа, фон Хайеку конфиденциально сообщили, что на сей раз таковых было две. Фон Хайек передал Гомбриху, а тот — Попперу, в Новую Зеландию, что, во-первых, книга чересчур длинна, а во-вторых, академическое издательство не должно публиковать работу, столь непочтительную по отношению к Платону. Услышав это, Поппер не замедлил ответить: «Подозреваю, что Платон — это лишь эвфемизм для трех "W": Уайтхед (Whitehead), Витгенштейн (Wittgenstein), Уиздом (Wisdom)».
В тот вечер Поппер не упускал из виду еще одну кембриджскую фигуру — Рассела. Претендуя на роль интеллектуального наследника Рассела, Поппер исподволь стремился произвести на него впечатление, что для конфликта в НЗ создавало еще одну, побочную сюжетную линию. Для Витгенштейна же это было просто очередное собрание Клуба моральных наук, каких за последние тридцать пять лет состоялось великое множество. Однако шел он на него в дурном расположении духа, преисполненный ненависти к Кембриджу, и потому конфликт, скорее всего, был неизбежен. Месяцем раньше Витгенштейн записал в дневнике «Все здесь мне отвратительно. Эта чопорность, эта неестественность, это самодовольство. Меня тошнит от университетской атмосферы». Он постоянно думал о том, чтобы оставить должность.
К тому же он ощущал себя ужасно измотанным. В том семестре он много времени проводил со студентами: занятия два раза в неделю по два часа, домашние семинары раз в неделю по два часа, день с Норманом Малкольмом, день с Элизабет Энском и Васфи Хайджабом. Будучи сам глубоко убежденным в действенности витаминов и убеждавший в этом других, Витгенштейн недавно открыл для себя витамин В и с его помощью боролся с усталостью и перепадами настроения. Но, с витаминами или без них, преподавание всегда изнуряло его, доводя до предела нервную усталость.
Думал ли он о своем будущем оппоненте? По-видимому, нет. До этого дня Витгенштейн ведать не ведал о земляке и коллеге, горевшем желанием вступить с ним в схватку. Парой недель раньше, когда Питер Мунц упомянул, что в Новой Зеландии он учился у доктора Поппера, Витгенштейн ответил: «Поппер? Никогда о таком не слышал». Учитывая, что Поппер столько лет оставался в тени, а Витгенштейн не интересовался современными философами, — более чем вероятно, что так оно и было.
Да и вообще, судя по записям, Витгенштейну в те дни не давали покоя совсем другие заботы — философские (например, сложная грамматика слов, обозначающих цвета) и личные. В числе последних были отношения с Беном Ричардсом, студентом-медиком, которым он тогда был одержим. Когда год спустя Витгенштейн оставил должность в Кембридже и уехал в Ирландию, Ричардс навещал его там. Витгенштейн убеждал его читать американские детективы… В день встречи с Поппером Витгенштейн, пользуясь шифром — А = Z, В = Y, С=Хи так далее, — который выучил еще в детстве и писал с его помощью так же быстро, как и на нормальном немецком, записал: «Б помешан на мне. Это не может длиться долго… кончится ли это… я не знаю, как не знаю и того, смогу ли вынести эту боль. Демоны сплели эти узы и крепко держат в руках. Они могут разорвать их, а могут и нет».
Вероятно ли, чтобы Ричардс был «помешан» на нем? Это кажется неправдоподобным. Витгенштейн был склонен представлять себе отношения с людьми более значимыми, чем они были на самом деле. Кроме этих записей, нет никаких свидетельств гомосексуальности Ричардса (который впоследствии женился). Но 26 октября, на следующий день после встречи в Клубе, Витгенштейн продолжает записи в том же ключе, размышляя о ценности любви:
«…любовь — ТА [sic] драгоценная жемчужина, которую держишь у сердца и никогда ни на что не променяешь, которую считаешь самой большой ценностью. Когда обладаешь ею (любовью), она показывает, что такое, великая ценность [sic]. Начинаешь понимать, что это такое. Узнаешь, как добывают драгоценные камни».