Страница 50 из 67
Так или иначе, Поппер был благодарен Расселу за вмешательство, о чем и написал ему. Далее в письме он подробно изложил суть своего доклада — и это позволяет предположить, что ему не удалось то, чего он всегда требовал от других: с одного раза ясно и убедительно изложить свои аргументы.
Сущность попперовской критики состояла в следующем: если Витгенштейн хочет исключить из рассмотрения вопросы вида «Может ли что-то одновременно быть полностью красным и полностью зеленым?», то он должен объяснить, на каком основании. Чтобы отделить приемлемые предложения от неприемлемых, необходима некая теория смысла. И это уже не головоломка, а проблема.
Утверждение Витгенштейна о том, что существуют только головоломки, само есть философское утверждение, считал Поппер. Возможно, Витгенштейн прав, но тогда он должен не просто утверждать, но и доказывать. А в попытке доказать он неизбежно столкнется с реальной проблемой — проблемой объяснения точного разграничения между смыслом и бессмыслицей. Таким образом, даже если философия в целом занимается не проблемами, а головоломками, то как минимум одна проблема все равно существует.
Витгенштейн предвидел это возражение, но его ответ был — хранить молчание. Как в «Трактате» невозможно было изобразить картину отношений между языком и миром, так и попытка провести границу между смыслом и бессмыслицей была бы нарушением этой самой границы. «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».
21
И снова кочерга
Давайте перестанем нести трансцендентальную чепуху, когда все просто, как удар в челюсть.
Если взять спор о сути философии, за будущее которой оба героя этой книги ощущали личную ответственность; взять культурные, социальные и политические различия между ними; взять тот факт, что один из них был одержим другим, а другой полностью погружен в себя; взять их беспощадную манеру общения по принципу «на войне все средства хороши»; взять их сложные отношения с Расселом, бывшим для обоих в некотором смысле отцом, — если взять все это и бросить в котел, каким была тогда аудитория НЗ, то взрыв представляется неизбежным. Кочерга — это всего-навсего детонатор. Это как раз понятно. Не говоря уж о том, что оба протагониста — люди необыкновенные: один был чересчур человек, в другом,напротив, было слишком много нечеловеческого…
Один вопрос остается неразрешенным: правду ли рассказал Поппер о встрече с Витгенштейном — или солгал?
Воссоздавая подробности того вечера, мы кое в чем можем быть вполне уверены: например, в том, что являл собой Кембридж, по улицам которого шли на встречу наши герои.
Тот осенний вечер выдался особенно зябким и сырым — вот за такой пронизывающий холод почтенные обитатели Кембриджа, страдавшие от болей в суставах, и прозвали его «Болотным университетом». Мерзли, впрочем, все, даже румяные спортсмены: ведь Англия, несмотря на победу в войне, все еще жила по-военному впроголодь.
Улицы, лекционные залы, учебные аудитории были полны недавно демобилизовавшимися. Двадцатитрехлетний капитан запаса, который совсем недавно высаживался в Нормандии или, обливаясь потом, продирался сквозь бирманские джунгли; бывший воздушный стрелок, бледный и изможденный, еще не оправившийся после лагеря для военнопленных; лейтенант военно-морского флота, четыре года ходивший на эсминце, конвоируя продовольствие и топливо; «бевиновский мальчик»[13], не забывший жару, грязь и пыль угольной шахты, — все они теперь превратились в серьезных, вдумчивых студентов, озабоченных тем, чтобы за два года получить «военный диплом» и заниматься делом. Среди них резко выделялись те, кто пришел в Кембридж прямо со школьной скамьи, пропустив грандиозное представление, и не знавшие, то ли радоваться этому, то ли сокрушаться. Подойдя к компании, беседующей, скажем, о «Найтсбриджской заварушке», они не сразу догадывались, что речь идет не о фешенебельном лондонском районе, а об эпизоде войны в пустыне.
Особой жизнерадостности в студентах не наблюдалось. Жилось им скудно — хуже, ворчали многие, чем во время войны. Не хватало самого необходимого, даже хлеба (его теперь выдавали по карточкам, чего в войну не делали, опасаясь бунтов) и топлива. В Тринити, благодаря его огромным угодьям, регулярно подавали рагу из зайца и оленину. В других колледжах дела обстояли хуже: основным блюдом за студенческим столом было «бедняцкое рагу» из одних костей, а преподаватели пробавлялись пирогом с голубятиной. Постоянно голодные студенты вставали на рассвете и выстраивались в очередь за булочками, которые привозили из Лондона и продавали на рыночной площади; при этом фронтовики с неожиданной для себя нежностью вспоминали полевые кухни и войсковые лавки. В магазине диетических продуктов на Роуз-Креснт то и дело заканчивались ореховые котлеты. После банкетов в колледжах отобедавшие, едва встав из-за стола, устремлялись на поиски съестного. Летопись Кингз-колледжа сохранила отчет об одном праздничном обеде 1947 года: «Сочетание пищи в ограниченных количествах и алжирского вина в количествах неограниченных повлекло за собой некоторые разрушения».
25 октября 1946 года тем, кого мало интересовали сложные и запутанные философские проблемы (или головоломки), предлагалось и другое развлечение. Студенты, имевшие склонность к политике, могли посетить университетский Клуб лейбористов и послушать, как Джеймс Гриффитс — дитя уэльских долин и бывший шахтер, а ныне министр национальной безопасности — громогласно вещает о достижениях нового лейбористского правительства. После этого у них еще оставалось время выпить по полпинты слабого пива и вернуться в колледж до одиннадцати, когда закрывались ворота, — впрочем, перелезть через них тоже не составляло труда.
В программе легкой музыки радио ВВС шла передача «Клуб танцев» Виктора Сильвестра[14] — его оркестр бальной музыки играл strict tempo. По более серьезной программе внутреннего вещания шли дебаты о национализации электроэнергетики — в рамках правительственного проекта перехода к плановой экономике, в ходе которого предполагалось перевести в государственную собственность важнейшие отрасли промышленности и сферы услуг — в том числе железные дороги, шахты, авиаперевозки. Слушатели вновь созданной третьей программы, посвященной высокой культуре, после передачи из Парижа о современной французской прозе могли насладиться отрывками из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Для знатоков и любителей классической музыки, готовых предпринять поездку в Лондон, в «Альберт-холле» в тот вечер, к единодушному одобрению музыкальных критиков, звучала Сороковая симфония Моцарта; дирижировал Бруно Вальтер — дальний родственник Поппера, некогда бывший одним из благодарных гостей Пале Витгенштейн.
Газеты — все еще такие же тонкие, как в годы войны, — наперебой обсуждали, каким образом Герингу, которого международный трибунал приговорил к смертной казни как одного из главных военных преступников, удалось избежать повешения и проглотить яд — ведь его камеру в Нюрнберге постоянно и тщательно обыскивали! В Германии появились первые признаки разделения на Западное и Восточное государства. Американцы рвались восстанавливать немецкую экономику, и это вызывало трения в Берлине. В ООН, чья штаб-квартира располагалась тогда в Нью-Йорке, на Флашинг-Мэдоу в Квинсе, шли дебаты о ядерной энергии. Всеобщие любимцы, чемпионы по крикету Хаттон и Уошбрук порадовали измученных войной соотечественников очередным рекордом в матче с Южной Австралией… Они, конечно, были уже не те, что раньше, но Англия вполне еще могла ими гордиться. Раздел частных объявлений в The Times красноречиво свидетельствовал, что людям живется нелегко. Продается: меховая шуба до полу, две офицерские формы, «роллс-ройс» 1933 года, золотые часы. Впрочем, кое-что в доброй старой Англии оставалось неизменным: одно из объявлений гласило, что викарий (обремененный, видимо, то ли большим семейством, то ли напряженной общественной жизнью) ищет приход в сельской местности с просторным домом; рекомендации епископа будут представлены по первому требованию.
13
Эрнест Бевин — в 1940—1945 годах министр труда и национальной повинности Великобритании. — Примеч. пер.
14
Виктор Сильвестр — один из первых чемпионов мира по бальным танцам, знаменитый учитель танцев.